Золотая цепочка - Сибирцев Иван Иванович (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
Зубцов усмехнулся и покачал головой.
— Ваша сестра, Елизавета Ивановна Гущина, прилетела сюда не за свежим товаром?
— К товару она никогда не прикасалась. И вообще не спрашивала, откуда у меня деньги. — Глеб покосился на Настю, заговорил торопливо: — Да и не сестра мне она. А как бы вам сказать… подруга, словом. — Он снова посмотрел на Настю, договорил для нее: — Не звал я ее сюда. Прилетела, потому что перестал ей писать. А здесь на Николая Аристарховича нацелилась. Только пустой номер получился. Уехала вчера ни с чем.
Совсем близко за окном пулеметной очередью прострочил вертолет. Блеснула и растаяла в мареве гремучая черная стрекоза.
Настя очнулась от оцепенения, будто слепая, нащупала пальцами замок сумочки, открыла ее, достала косынку, по-струшечьи затянула узлом под подбородком, не глядя ни на кого, спросила:
— Вы позволите мне уйти?
Зубцов виновато посмотрел на нее, затоптался на месте, сердито шаркнул себя рукой по лбу и сказал:
— Конечно, Настя, конечно…
Настя поднялась медленно и осторожно, на мгновение ресницы ее дрогнули, взгляд коснулся Глеба. Глеб рывком подался к ней, но ресницы Насти опали. Она повернулась спиной и тихонько побрела к двери.
Кашеваров проводил ее взглядом, зачем-то расправил лацканы пиджака и с ухмылкой сказал Зубцову:
— Так испаряется и тает романтический флер… И обнажается скотское естество во всей наготе. — Он кинул испепеляющий взгляд на Глеба и продолжал патетически: — Каков ловкач! Я — старый воробей, и то чуть не склевал эту мякину. Писать о нем хотел в своих сибирских этюдах. Он за сребреники иудины душу свою готов заложить и дьяволу, и любому бронтозавру преступного мира. Ей-же-ей, Анатолий Владимирович, кабы сам не слыхал, нипочем бы не поверил. Фантасмагория! Тайные анналы с купеческими сокровищами. Прямо-таки гангстерская шайка. Приказы, слежка. Мафия! Коза ностра! И не менее того!
— Великий артист! — Зубцов пристукнул рукой по столу, давая выход раздражению и, не глядя на Кашеварова, продолжал, обращаясь к Карасеву: — Это что, кличка? Вы встречались с ним?
Зубцов смотрел на Глеба, но даже и не видя Кашеварова, чувствовал, как напряжен Степан Кондратьевич. Заскрипел стул, Кашеваров двинулся к двери.
— Слыхал только от Шилова, что он щедрый к друзьям, ну и беспощадный, само собой. А кто он, где, каков из себя, понятия не имею.
— Шилов знает его?
— Вроде бы. Хотя не уверен. Между ними скорей всего есть еще промежуточный человек.
— Шилов не намекал вам или, может быть, вы почувствовали, не появился здесь Великий артист?
Глеб удивленно посмотрел на Зубцова:
— Да что вы! Разве этакий деятель сунет свою голову в петлю. Он за деньги «негров» наймет или на испуг поймает дурака вроде меня…
— Значит, нет его здесь, в Октябрьском. А где я могу встретиться с Шиловым? — Зубцов сел на стул рядом с Глебом.
— Между прочим, Шилов был мне все-таки другом… Где он сейчас, не знаю. Но уверен, не в поселке. Хотя и недалеко, в тайге, видно. Находил меня, когда я был нужен, спрашивал, какие новые люди появляются у Аксеновых.
— Про меня вы доложили ему? — спросил Кашеваров.
— Сообщил, конечно.
— И что же он?
— Сказал: «Этот старый хрен мне, как рыбке зонтик…» Как я понимаю, приберегал он меня для решающего удара.
— Вы все честно сказали, Карасев?
— Все. — Глеб вздохнул. — Теперь мне уж все равно. По правде сказать, я сам хотел прийти сюда. — Он помолчал, вдруг слабо улыбнулся Зубцову и признался с явным облегчением: — Вообще-то… Не поверите, но я рад, что уже здесь, в милиции, словом, что позади все. Я ведь мог и до высшей меры допрыгаться… А так… Отработаю, что отмеряют. И вернусь к людям, со своим билетом вернусь. Может, и она простит…
Зубцов пошел по комнате, рассуждая вслух:
— Значит, Великий артист предпочитает загребать жар чужими руками, оставаясь в шапке-невидимке. — Анатолий остановился перед Глебом, устало заключил: — Что же, гражданин Карасев Глеб Владимирович, я вынужден взять вас под стражу.
