Большая расплата (ЛП) - Пенни Луиз (книги хорошего качества .TXT) 📗
— Я давно знал, что Серж ЛеДюк взяточник, — сказал Гамаш. — Я вернулся из отставки, чтобы очистить Академию. И не только от коррупции. Квалификация новых агентов, пополняющих ряды Сюртэ, делала очевидным, что в школе происходит что-то очень неправильное. Технически они были подкованы, но при этом проявляли особую жестокость. Не все, естественно, но многие. Большинство. То есть, что-то пошло не так либо в процессе приема в Академию, либо в процессе подготовки агентов непосредственно. Или в обоих этих процессах.
Беседуя с кадетами, коммандер Гамаш наблюдал за ними. А они наблюдали за ним.
Если Гамаш с Бовуаром решили, что эти четверо тут же примутся каяться, то ошиблись. Заговор молчания был прочен, почти нерушим.
— Первое, что я предпринял — уволил большинство ваших преподавателей, заменив их специально приглашенными офицерами с реальным опытом расследования. Мужчинами и женщинами с чистой совестью, и знанием, что с властью приходит искушение. Искушение — настоящий бич агента Сюртэ, нанесённые самому себе раны.
Жану-Ги было слышно, как ребята часто задышали — как минимум одному кадету грозила гипервентиляция.
И всё же, все продолжали сидеть и молчать.
— Но я оставил ЛеДюка. Дюка.
— Зачем? — спросил Натэниел.
Посмотрев на побледневшего юношу, Гамаш постарался контролировать собственное дыхание. Он взглянул на свои крепко сцепленные руки.
ЛеДюк причинил немыслимый ущерб. Но и он, Гамаш, тоже.
Если он желал добиться от студентов правды, то и сам должен был рассказать всё.
— Не знаю, — сознался он, снова посмотрев в похолодевшие глаза юноши. — Я думал, что он жестокий, может быть даже садист. Я думал, что он взяточник. Думал, что смогу получить весомые улики и засадить его в тюрьму, чтобы ЛеДюк больше не мог причинить никому вреда. Я думал, что смогу его контролировать, что раз я в Академии, его бесчинства прекратятся.
— Не верь всему, о чём думаешь, — пробормотала Амелия.
Гамаш кивнул.
— Но они не прекратились. Мне никогда не приходило в голову, что он может быть настолько больным.
— Когда вы узнали? — спросила Хуэйфэнь.
— Прошлой ночью, пока смотрел кино.
— «Мэри Поппинс»? — удивилась она. Должно быть, она пропустила этот эпизод.
— «Охотника на оленей». Его смотрел Оливье. — Он подался в их сторону. — Я помогу вам.
— Нам не нужна ваша помощь, — отрезал Жак. — Ничего плохого с нами не произошло.
Гамаш помедлил, прежде чем сказать то, что собирался:
— Знаете, откуда это? — Он дотронулся до шрама на виске. Трое кадетов отрицательно покачали головами, Жак просто молча уставился на Гамаша.
— Однажды я руководил рейдом на одной заброшенной фабрике. Молодые полицейские, ненамного старше вас, были взяты в заложники. Время уходило. Мы собрали как можно больше сведений о месте и захватчиках — количество, сколько у них оружия, где они вероятнее всего расположатся. Мы пошли на штурм. Инспектора Бовуара тогда тяжело ранило в живот.
Кадеты крутнулись на скамейке, чтобы посмотреть на Жана-Ги.
— Троих мы потеряли, — продолжал Гамаш. — Я был на их похоронах. Шёл в похоронной процессии. Стоял рядом с их матерями и отцами, женами и мужьями, с их детьми. Потом я отправился на лечение, потому что был сломлен. Я всё ещё посещаю психолога, когда чувствую, что не справляюсь. Это нормально, это по-человечески. И преступников мы находим именно благодаря нашей человечности. Но это значит, что нашу душу можно ранить и мы страдаем, даже если не истекаем кровью. Ежедневно, когда я в зеркале вижу свой шрам, он напоминает мне о боли. Моей. Но в большей степени об их боли. Но этот же шрам каждый день напоминает мне об излечении. О доброте, которая существует. С добротой мы знакомимся изо дня в день. Даже «в конторе, где тяжким грузом почиют грехи». Слишком легко завязнуть в очевидной жестокости мира. Это естественно. Но чтобы исцелиться по-настоящему, мы должны различать и добро.
— Это не наша вина, — сказал Жак.
