Расчудесный Хуливуд - Кемпбелл Роберт (читать книги полностью TXT) 📗
– Вы не против, если я задам вам несколько вопросов?
– Если у вас их больше трех, тогда лучше присаживайтесь. Загляните-ка за дверь. Сразу за нею еще одно кресло.
Свистун вытащил из передней деревянный шезлонг, расставил его и уселся рядом с Гранни Ауэрс.
– Вы дружили с Маттом Янгером и его сыном Дюймом, не правда ли?
– Вот уж нет! Его по-настоящему звали Дэном. А человек не должен менять имя. Это обрекает его на дополнительные страдания.
– Да. Пожалуй, это именно так и есть.
– Мы были соседями, возможно, даже дальними родственниками, если это имеет хоть какое-нибудь значение.
– Но не друзьями?
– Друзья и соседи – две большие разницы. Я всегда недолюбливала Матта Янгера. Он был мерзавец каких поискать. И ему нравилось издеваться над теми, кто не мог дать ему сдачи. Он бил и Сару, и детей, всех до единого. А чаще всех бил Дэна, пока парень не вырос настолько, что сам однажды чуть не вытряс из отца душу.
Вспомнив об этом, она рассмеялась: и в прошлом выпадали светлые минуты.
– А жена Дэниэля Янгера вам понравилась?
– Не могу сказать про нее ничего хорошего. Даже борзая выкармливает и вылизывает своих щенков, если она, конечно, не больная и не бешеная. Но, наверное, у нее были на то свои причины.
– А как насчет ее сына? Вы ведь возились с маленьким Джоном?
– Горемыкой, полным обиды и боли, он был с самого рождения. Он походил на сломанную, да так и не сросшуюся ногу. И это было написано у него на лице.
– Написано что?
– Его судьба. Я видела, что его самого убьют или же он станет убийцей. Отец передал ему свою кровь, а родная мать его бросила, а уж его дед, старый Матт Янгер, приложил к этому руку особо.
– В каком смысле?
– Он гордился своим сыном Дюймом. Гордился тем, что тот обосновался в большом городе. Гордился тем, что его имя попало в газеты.
– Попало в газеты из-за того, что он убил трех женщин?
– Была бы слава, а что это за слава, многим из нас совершенно все равно. Главное, чтобы человек выделился из общей массы.
И Свистун мысленно согласился с ней. Он часто говорил себе, что, если бы Чарли Мэнсона вдруг выпустили на свободу, у тюремных ворот его поджидала бы толпа поклонников и поклонниц, жаждущих получить автограф.
– Фотографию Дюйма Янгера пропечатали в воскресном приложении, – сказала Гранни Ауэрс. -Какой-то писатель сочинил про него целую книгу. С иллюстрациями. Откуда-то из Калифорнии Матту прислали экземпляр. А он выслал по указанному там адресу деньги и попросил прислать ему еще десяток. И один из экземпляров подарил внуку. Как самое настоящее сокровище. Он невероятно гордился этим.
– Мальчик?
– Да нет, я про старого Матта. Но мальчик тоже гордился. И повсюду таскал с собой эту книгу. Колдовал над ней так, словно это была Святая Библия.
– Но если Матт Янгер гордился сыном, то и внуком он, наверное, тоже гордился?
– Нет, этого не было. И он мальчика не любил. Иначе не продал бы его. А он же его продал.
– А почему он его продал?
– С мальчиком были сплошные неприятности, и Матт понимал, что он вот-вот удерет из дому. Так почему бы не заработать на этом немного табаку и виски?
– А вы знаете, кто купил мальчика?
– Это были чужаки.
– Сью-Сью сказала, что, возможно, они были родственниками Янгеров.
– Может, и так. Ничего не знаю.
Бесплатная часть аудиенции завершилась, и Свистун понял это. Он полез в карман, достал бумажник, выудил оттуда двадцатку.
– А мне рассказывали, что вы все про всех знаете, – заметил он.
Ее глаза сверкнули. Она смотрела на двадцатку у него в руках. Он выудил из бумажника еще одну.
– Думаете, все продается и покупается? И я в том числе? – поинтересовалась старуха.
Он присовокупил к двум двадцаткам третью.
– Думаю, можно купить себе немного душевного спокойствия, не причинив при этом никому ни малейшего вреда.
И вновь лицо ее стало на удивление величавым. Мудрым, гордым и безмятежным.
