Железный марш - Мысловский Алексей (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
30 июня
Завидово
В предрассветных сумерках у костра мирно коротали время два человека. Знойное дыхание раскаленных углей тускло освещало их задумчивые пожилые лица, отражалось в глазах мерцающими кровавыми сполохами. Рядом на траве была расстелена скатерть с остатками немудреной лесной трапезы и недопитой бутылкой водки. Чуть в стороне чутко дремали собаки — две русских борзых с длинными лисьими мордами. Тут же лежали два прекрасных охотничьих ружья и сумки со снаряжением.
— Да, жалко Артема, — сокрушенно вздохнул один из полуночников, грузный лысеющий старик в офицерской рубашке без погон, похожий на обычного военного пенсионера. И, помолчав, добавил: — А японец-то его, слышь, Илья, тоже харакири себе сделал…
— Не может быть, — оживился другой, скромный и худощавый старик, державшийся по отношению к первому с заметным почтением. — Слухи, наверное?
— Правда. Мои ребята его в крематорий отвозили… Вот она — настоящая закалка! Одно слово — самурай…
— Как же это все вышло?
— Обычное дело. Я ведь уже давно замечал, что у Артема, как говорится, крыша поехала. Еще после смерти жены… Сколько раз ему говорил: найди ты себе, Артемушка, хорошую бабу да и пользуй ее почаще, чтобы кровь в голове не застаивалась. Так нет. Все о вечности, о смысле жизни размышлял. Вот и свихнулся, как Лев Толстой, от этих высоких материй… Тьфу ты, ч-черт! — выругался он и раздраженно хлопнул себя ладонью по ляжке.
— Что такое, Иван Петрович?
— Да, кажись, муравей в жопу укусил. Видно, муравейник тут где-то близко…
— А может, его того, бензинчиком облить да поджечь, как товарищ Сталин на досуге?
— Ладно, оставь. Мы же не варвары. Природа, она хоть и ничья, а тоже рачительного отношения требует… — Кашлянув, он наполнил стаканы и протянул один своему собеседнику. — Давай, что ли, помянем Артема еще разок.
— А как же печень, Иван Петрович? — с тревогой напомнил второй.
— Да ну ее к лешему! — Отставник поднял стакан и, шумно выдохнув, произнес: — Ну, будь ему земля пухом. Поехали…
Выпили. Закусили. Помолчали.
— Так о чем, Иван Петрович, ты хотел со мной поговорить? — деликатно спросил худощавый.
— Есть одно дело… У Седого, сам знаешь, какая епархия была. А епархия без архиерея — что паровоз без машиниста. Во всем нужны порядок и благочиние… В общем, мы тут со стариками посоветовались и решили доверить эту епархию тебе. Ты у нас мужик опытный — почти сорок лет на руководящей работе. И людей, и все подходы знаешь. Тебе и карты в руки… Ну, что скажешь, Илья Юрьевич?
— Чего уж тут, право… — невольно смутился худощавый. — Благодарствую. Можно сказать, делом оправдаю…
— Вот и ладненько. — Отставник налил обоим еще по одной. Поднял свой стакан и, усмехнувшись, произнес: — Тогда, выходит, с назначеньицем, хе-хе, Седой… Как говорится, король умер — да здравствует король!..
— Эх, хорошо пошла, — с удовлетворением крякнул худощавый.
— Вот тебе и вся мудрость жизни. Наливай да пей. И никаких тебе высоких материй. М-да… А звезды-то какие сегодня, едрит твою кочерыжку, какие звезды! К урожаю, наверное.
— Точно к урожаю…
Эпилог
На избирательном участке, как и в первый раз, оказалось многолюдно. Голосовать пришли и старые, и молодые. Причем этих молодых, чаще всего совершенно равнодушных к политике, было нынче особенно много.
Марья Сергеевна пришла на выборы с твердым намерением дать наконец «проклятым оккупантам» последний и решительный бой. Поражение в первом туре любимого вождя ее, конечно, порядком огорчило. Но в душе она не сомневалась в скорой и окончательной победе коммунизма. Тогда и пенсию вовремя будут выплачивать, и продукты сразу подешевеют, и вообще станет все как раньше. Господи, дожить бы…
Взволнованная предчувствием этой неминуемой победы, Марья Сергеевна радовалась еще и потому, что сегодня вместе с ней на избирательный участок отправилась и Наташа. Несмотря на то что были они такие разные, между ними успели завязаться удивительно теплые и дружеские взаимоотношения. Марья Сергеевна до сих пор была в недоумении: как могла она раньше презирать и осуждать эту необыкновенную девушку, которую, как выяснилось, совсем не знала! И временами испытывала за это мучительное чувство стыда.
