Дамам на все наплевать - Чейни Питер (мир бесплатных книг TXT) 📗
Разве не может женщина поступить именно так? Сначала она позволяла этому негодяю Эймсу обворовывать ее мужа, потому что Эймс ей нравился, но, когда она узнала, что ее муж скоро умрет, она буквально начала сходить с ума и решила перед его смертью исправить то, что она натворила. И как следствие всего этого — у Генриетты появился повод для убийства Грэнворта.
И вдруг я вспомнил. А как же насчет письма, которое получила Генриетта? Помните, она рассказывала, что получила анонимное письмо, в котором какой-то парень сообщал ей, что Грэнворт путается с его женой? Помните, она еще сказала мне, что этот парень замазал слова «моя жена»? Вы теперь вспомнили и, надеюсь, понимаете, что к чему? Ведь получается, что это Руди Бенито написал это письмо!
И вот как мне представляется все это дело. Бенито узнает каким-то образом, что Эймс путается с его женой. Он пишет Генриетте письмо, однако не подписывается под ним.
О'кей! Тут Полетта узнает, что ее муж смертельно болен, ее мучают угрызения совести, раскаяние, она проклинает себя за свое поведение. Она идет к Грэнворту и требует от него деньги.
Грэнворт, которому Полетта нравится больше, чем Генриетта, отдает ей деньги в облигациях, и, возможно, надеется, что после того, как сентиментальные чувства у Полетты поутихнут, он сможет забрать их назад.
О'кей! А в это время Генриетта приезжает в Нью-Йорк и говорит Грэнворту, что ей стало известно о том, что у него есть другая женщина, и, если он не порвет с ней, она подаст на развод. На это Грэнворт заявляет, что он лучше уедет из страны, чем согласится платить ей алименты. Но Генриетта, в свою очередь, говорит ему, что никакие алименты ее не интересуют, так как у нее есть 200 тысяч долларов в государственных облигациях. Тогда Грэнворт в бешенстве кричит, что у нее нет ни доллара, так как все облигации он передал другой женщине.
И тогда заварилась каша. Думаю, что эта новость чуть не прикончила Генриетту. Весьма возможно, что он сказал ей об этом, когда они сидели в машине. Тогда Генриетта в припадке злости схватила какой-то предмет и треснула им Грэнворта по башке. А когда увидела, что убила его, решила отвезти его к пристани и разыграть там сцену самоубийства.
Вот как мне представилось все это дело.
Хотя я и до сих пор ехал по очень плохой дороге, та, на которой я оказался, стала еще хуже. Она напоминала узенькую ленточку, извивающуюся между холмами. Темнота жуткая. Я почти ничего не видел, медленно продвигаясь вперед и сосредоточив все свое внимание на дороге.
Вдруг я на что-то наткнулся. Выскочив из машины, я увидел, что это два больших камня, положенные посередине дороги. Как раз в ту секунду кто-то внезапно выскочил из придорожных кустов и трахнул меня по голове чем-то тяжелым, отчего у меня в глазах замелькало больше звезд, чем перед глазами кинопродюсера на парадном обеде в Голливуде. Я, как малый ребенок, тихо повалился на дорогу.
Когда я пришел в себя, я увидел, что лежу, как куль. Ребята, которые притащили меня сюда, к сожалению, оказались довольно грубыми парнями и со мной отнюдь не церемонились. Я был весь в пыли, а костюм — в пятнах запекшейся крови, которая шла из раны на моей голове.
Ноги мои были связаны, а руки накрест привязаны к груди веревкой, способной удерживать на причале военное судно любого тоннажа.
По-моему, я лежу в подвале какого-то маленького домика. На одной из полок в стене горит свеча. Я взглянул на свои часы. Почти половина двенадцатого. Значит, я целый час пролежал без сознания.
Чувствую я себя отвратительно. Голова гудит. Очевидно, парень, съездивший меня по башке, вложил в этот удар всю свою силу. Да, дела мои неважнецкие. Кому это пришло в голову запереть меня в подвале? Пока я точно не знаю, но кое-какие догадки на этот счет у меня появились. Надо что-то предпринимать.
