Две богатеньких малышки - Эберхарт Миньон Гуд (читать хорошую книгу .txt) 📗
– С какой стати?! Почему?
– Во-первых, ты – важный свидетель. Есть старое правило: беречь свидетеля!
Эмми остолбенело глядела на него.
– Сэнди! – воскликнула она наконец. – Но я же ничего не знаю об убийце! Я не видела, как он выходил из дому! Я не опасна ему – и никому другому.
– Давай считать, что это так. Но погоди, что с тобой?
– Просто... нет, это глупо...
– Что глупо?
– Понимаешь, пока я шла домой, я не могла отделаться от ощущения, что за мной следят. Буквально идут по пятам.
Серо-зеленые глаза Сэнди сузились, взгляд их стал пронизывающим:
– Ты видела кого-нибудь?
– Ну, я заметила одного мужчину – он стоял рядом со мной на переходе, в середине Парк-Авеню. А потом, когда я дошла до дому, вроде бы он же прошагал мимо швейцара и направился дальше. Но, наверное, мне все это померещилось.
– Как он выглядел?
– Совсем неприметный. Тщедушный, среднего роста... даже ниже среднего. Серый костюм, серая шляпа. Большие очки... такие, знаешь, как глаза у совы... Но, Сэнди, скорей всего, он вовсе меня не преследовал! Просто показалось.
– А знаешь, это мог быть полицейский в штатском. Впрочем, не думаю, чтобы Хейли установил за тобой слежку. По крайней мере, не сразу.
Тем не менее, Сэнди выглядел хмурым и встревоженным. Он обернулся к Джастину:
– Что там у тебя за чертовщина с ростовщиком?
Джастин взъерошил волосы и снова тщательно пригладил их:
– Очень неприятная история.
– Неприятная? Мягко сказано. Вот если бы Эмми отказалась заплатить, была бы неприятная – как дырка в черепе.
– Дырка в черепе? – оживился Джастин. – А я почему-то представлял Ист-Ривер и камень на шее.
Рука Сэнди непроизвольно дернулась. Эмми узнала это движение – с ней часто происходило то же, когда ей до смерти хотелось закатить Джастину оплеуху.
– Что дырка, что камень – одинаково неприятно. Из-за каких-то пустяков...
– Пустяков?! – голос Джастина задрожал от благородного негодования. – Лично я не рискнул бы назвать сорок тысяч долларов пустяками!
– Сорок ты... Господи! Джастин! И как раз сейчас, когда так туго с деньгами...
– Не с деньгами туго, – парировал Джастин, – а Ди скряга! И всегда была такой. Говорю тебе: вся в отца. А у него, можешь мне поверить, зимой снега было не выпросить.
Сэнди тряхнул головой, точно вынырнув из воды:
– Ну ладно. Эмми, проводи меня до двери.
Когда они вышли в холл, Сэнди с ужасом спросил:
– Он что, всегда такой?
– Ты же не первый день его знаешь.
– Так-то так; но мне он всегда казался этаким безобидным попрыгунчиком. На что он потратил такую уйму денег? Женщина?
– Говорит – ставки на бегах.
Сэнди подумал и покачал головой:
– Может быть, во мне говорит шотландская кровь, но я вот что скажу тебе, Эмми: если так пойдет дальше, вы останетесь без единого цента – и ты, и Ди.
– Ох, да это чепуха. То есть, конечно, никакая не чепуха. Знаешь, иногда мне кажется, что деньги Ван Сейдемов для того и существуют на свете, чтобы причинять мне головную боль.
Он ухмыльнулся – и снова превратился в прежнего, до боли знакомого Сэнди:
– Есть люди, которое многое отдали бы за такую головную боль. Спокойной ночи, Эмми. Никого не впускай в дом и сама не выходи – то есть выходи, конечно, но будь осторожна.
– Ну, что со мной может случиться?!
– Время от времени, – с расстановкой произнес Сэнди, – людей избивают до полусмерти. Или сталкивают с тротуаров под колеса. Или... – Он оборвал себя на полуслове и ласково поглядел на Эмми сверху вниз: – Что, запугал? На тебе лица нет. Ну-ка, верни его на место. Я хочу тебя поцеловать.
Поцелуй, неожиданно для обоих (как думала потом Эмми), оказался жарким и долгим. Затем Сэнди велел ей запереть двери на все замки, сказал, что прикажет швейцару никого не впускать к Ван Сейдемам без предварительного звонка по домофону, и велел ей утром сказать то же самое управляющему. Эмми согласилась, хотя это все и казалось ей ужасной глупостью.