Глеб тяжело поднялся с места, обреченно шагнул навстречу явившемуся на звонок Зубцова сержанту.
Кашеваров проводил его безучастным взглядом:
— Порок наказан, торжествует добродетель… Что же, Анатолий Владимирович, спасибо за наглядный урок. Мне пора.
— Степан Кондратьевич, не хотите со мной навестить Аксеновых?
Кашеваров искоса посмотрел на Зубцова, пошевелил губами, словно пережевывая что-то, медленно застегнул пиджак и сказал с натянутой улыбкой:
— Что же, назвался груздем — полезай в кузов. Всегда готов сопутствовать, Анатолий Владимирович…
Глава восемнадцатая
В межгорьях загустели последние сумерки. Потеплели, налились желтизной окна в поселке. Только в доме Аксеновых не зажигали огня.
— Ты плачешь, Настенька? — спросила Агния Климентьевна чуть слышно. — Не сдерживай слез. Женщине когда-то непременно доводится поплакать, даже поголосить. От этого мы становимся крепче и добрее.
— А надо ли… добрее-то?
— Непременно. Без сострадания да без веры в людей душа — каменная пустыня. Я внушала тебе это, да, видно, говорила невнятно.
— Ты еще учила меня быть откровенной, а сама…
— Всему свой час, Настя.
— Все отговорки! То маленькая чересчур, то жаль причинить боль, то сомневаемся, поймет ли нас другой человек. Он тоже вот… боялся причинить боль. А разве мне теперь меньше больно?! Может, мне и ему сострадать? Да пусть буду я трижды каменной… Я подумала: если он врал, то почему ты не можешь?
— Не ожесточайся. Когда остынешь, вспомни: на камне только змеи греются на солнце.
— Не пожалеть ли его ты призываешь меня?
— К пониманию и состраданию. Любит он тебя, Настя. И того не забывай, какую он муку испытал, когда открылся во всем. Не спеши рубить сплеча. Наша сестра отходчива. Сострадаем любимому человеку, каков он ни есть. Такова уж наша бабья душа…
— Не смогу я никогда позабыть, что подослали его ко мне. Для меня он навсегда предатель! Навсегда…
Стукнула дверь. Вспыхнул свет. Настя заслонилась рукой, а когда отвела ее, увидела отца, майора Зубцова и Кашеварова.
— Кому это, дочка, ты выносишь приговор? — спросил Николай Аристархович с напускной бодростью.
Настя шагнула навстречу отцу и, не обращая внимания на его спутников, сказала звонко:
— Глебу Карасеву, передовику производства и самодеятельному артисту! И всем проходимцам. Помнишь «счастливый случай в самолете»?..
— Помню, Настенька. И все знаю…
— И невозмутим?!
Николай Аристархович, не отводя от нее взгляда, опустил руку на плечо дочери — плечо дрогнуло — и сказал, приглушая голос:
— Отволновался я уже, дочка. Анатолий Владимирович Зубцов сразу после твоих именин посвятил меня.
— И просил Николая Аристарховича хранить все в секрете, — пришел на помощь Аксенову Зубцов.
Кашеваров нервно потер руки и сказал возбужденно:
— Та-ак. Ловко. Обкладывали его, значит, как волка. Стало быть, истинное лицо Карасева для вас не было тайной. Но вы ждали, когда созреет плод…
Агния Климентьевна приблизилась к Зубцову, водрузила себе на нос очки, часто мигая, всмотрелась и сказала осуждающе:
— Выходит, и я волчица в вашем понятии. Водили старуху за нос, играли в прятки. Техником сказались по сносу домов, а сами-то аж из Москвы, из милиции. Сына моего посвятили в свой секрет, внучке не постеснялись разбередить душу. Мне одной отказали в доверии…
Зубцов взял Агнию Климентьевну под руку, довел ее до кресла, заботливо усадил, сел рядом и сказал:
— К сожалению, Агния Климентьевна, у нас есть серьезные основания считать вас хранительницей клада.
— Любопытно проследить ход ваших умозаключений, — с вызовом сказала Агния Климентьевна.
— К осени двадцать первого года в России из детей Бодылина остались только вы. Климентий Данилович очень любил вас и, отправляя с мужем вас в Петроград, не мог не позаботиться о вашем будущем, не мог скрыть от вас и Аристарха Николаевича утаенные ценности.