Мне с трудом удалось прислониться к стене. Я устроился поудобнее и начал громко насвистывать «Кактус Лизи». Это сработало, так как минут через десять на лестнице послышались чьи-то шаги, потом в углу отворилась дверь и на пороге появилась мексиканка. В руке у нее был фонарь. Солидная дама. Весит по крайней мере 300 фунтов. Пожалуй, это самая крупная леди, которую мне приходилось встречать на своем веку.
Она прошлепала ко мне, потом подняла свою очаровательную ножку, похожую на ножку концертного рояля, и изо всей силы наподдала ею мне по лицу, как будто я был обыкновенный футбольный мяч. И, надо сказать, эта шалунья съездила меня по носу ботинком, который-был бы впору любому нью-йоркскому полицейскому. От этого удара у меня из глаз посыпались сотни искр, и я снова потерял сознание.
Но очень скоро я пришел в себя, так как она вылила на меня целый ушат грязной воды. По лицу у меня текла кровь от ее удара, а эта ведьма стояла надо мной и буквально захлебывалась от хохота.
И тут она начала. Она поливала меня самой отборной мексиканской бранью. Она рассказала обо мне все подробности: и кто я такой, и что со мной, как она надеется, случится, и кто такие были мой отец и мать, и каким самым невероятным образом я появился на свет Божий и т. д. и т. п. В запальчивости эта ведьма кое о чем проговорилась.
Она сказала, что она очень рада, что я снова приехал в эти края, что как только я переступил порог «Каса де Оро», какой-то парень сразу же признал во мне шпика, арестовавшего когда-то Кальдоса Мартинеса, помните, того самого, которому я насыпал в штаны кактусовых колючек. Она заявила, что Кальдос ее сын и что со мной собираются сделать такое, по сравнению с чем купание в котле с кипящим самогоном показалось бы мне сладкой мечтой. Она сказала, чтобы я подождал минут пять, пока не придет второй ее сын, который сейчас сидит и обдумывает, что бы со мной сделать.
Мне страшно надоела болтовня этой грязной старой вороны, и я ответил ей примерно в том же тоне и на том же мексиканском жаргоне. Как раз в это время свеча в фонаре погасла. Она выругалась и швырнула фонарь в мою сторону, и, черт бы ее побрал, она попала опять в мою многострадальную голову.
Мне что-то стало надоедать такое обращение со мной. Я подумал, кому в конце концов принадлежит моя физиономия, почему ее все время трогают всякие посторонние люди? Наверно, в результате этого я стал похож на старую образину. И, кажется, я ужасно не нравлюсь этой старухе. Воображаю, как обойдется со мной ее сыночек!
Наконец она смылась, обозвав меня последними словами.
Я немного подождал, огляделся по сторонам и начал действовать. Пол в этой норе был земляной, за исключением того угла, где лежал я. Здесь пол был цементный, весь в трещинах. Если у меня хватит времени, может быть, мне удастся отделаться от веревки, подумал я.
Я подтолкнул брошенный старухой фонарь и изо всех сил прижал его к стене ногами. Стекло разбилось и выпало.
Я подкатился на животе к самому большому осколку. Не забывайте, что я лежал на руках, связанных крест-накрест на груди, и мне было очень больно. Наконец я добрался до этого большого осколка и начал языком подталкивать его к одной из щелей в цементном полу. Надо сказать, что вкус этого цементного пола отнюдь не напоминал мне вкус малинового сиропа. Всякий раз, когда мне удавалось протолкнуть осколок на один дюйм, я должен был снова ползти к нему и т. д… Минут через двадцать мне удалось втолкнуть стекло в трещину пола.
Этим осколком стекла я перепилил веревки на ногах. Это, конечно, было чертовски трудно, но все же веревка была в конце концов перепилена. Я с огромным трудом поднялся на ноги.
Теперь надо было освободить руки. Но ничего не получалось. Я мог только шевелить тремя пальцами правой руки. Больше ничем. Надо было что-то придумать.
Я встал за дверью, чтобы быть готовым к встрече с любым, кто откроет дверь. Прислонился к стене, надеясь, что меня наконец осенит какая-нибудь мысль, потому что я знал, что нет на свете более жестоких людей, чем эти кровожадные бандиты.
Примерно через полчаса послышались чьи-то шаги. На сей раз это были мужские.
Я приготовился. Надо огорошить его внезапностью нападения. Вероятно, старуха сказала ему, что я без сил и сознания валяюсь на полу.
