Заговор Глендовера - Биггл Ллойд, младший (версия книг .txt) 📗

Наконец к нам вышел совершенно лысый пожилой мужчина с начинающими седеть усами, широкоплечий, с сильными мускулистыми руками. Когда мы подъехали к деревне, Мадрин сказал мне, что Воган и Глин Хьюс были приятелями, и посоветовал рассказать ему все без утайки. Если бы мы попытались что-то разузнать у него, не раскрывая свои карты, то о нашем визите к нему вскоре знала бы вся деревня.

Он изъяснялся по-английски неплохо, только очень медленно. Мадрин представил меня, и мы пожали друг другу руки. Не дожидаясь, когда он задаст вопрос о моих валлийских предках, Мадрин сразу рассказал о нашей поездке на место убийства и о том, что мы там обнаружили.

Воган очень разволновался и долго рассматривал мои рисунки следов от деревянных башмаков. Я думаю, он догадался, какова цель моего приезда в Пентредервидд. Показав рукой на след от круглых носов, он заявил:

— Самые обычные башмаки. Я делаю такие же.

— По моему мнению, они новые. След от подковок очень резкий. На других башмаках подковки, видимо, уже стёрлись. Кто-нибудь покупал у вас деревянные башмаки за последние два месяца?

— Я даже не припомню, скольким людям я сделал такие башмаки, — махнул он рукой. — А ведь их делают и в Лланидло…

— …и в Ньютауне, — подхватил Мадрин, — да и вообще по всему Уэльсу.

— А такие вот башмаки, — указал Воган пальцем на след от квадратных носов, — мы делаем редко. Они нужны тем, кто стоит на коленях, когда работает.

— На коленях?.. — переспросил я.

— Те, кто работает в рудниках, иногда на фабриках. Квадратные башмаки удобнее.

— Значит, человека в таких башмаках можно было бы заметить, например, в Пентредервидде, — предположил я.

— Мало кто смотрит на башмаки, — ответил Воган, — но я бы заметил. Я всегда смотрю, кто во что обут.

— Припомните, пожалуйста, вы никого не видели в таких башмаках примерно месяц назад, когда был убит Глин Хьюс?

— Самое интересное, что видел.

Я с трудом сдерживал рвущуюся из груди радость. Нешуточное дело — в первый же день отыскать улики и, можно сказать, выйти на след преступника.

— Как выглядел человек, у которого были такие башмаки?

Воган почесал в затылке, потом провёл широкой ладонью по лысине.

— У вас-то нарисованы подошвы башмаков, а я, конечно, видел их сверху. А вот лицо этого человека я не рассмотрел. Я смотрю вниз, ведь мне интересно, кто во что обут.

10

Как я ни бился, он мне больше ничего не смог сообщить. Тут только я понял, что значит стоять на узкопрофессиональной точке зрения.

— Вы могли бы узнать эти башмаки, если бы увидели их снова? — спросил я.

— Само собой, — заверил он. — На кожаном верхе была необычная вышивка. Я бы этих рыбок узнал сразу.

Воган объяснил, что вышивка — это своего рода подпись мастера на изделии. Каждый старается придумать что-нибудь особенное. Конечно, делают башмаки и без вышивки — для работы и обихода, а с вышивкой — это вроде как модельные башмаки.

Я просил его последить, не появится ли опять человек в таких башмаках. Если бы сапожник встретил его — не важно где, на улице или в таверне, — он должен был запомнить, как он выглядит, и выяснить, кто он такой. А Мадрин дал ему понять, что наш разговор надо хранить в секрете.

Я заказал Вогану башмаки, чем страшно его обрадовал. Он снимал мерку с ноги с той же тщательностью, с какой я измерял следы башмаков, и обещал приступить к работе уже сегодня.

Мы выехали на деревенскую улицу, и мне пришлось вытерпеть церемонию знакомства хотя бы с такими важными местными лицами, как булочник, кузнец, столяр, и другими.

— Все они, — объяснил Мадрин, — хорошо владеют английским, потому что, во-первых, выполняют заказы хозяина Тромблей-Холла, а во-вторых, изредка и гостей поместья. Важно и то, что в церковной школе дети обязаны говорить по-английски. Учитель высмеивает тех из них, кто отваживается пользоваться валлийским языком. Кроме этой школы, существует ещё школа-пансионат, которая содержится на средства, вносимые родителями учащихся. Она не зависит от школы при церкви. Но принятый в тысяча девятьсот втором году закон о школах привёл к обострению обстановки.