Он понимал, что она артачится, потому что может помучить незнакомца неизвестностью, тогда как, согласившись на сделку, извлекла бы из этого куда меньшее удовольствие.
Он скатал шестьдесят долларов в трубочку, а бумажник с остальными деньгами убрал. И вставил трубочку в слегка подергивающуюся руку старухи.
– Сью-Сью говорит, что она слышала, как мужчину называли мистером Босли.
– Босли – это было имя, – ответила Гранни Ауэрс. – А фамилия у него была Тренчер. Босли Тренчер и его жена Кэт.
– Вы их знали?
– Практически нет, я вам уже говорила.
– Ну, а это-то вам откуда известно?
– Янгер однажды сказал мне об этом, когда кое-чего от меня добивался.
– И вы уступили его просьбе в обмен на информацию, которая не могла вам пригодиться?
Ухмыльнувшись, она разжала руку и показала ему его же собственные шестьдесят долларов.
– Информация – как зерно или орехи. Ею можно запастись и хранить ее, пока не понадобится.
Вот оно как, подумал Свистун, сидя возле жалкой лачуги на склоне холма в Аппалачах и разговаривая со старой женщиной, которая за всю свою жизнь ни разу не была нигде, кроме разве что в Джонсон-сити, да и не хотела никуда ехать, и которая тем не менее демонстрировала образ мыслей и стиль поведения многоопытного политика и хитрющего наркодельца.
– Услуга за услугу? – поинтересовался он.
– Мир на том и стоит, – согласилась старуха.
– А вы случайно не знаете, где живут Босли Тренчер и его жена?
– Чего не знаю, того не знаю.
Глава восемнадцатая
Шарон Аллагэш никогда не танцевала в обнаженном виде, никогда не раздевалась – медленно, целеустремленно и сладострастно – на глазах у оравы мужчин или хотя бы у одного мужика, который не был бы ее любовником.
Ей было прекрасно известно про Олененка в лакированных туфельках и с пробритым лобком, про двадцать проституток, обмакнутых в бассейн и умащенных благовониями, про лесбийские игрища, которые наверняка затеет с кем-то из них, а может, и с несколькими сразу Ева Шойрен, одна из главных городских развратниц. И она не имела ничего против того, чтобы Хобби еще разок напоследок вывалялся во всей этой грязи, прежде чем он угомонится окончательно.
Но на Мэй Свифт – а ей все было известно и про Мэй Свифт – ее терпимость не распространялась. Она внесла в свой деловой блокнот соответствующую пометку. Среди дел, которыми необходимо было заняться. Среди дел, от которых необходимо было избавиться. Избавиться было необходимо именно от Мэй Свифт. Шарон не потерпит, чтобы ее мужу вечно отсасывала профессиональная проститутка, не позволит, чтобы она в черных чулочках давала ему на столе, удовлетворяя потребность Хобби в акробатических изысках.
Он должен принадлежать ей всецело. И она вовсе не собиралась заражаться СПИДом, участвуя в любовном треугольнике.
Ему нравилось называть ее Ледяной Девой в полуночной тьме, когда она неподвижно и бестрепетно лежала на спине под тяжестью его поросшего шерстью тела, позволяя этой грубой скотине насиловать свою безукоризненную, холодную и сладкую плоть.
И дело заключалось вовсе не в том, что она испытывала перед ним робость или страх. Просто она отказывалась от каких бы то ни было попыток возбудить или подстегнуть его. Такова была игра, в которую она играла и с ним, и с самой собой. Играла совершенно сознательно. Она прекрасно понимала, что невозмутимость, с которой она, например, раздевается, воспламеняет его куда сильнее любого профессионального стриптиза.
Он сидел на кровати, а она, отвернувшись от него, снимала одну за другой туфли, потом чулки, как бы невзначай сдвинув поясок так, чтобы приобнажить ягодицы.
Звук расстегиваемой молнии на юбке напоминал шорох разрываемого пополам листа бумаги. Она спустила юбку, перешагнула через нее, потом аккуратно повесила ее на спинку стула. Сняла узкие трусики и осталась в блузке, галстуке, жилетке и кофте.
Иногда, в игривом настроении, он говорил ей что-нибудь вроде "Ну-ка, покажи мне свою мохнатку", а когда она подчеркнуто пропускала это мимо ушей, торопливо добавлял: "Ну, ладно-ладно, я пошутил".
