Неоновый дождь - Берк Джеймс Ли (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Что еще он сказал?
— Ничего. Нельзя позволять такому человеку ранить тебя.
— Мне на него наплевать. А вот ты, ты думаешь, что я вызвала у себя выкидыш, катаясь верхом на лошади.
— Я ничего не думаю.
— Думаешь. По лицу видно. Такой ли она человек, которого я знал? Была ли она девушкой легкого поведения для этих странных личностей в Канзасе?
— У меня нет ни капли сомнения о том, что ты за человек. Энни, ты для меня все.
Она отложила вилку на тарелку и взглянула на длинные вечерние тени, наполнившие двор.
— Боюсь, что мне с этим не справиться, — выдавила она.
— А здесь и справляться не с чем. Все уже позади. Просто мне нужно выяснить, связан ли он с правительством. Ребята из казначейства говорили, что нет.
Но она не слушала. Она опустила взгляд на тарелку, потом снова посмотрела на меня. В глазах стояли слезы, а на подбородке появились крошечные ямочки.
— Дейв, я чувствую себя точно так же, как той ночью, когда меня лапала та скотина.
— Твоя семья связана с движением за мир, и ФБР, наверное, собрало какие-то сплетни о тебе. Это ничего не значит. Они заводят папки на самых разных людей, большей частью по необъяснимым причинам. Они следили за Эрнестом Хемингуэем двадцать пять лет, и даже когда он лечился электрошоком незадолго до смерти. Джо Нэмет и Джон Уэйн были в списке врагов Белого Дома.
Я дотронулся до ее руки и улыбнулся.
— Ну что ты, кто был больше американцем, чем герцог?
— Мне было семнадцать. Он был школьником-меннонитом из Небраски и работал тем летом в Уичите, потому что его по программе направили домой.
— Ты не обязана мне это рассказывать.
— Нет, черт возьми, я не собираюсь оставлять ложь этих людей в нашей жизни. Я не сказала ему о ребенке. Он был слишком молод, чтобы жениться. Вернулся в школу в Небраске и никогда не узнал об этом. Когда я была на седьмом месяце, на ферме случилась страшная гроза. Родители уехали в город, а мой дед с трудом справлялся с каналом для орошения. Он был меннонитом старой закалки и предпочитал надрываться с упряжкой лошадей, чем сесть на трактор. Но он не бросал работу из-за погоды, работал, пока его чуть не смыло с поля. Я следила за ним, стоя на переднем крыльце, и видела, как ветер вздымает пыль вокруг него, а молнии пляшут по всему горизонту. Небо было серовато-синим, таким, каким оно бывает в Канзасе, когда видно, как торнадо начинает кружиться вдали, поднимаясь с земли. А потом молния ударила в тополь рядом с оросительным каналом, и я увидела, что он вместе с упряжкой и бороной свалился набок. Я побежала под дождем через поле. Он лежал под повозкой, лицом в грязь. Я не могла его вытащить и подумала, что он сейчас задохнется. Очистила ему рот и нос от грязи и подложила под голову свою рубашку. Потом выпрягла одного мула из упряжки. Телефон в доме испортился, и мне пришлось скакать четыре мили до соседней фермы за помощью. У меня случился выкидыш прямо у них во дворе. Меня уложили в пикап и отвезли в больницу в Уичите. Я чуть не умерла по дороге, так истекала кровью.
— Ты чертовски сильная девушка, Энни.
— Почему этот человек болтал об этом?
— Он хотел запугать меня, поймать на крючок. Думал, сыграет одной левой и захватит меня врасплох.
— Я боюсь за тебя.
— Нечего бояться. Четверо из них мертвы, а я еще гуляю на этом свете. Когда я был во Вьетнаме, я пытался размышлять обо всем, что там происходило. Но однажды друг сказал мне: «Забудь о сложностях. Единственное, что принимается в расчет, — что ты еще ходишь по земле и дышишь воздухом».
— Но только ты сам в это не веришь.
— Человек должен действовать и думать так, чтобы это не противоречило его делу. Я не в состоянии контролировать всю эту мерзость в моей жизни. Раньше не имел дела ни с чем таким. Действительно, старался иметь дело только с самим собой. Это не сработало.
Я заметил печаль в ее глазах и взял ее руки в свои.
— Единственное, за что прошу прощения, — за то, что принес проблемы в твою жизнь, — сказал я. — Это издержки моей профессии.