Вернувшись в гостиную, она увидела, что Джастин вприпрыжку удаляется вверх по лестнице, и отправилась гасить свет во всем доме – но, вопреки своему обыкновению, оставила в нескольких комнатах горящие лампы. Верхнюю дверь она решительно заперла на задвижку. Если Агнес явится поздно (или вообще явится), то без малейших колебаний начнет трезвонить в дверь до тех пор, пока Эмми не проснется. Ну, а Джастин всегда спит безмятежным сном младенца.
Наконец, точно в спасительную гавань, Эмми вошла в собственную комнату. Она огляделась – и вспомнила, как после прогулки с Ди по магазинам вернулась сюда, сняла перчатки и надела новые, чтобы идти на собрание... Неужели это было только сегодня?! Неужели всего несколько часов назад она просматривала письма, лежащие теперь на столике у шезлонга, рядом с серебряным ножом для бумаги?.. Знать бы, чем кончилось собрание, мельком подумала она. Затем мысли ее вновь обратились к Джастину. Нужно завтра же расплатиться с ростовщиком! Правда, Эмми не знала, как нужно разговаривать с ростовщиками, но убедила себя, что это совсем не сложно.
Она пыталась уснуть и не думать об убийстве Гила Сэнфорда; но дневные события снова и снова вставали у нее перед глазами. Тогда Эмми решила вспомнить, что ей вообще известно о Гиле.
Ей казалось, что она знает о нем довольно много; но когда она попыталась разложить эти знания по полочкам, оказалось, что раскладывать-то и нечего. Гил всего-навсего принадлежал к тому же кругу, что и она. Как и когда Гил вошел в этот круг, она не могла припомнить. Кажется, он окончил колледж – где? какой? – и имел собственное дело. Гил был архитектором, но, похоже, не слишком процветающим: у него всегда было полно свободного времени. Эмми никогда не слышала, чтобы Гил был богат; следовательно, рассудила она, он зарабатывал ровно столько, сколько требовалось для поддержания образа жизни бонвивана. Сэнфорда знали все, но Эмми не помнила, чтобы у него был хотя бы один близкий друг.
Гил время от времени приглашал Эмми к ужину или в театр, и пару раз она даже отвечала ему согласием, но ни он, ни она не испытывали при этом особого энтузиазма. Зато сам он охотно принимал приглашения на ужины в качестве, любезном сердцу всякой хозяйки, – «свободный молодой человек». Интересно, не без ехидства подумала Эмми, есть ли в Нью-Йорке хотя бы один «подающий надежды» молодой холостяк, который не пользуется этим обстоятельством ради дарового ужина?
Вообще-то она не могла не признать, что Гил Сэнфорд был весьма мил, но на ней он ни разу не испробовал свои чары. Зато для Дианы Гил оставался бессменным и, безусловно, приятным кавалером.
В Гиле было неуловимое «нечто», льстившее дамам. Лица юных девушек вспыхивали румянцем, едва Гил приближался к ним. Но ей, Эмми, он никогда не нравился. Возможно, от того, что его веселые карие глаза казались ей бездумными и пустыми... Вспомнив, какими были эти глаза сегодня днем, Эмми вздрогнула всем телом, зажмурилась и помотала головой, отгоняя страшное видение.
А его семья? Не из яйца же он вылупился! Должны у него где-то быть мать, отец, братья, сестры... Но Эмми, хоть убей, не могла припомнить, откуда, из какого города, из какого уголка взялся Гил Сэнфорд. Он просто был – и все.
Может, Диана и Дуг что-то знают о его родных? Если да, то Дуг, наверное, уже уведомил их...
Нью-Йорк, полусонно думала Эмми, – это не город, а мириады крохотных городков, которые накладываются один на другой; житель одного из них запросто может познакомиться и подружиться с жителем другого. А вот Гил, похоже, был своим в каждом из этих городков. Он знал всех, и все знали его. И эта загадочная помолвка с Корриной Харрис... Сама не отдавая себе в этом отчета, Эмми когда-то раз и навсегда причислила Гила Сэнфорда к мужчинам, которые наслаждаются обществом многих женщин, но женятся только на деньгах. Она почти не знала Коррину, разве что видела ее на сцене да время от времени слышала, что в запале говорил о ней Дуг; и все же она чувствовала, что деньги тут ни при чем. Но кто может понять, почему люди совершают те или иные поступки? Эмми знала одно: она не хотела, чтобы Гил умер такой смертью – и уж, конечно, не в доме Дианы...