— Насколько я помню, — подхватил я, — по этому закону все церковно-приходские школы должны были содержаться на средства, получаемые от налогов. Не так ли?

— Так, но этот закон требовал также, чтобы учителя частных школ исповедовали англиканскую веру и чтобы епископат взял на себя контроль над частными школами, — мрачно констатировал Мадрин.

Я ненадолго задумался. Наше дело принимало совершенно новый оборот.

— Очевидно, Эмерик Тромблей, приверженец англиканской церкви, горячо поддержал этот закон.

— Конечно.

— А его слуги и арендаторы?

— Сделали вид, будто согласны с ним. Боятся, что их уволят или сгонят с участка.

— Глин Хьюс, истинный патриот Уэльса, конечно, протестовал против этого закона.

— И очень горячо.

— Значит, между ним и хозяином Тромблей-Холла существовали трения по вопросам школьного образования.

— Они возникали по любым вопросам, потому что Глин Хьюс был богатый фермер и не зависел от Эмерика Тромблея, и тот не мог с ним ничего поделать.

— И Тромблею не оставалось ничего другого, как убрать его. Не так ли? — предположил я.

Мадрин пожал плечами и недовольно поморщился.

— Мне всегда казалось, что Эмерик Тромблей в глубине души очень уважал Глина Хьюса и даже испытывал к нему симпатию.

— Вы помните, Веллинг, его управляющий, сказал, что мне надо обязательно выучить валлийский, если я хочу работать у мистера Тромблея. Получается какая-то неувязка?

— Всё дело в том, что очень многие арендаторы и почти все рабочие рудников и шахт говорят только по-валлийски, так что члены администрации должны владеть этим языком, чтобы их понимали те, кем они управляют и кто обязан выполнять их приказы. Что же касается школ, то мистеру Тромблею очень бы хотелось, чтобы в перспективе каждый житель Уэльса знал английский. Вот почему он поддерживает закон о школах. Смешно, но сам он страшно гордится тем, что немного говорит по-валлийски, и даже хотел дать своему поместью валлийское название. Веллинг отсоветовал ему это делать, потому что боялся протестов среди населения.

Первыми, с кем я познакомился, были булочник Эван Джонс, очень обрадовавшийся тому, что встретил живущего в Лондоне однофамильца, и кузнец Дейвид Беван. Когда мы вошли в кузницу, он бил молотом по раскалённому куску железа, лежавшему на наковальне. Увидев нас, он отложил молот и поздоровался. У этого могучего человека оказались тихий голос и мягкие манеры.

Потом мы завернули к столяру Артуру Причарду. Он, очевидно, только что сделал грабли и держал их перед собой, любуясь своей работой. В мастерской находились два книжных шкафа и два буфета, украшенные резьбой, гроб, поскольку Причард был ещё и деревенским гробовщиком, и, конечно, стулья, табуретки, скамейки, тарелки, ложки и кувшины. Последние были сработаны из смоковницы, дерево которой не трескалось, побывав в воде. В чистом и светлом помещении приятно пахло древесной стружкой.

За столярной мастерской последовала лавка, далее — почта. С владелицей почты, крупной добродушной женщиной, мне предстояло познакомиться в будущем поближе, поскольку я собирался ежедневно отправлять свои рапорта Холмсу. Интересно, подумал я, имеет ли она обыкновение делиться с соседями сведениями относительно адресов, обозначенных на конвертах?

Над заведением, к которому мы потом подъехали и которое, судя по всему, было таверной, красовалась вывеска с надписью на валлийском языке.

— Название означает «Водяная лошадь». Та самая, из-за которой боятся купаться в озере, — пояснил помрачневший Мадрин. — Элинор Тромблей надеялась таким путём уменьшить число посетителей. — И добавил: — Святотатственная попытка борьбы с пьянством.

— Как странно! — удивился я. — При чём тут борьба с пьянством?

— В нашей деревне, — принялся растолковывать мне Мадрин, — работали четыре таверны. У каждой существовали свои завсегдатаи. Были, конечно, и такие, кто переходил из одной таверны в другую, пока не напивался допьяна. Пользуясь тем, что её муж владел тремя из них, она отобрала у кабатчиков разрешения, и таверны закрылись. Осталась лишь та, что не принадлежала Эмерику Тромблею. Она называлась просто «Старая таверна».