— Любые проблемы, связанные с тобой, — мои, желанные.
— Ты не понимаешь, Энни. Когда я рассказал о Билокси, я сделал тебя постфактум соучастницей. А ведь когда я пришел сюда сегодня вечером, я уже предполагал, что сделаю это. Так что лучше мне сейчас уйти. Я потом позвоню.
— Куда ты уходишь?
— Я должен все привести в порядок. Не волнуйся. Перед девятым забегом всегда срабатывает везение.
— Останься.
Она встала из-за стола и посмотрела на меня сверху вниз. Я поднялся и обнял ее, почувствовал, как ее тело подается ко мне, ее голова прижалась к моей груди, одной ногой в сандалии она обвила мою лодыжку. Я поцеловал ее в волосы, в глаза, и, когда она их открыла, я увидел в них только неоновую синеву.
— Пойдем в дом, — попросила она.
Голос звучал низким, приглушенным шепотом у меня в ухе, пальцы нежнее птичьих перышек скользили по моему бедру.
После, когда рассвет пробился сквозь полураздернутые занавески в ее спальню и раскрасил темноту оранжевыми и багровыми тонами, она легла мне на грудь, поглаживая рукой мою кожу.
— Когда-нибудь ты обретешь покой в своем сердце, — сказала она.
— Оно и сейчас спокойно.
— Нет. Ты уже думаешь об оставшейся ночи. А вот однажды ты почувствуешь, что весь гнев вышел наружу.
— Некоторые устроены по-другому.
— Почему ты так думаешь? — тихо спросила она.
— Потому что все те годы, что я потратил на разборки с самим собой, кое-чему научили меня. Мне не нравится, как устроен этот мир, но прошлого уже не вернешь. Глупый подход к жизни.
Выйдя от Энни, я поехал к доминиканскому колледжу Святой Марии, возле которого, неподалеку от набережной Миссисипи, в викторианском доме жил с матерью капитан Гидри. Желтый дом давно нуждался в покраске, лужайка была не стрижена, а низкая галерея заросла деревьями и разросшимися кустами. Все окна были темными, только в гостиной мерцал свет от телеэкрана. Я отодвинул щеколду на калитке из частокола и пошел, шурша, по гравийной дорожке к крыльцу. На крыльце висели на ржавых цепях качели, в дверь нужно было звонить, поворачивая ручку. Я подумал, что как раз наступил момент, когда капитану стоит серьезно задуматься о женитьбе на вдове из службы водоснабжения.
— Дейв, что ты здесь делаешь? — воскликнул он, открыв дверь.
На нем была мятая спортивная рубашка, домашние тапочки и старые брюки, испачканные краской. В руке — чашка чая с пакетиком.
— Прости, что надоедаю тебе дома. Мне нужно поговорить.
— Конечно, заходи. Мать только что ушла спать. А я бейсбол смотрел.
В гостиной было темно, пахло пылью и ментолатом, повсюду стояла мебель девятнадцатого века. Она не была антикварной, просто старой: громкие часы, вазы, картины на религиозные сюжеты, книги без обложек, подушки с кисточками и стопки журналов, которые занимали каждый дюйм свободного пространства в комнате. Я сел в глубокое мягкое кресло с торчащими на подлокотниках нитками.
— Хочешь чаю или «доктора Пеппера»? — спросил он.
— Нет, спасибо.
— Может, что-нибудь другое?
— Нет-нет.
— Ну что ж. Джимми еще держится?
— Он все так же.
— Да, я забегал к нему днем. Он выкарабкается. Такие люди, если в первый день выдерживают, обычно выздоравливают. Как будто ловят второе дыхание.
— Я тут попал в серьезную переделку. Сначала я думал, как бы из этого выпутаться, а потом стал подумывать, не уехать ли из города.
Он дотянулся со своего места на кушетке до телевизора и выключил бейсбол.
— Но на самом деле, я понял, что лучше повернуться, если это возможно, к проблеме лицом сейчас, пока не стало хуже, — сказал я.
— Так в чем дело?
— Прошлой ночью в Билокси я убил Филипа Мерфи.
Я заметил, как у него сжались челюсти, а глаза сердито вспыхнули.
— Я хотел привезти его в участок, — продолжал я. — Чистая правда, капитан. Позволил ему сходить в ванную справить нужду, а он в бачке прятал «вальтер». Он сделал первый ход.