Можно сказать без преувеличения, что со времени их знакомства она всей душой привязалась к Наташе и полюбила ее, как способна любить только одинокая и бездетная женщина, никогда не знавшая всей полноты ощущений материнства. Ей доставляло невыразимую радость ухаживать за Наташей, помогать девушке по хозяйству, просто находиться с ней рядом. Пережившая тяжелое горе, Наташа постепенно возвращалась к жизни и была искренне благодарна Марье Сергеевне за эту бескорыстную заботу и внимание. А известие о том, что у Наташи будет ребенок, сблизило обеих еще сильнее.
На пороге школы, где находился избирательный участок, Марья Сергеевна деликатно осведомилась у подруги:
— Наташенька, голубушка, а ты за кого будешь голосовать?
Девушка задумчиво улыбнулась. И, коснувшись рукой живота, тихо ответила:
— За будущее, тетя Маша. Не для себя — для него…
Это заявление неожиданно выбило Марью Сергеевну из колеи. Она совершенно не задумывалась, что у них с Наташей могут быть разные представления о будущем. Но странное дело — от этого она вовсе не стала меньше любить Наташу. Напротив, даже ощутила свою ответственность за нее и будущее ее ребенка.
Получив избирательный бюллетень, взволнованная и растерянная, Марья Сергевна поспешила укрыться в кабинке для тайного голосования. Господи, как же поступить? Почему она должна была вечно кого-то ненавидеть? Ненавидеть всех, кто не разделял ее убеждений и саму генеральную линию партии?! Впервые в жизни Марья Сергеевна сама задумалась о том, почему для торжества пусть и самых справедливых идеалов нужно было разделять людей на своих и чужих, друзей и врагов, белых и красных? Это было слепо, жестоко, несправедливо. Потому что лишало ее возможности любить — единственного и главного смысла, который она нежданно-негаданно обрела в своей бесцветной и одинокой жизни. Долгожданного счастья, на которое она уже почти не надеялась…
Сердце у Марьи Сергеевны мучительно заныло. Глаза наполнились слезами. Руки задрожали. И после тягостных раздумий она дрожащей рукой неожиданно отдала свой голос совершенно другому кандидату, не обещавшему ей ни рая на земле, ни священной войны с инакомыслящими. Отдала и сразу почувствовала, что у нее как будто камень с души свалился. Впервые в жизни она сознательно сделала свой выбор. И поняла, что есть на земле вещи куда более важные, чем самые великие идеалы, человеческие обиды, убеждения и заблуждения.
У выхода из школы Марья Сергеевна встретилась с Наташей. Обняла и поцеловала ее.
— Что с вами, тетя Маша? — с тревогой спросила девушка.
— Все хорошо, милая. Голубушка моя. Все хорошо. Это я так, от волнения… Ну пошли домой?
Но вместо того чтобы идти домой, Наташа опять поехала в церковь, куда в последнее время довольно часто наведывалась, а Марья Сергеевна, сама не зная почему, неожиданно отправилась с нею. В Бога она не верила. И в церкви отродясь не была. Раньше — потому что боялась религиозной пропаганды. Теперь — потому что было страшновато.
Однако этот страх покинул Марью Сергеевну, едва она переступила порог старинной изумительной церкви на Большой Ордынке, которую облюбовала Наташа. До чего же тут было хорошо! И никакой религиозной пропаганды. Только мир и красота. И от этой неземной красоты мир снизошел в смятенную душу Марьи Сергеевны.
Людей в церкви было немного. В основном такие же простые и незаметные, как и она сама, они молча стояли, преклонив головы, и сосредоточенно молились. Каждый о своем…
Молилась и Наташа. Тихая и скромная, в черном платочке, с выбившейся из-под него длинной русой косой, она была необычайно хороша какой-то особенной, одухотворенной красотой. И в ее взволнованном лице виделось Марье Сергеевне что-то ангельское. Беззвучно шепча молитвы и низко кланяясь перед большой раззолоченной иконой, девушка горячо молилась за упокой души убиенного раба Божьего Игоря и просила Бога простить ему все грехи — вольные и невольные, малые и великие. Если бы Марья Сергеевна умела молиться, она бы тоже присоединилась к Наташе. Ибо хоть и не знала покойника, но искренне жалела его.