— Да я не об этом. И думаю, ты это понимаешь.
— Почему мы должны доверять вам? — задал вопрос Жак. — Трое полицейских погибли из-за вас. Я видел запись. Видел, что случилось. И ещё я видел, что вы как-то умудрились выйти из той передряги героем.
На скулах Гамаша заходили желваки.
Бовуар дернулся, но промолчал.
— Это такой трюк, — сказал Жак, повернувшись к остальным. — Он пытается заставить нас сознаться в вещах, которые выставят на с в плохом свете. Мы должны держаться друг друга. Ничего не говорите ему.
— Вы и не должны ничего мне рассказывать, — согласился Гамаш. — Только если сами захотите.
Он дал им время на размышление, прежде чем продолжить:
— Когда это началось?
Он обращался к Жаку и Хуэйфэнь. Те молчали.
Он обратился к двум другим.
Натэниел открыл было рот, но по знаку Хуэйфэнь снова захлопнул его. И тут заговорила Амелия.
— Когда я отказала ему в сексе, он решил трахнуть меня другим способом, — начала она торопливо, боясь передумать. — Я должна сделать это, объяснил он, или буду отчислена. Он сказал, что вы не хотели меня принимать, и я осталась в Академии только благодаря ему. Но если я буду упрямиться, он позволит вам вышвырнуть меня.
Гамаш слушал и кивал.
— И ты ему, конечно поверила. Да и с чего бы тебе не поверить…
— Я ему не поверила, — сказала Амелия. — Я знала, что он дерьмо. А вы показались таким… — она поискала подходящее слово, — добрым.
Они смотрели друг на друга, и это был момент близости, почти болезненный. Жану-Ги захотелось отвести глаза, но он сдержался.
Он знал, что хранилось в той коробке. И знал, что означает взгляд Гамаша. А ещё он знал, что сама Амелия Шоке даже не представляет, кто она на самом деле.
И кто ей Арман Гамаш.
— Но мне казалось, вы не сможете противостоять ему, — созналась она. — Я не решилась использовать этот шанс. Тем более, когда вы позволили ему остаться.
Она не желала как-то задеть коммандера, она просто объясняла. Но Жан-Ги видел, какое душевное кровотечение вызвали эти её слова. Гамашу оставалось лишь молча слушать.
— Мы верили в вас, сэр, — сказала Хуэйфэнь. — Мы думали, что вот вы пришли и теперь всё закончится, но стало только хуже.
Жану-Ги казалось, он слышит, как бухает в груди Гамаша сердце, готовое в любой момент разорваться.
— Я совершил ужасную ошибку, — сказал Гамаш. — А вы все за неё заплатили. Я сделаю всё, чтобы помочь вам.
И тут — совершенно неожиданно — раздался смех.
Хохот.
— Дюк был прав, — сказал Жак. — Вы слабак.
Хохот перешёл во всхлип.
— ЛеДюк сделал меня сильнее. Я был ребенком. Испорченным, изнеженным. Но он обучил меня. Подготовил к работе в Сюртэ. Он сказал — ничто меня больше не сможет испугать, и он был прав. Он выбирал самый многообещающих агентов и делал их ещё жестче.
— Ты ошибаешься, — сказала Хуэйфэнь. — Он выбирал самых для него опасных. Тех, кто мог независимо мыслить. Тех, у кого однажды хватит характера противостоять тому, чему он учил. Помнишь, каким ты был в тот первый день в Академии? А я помню. Ты был совсем не изнеженным и испорченным. Это ЛеДюк тебе внушил. А на самом деле ты был весёлым, умным и заводным. Ты хотел помогать, делать добро.
— Я был ребёнком.
— Ты был добрым, — сказала Хуэйфэнь. — А сейчас посмотри на себя. На меня. Он нас выбрал. И сломал.
— Никто меня не ломал, — возмутился Жак. — Я крепче, чем когда-либо.
— Вещь крепче там, где эту вещь сломали, — сказала Амелия. — Правильно, сэр? Вы написали это на доске в первую неделю.
— До той поры, пока есть смысл чинить, — сказал Гамаш. — Да.
— Три года.
Они посмотрели на Хуэйфэнь. Она говорила спокойно. Словно отчитывалась старшему офицеру.
— Это началось в первый же месяц, как мы поступили. Мы никогда не знали, когда он нас позовёт в очередной раз, и мы должны будем пойти к нему в комнаты. Иногда мы оказывались там поодиночке, но чаще вместе с остальными.
