Завещание профессора Яворского. Плата по старым долгам - Ростовцев Эдуард Исаакович (бесплатные полные книги txt) 📗
- Ревность - это понятно. Это объясняет все, или почти все, словно в раздумье сказал Билякевич. - Но мы не сможем согласиться с версией Чижевской: мешает "Канон" Авиценны. Так, Алексей Алексеевич?
Мандзюк промолчал.
Билякевич вернулся на свое место, снова забарабанил по столу.
- Вот теперь кому-то из вас надо встретиться с Ларисой, поговорить. Разумеется, беседа будет не из легких. Очевидно, Лариса убеждена, если не в своей правоте, то в защищенности, во всяком случае. - Билякевич вопросительно посмотрел на Алексея, а затем на Валентина.
- Не получаются у меня доверительные разговоры с женщинами, торопливо сказал Мандзюк. - Особенно с незнакомыми: внешность моя настораживает, а голос даже пугает. Притом, чем мягче стараюсь говорить, тем больше они настораживаются. Так что лучше поручите мне Бокова: с ним я найду подходящий тон и тему разговора.
- Валентин Георгиевич, по-моему, и вы уже не горите желанием встретиться с Ларисой, - обратился Билякевич к Ляшенко.
- Нет, почему же! Если надо... Но мне кажется, что с учетом всех обстоятельств, с Ларисой должна говорить женщина.
- А если поручить это Юрко? - предложил Мандзюк.
- Лучшей кандидатуры не подберешь! - поддержал его Ляшенко. - Галочка сумеет.
- Сумеет, если вы поможете, - резюмировал Билякевич, - Юрко придется коснуться неприятных для девушки тем: смерти отца, отношений с мачехой, тем же Боковым. Тут надо быть предельно деликатной и, по возможности, отсечь все, что не имеет прямого отношения к конфликту на автостоянке. Но чтобы отсечь несущественное для дела, мы должны определить, что отсекать. Поэтому следует получить как можно более полную информацию о Ларисе и окружающих ее людях...
В этом смысле беседа с Инной Антоновной Билан - старшим преподавателем кафедры неврологии и ординатором областной клинической больницы - имела немаловажное значение. Но надо было учитывать, что Инна Антоновна не очень охотно согласилась на встречу с сотрудником милиции. Акопян характеризовал ее как прямодушного, не способного на ложь человека. Однако Ляшенко усомнился в этом после того, как выяснил, что первого июля Инна Антоновна не была со своими австрийскими коллегами, а вчера не принимала никаких экзаменов. Несомненно, у нее были причины не спешить знакомиться с капитаном милиции Ляшенко.
Валентин рассчитывал, что выяснит эти причины в ходе предстоящей беседы, примерный план которой заранее обдумал. Однако ошибся в своих расчетах: Инна Антоновна оказалась весьма проницательным человеком, что в полной мере он оценил не сразу...
Она встретила Ляшенко сдержанно, но вежливо, не подчеркивая, что воспринимает его только как официальное лицо, но вместе с тем давая понять, что готова к серьезной беседе, о содержании которой догадывается.
Пригласила в комнату, где он мог убедиться, что даже дома хозяйка работает, не покладая рук - в глаза сразу бросились: пишущая машинка с заложенным в нее листом бумаги, стопка уже отпечатанных листов на большом столе, там же пирамида медицинских книг, журналов с торчащими во все стороны закладками. На машинописном столике - пепельница с дымящейся сигаретой, очки в позолоченной оправе, недопитый кофе в фарфоровой чашечке. Шкаф был забит книгами. И только с верхней незастекленной полки неприятно скалился лобастый белый череп. На хозяйке было нарядное платье расклешенное, в меру декольтированное, с замысловатой брошью, что не вязалось с рабочей обстановкой комнаты.
- Это я к вашему приходу принарядилась, - перехватив его взгляд, сказала Инна Антоновна. - Ценю вашу любезность: вы пришли лично, не передоверили этот визит своим подчиненным. К тому же, польщена, как женщина: такая любезность оказана мне самым элегантным офицером городской милиции... Прошу присаживаться.
В ее тоне проскользнули иронические нотки.
- Вы готовились к моему визиту два дня, пожертвовав даже встречей с австрийскими коллегами? - решил сразу контратаковать Валентин.
Хозяйка не смутилась и на этот раз:
- Боже, какой вы недобрый! Так безжалостно уличать во лжи бедную женщину. Вы уже все узнали обо мне.
- Как я догадываюсь, вы тоже успели навести соответствующие справки.
Она удивленно вскинула брови, подошла к машинописному столику, надела очки, через них посмотрела на Ляшенко:
- У вас плохая память, Валентин... простите, не знаю отчества. В свое время нас познакомили. Правда, тогда вы были поглощены другой. Надо признать: у вас недурственный вкус - Регина красивая женщина. Но уже тогда я поняла, что ваш роман недолговечен: Регина из тех особ, которые требуют к себе постоянного и безраздельного внимания, а вы, как мне кажется, человек общительный и свободолюбивый. Рабство не для вас.
- Вы правы, - натянуто улыбнулся Валентин.
Он был сбит с толку столь неожиданным началом и уже не думал о том, как перехватить инициативу, а лишь пытался вспомнить, где встречал эту по-девичьи стройную женщину с ироническим прищуром слегка раскосых глаз. Попытался представить ее без очков, в джинсах, с другой прической. Не вспомнил. Не помогло даже упоминание о Регине. То, что они где-то встречались, - несомненно. Но где?
- Плохо, товарищ капитан! У вас должна быть профессиональная память, - уже не иронически - мягко улыбнулась хозяйка. Она сняла очки, заложила ногу за ногу. - Ну так и быть, помогу: нас познакомил Павел прошлой зимой на горнолыжной базе. Я была там с другой, до ужаса скучной компанией, а за вашим столом было весело, и я попросила Павла ввести меня, так сказать, в ваш круг. Это было в баре. Неужто не помните?
- Помню, - неуверенно сказал Ляшенко.
Он вспомнил, что тогда, действительно, Павел пригласил за их столик какую-то женщину в меховой шубке, наброшенной поверх вечернего платья, которая оказалась знакомой Регины и доктора Года. Но тогда ему, признаться, было не до нее: капризы Регины, экстравагантные выходки потрясающей Клары и коньяк Гаррика Майсурадзе уже сделали свое дело...
- Мир тесен, - усаживаясь напротив, сказала Инна Антоновна. - Я понимаю: неловко допрашивать знакомых, так же как неловко их лечить, но порой приходится это делать: мы приезжаем на работу не из космоса и, надевая белый халат или милицейский мундир, не перестаем быть кому-то родственниками, друзьями, знакомыми.
- У меня нет мундира, - почему-то счел нужным признаться Ляшенко.
- Вы, очевидно, хотели сказать другое - что не считаете меня своей знакомой.
- Нет, почему же! Мы знакомы, у нас много общих друзей.
- Это уже вопрос?
- Не понял?
- Об общих друзьях. Да вы не смущайтесь, спрашивайте, о чем хотите. Я - врач и сама нередко задаю бесцеремонные вопросы пациентам.
- И вы ответите на любой?
Она внимательно посмотрела на него, потом сказала неторопливо, словно задумываясь над тем, что говорит:
- Если сочту возможным. Как догадываюсь, наш разговор коснется щекотливых тем. Лично я не боюсь щекотки, но учитываю реакцию других - не безразличных мне людей. Так что прошу правильно понять меня в дальнейшем.
- Постараюсь.
- Несколько слов о себе, чтобы вам сразу стало ясно: что и почему. Мне тридцать семь. Это уже много. Но в трамваях меня еще называют девушкой, и я не отчаиваюсь. Я врач и, говорят, неплохой. Как преподаватель, пожалуй, либеральна: дебилам и патологическим лентяям ставлю положительные оценки, каждый раз убеждая себя, что это у них от Бога. Была замужем. Развелась из-за полной непригодности к семейной жизни - не могла и не научилась рожать, готовить флотский борщ, разбираться в футболе, мириться с маниакальным вниманием к телевизору и невниманием к моей особе. Кандидат меднаук. Диссертацию сделала и защитила благодаря Матвею Петровичу Яворскому, которого считаю своим учителем. Но думаю вас интересует не это. Я часто бывала в доме Матвея Петровича. Это были в основном деловые и отчасти верноподданические визиты, хотя кое-кто усматривал в них большее. Меня это не задевало по двум причинам: я преклонялась перед Матвеем Петровичем, как преклоняются перед богами, и считала лестным для себя такое мнение.
