След лисицы на камнях - Михалкова Елена Ивановна (е книги .txt) 📗
Сергей промолчал. Фамилия «Билибин» ему ничего не говорила, и что там углядел Макар, было неясно. А только красивущая изба, чего не отнять, того не отнять. Не зря Красильщиков называет ее теремом. Точно, терем. Сказочный! Трехэтажный, бревенчатый, с ажурными наличниками, похожими на бумажные снежинки, которые Маша каждый декабрь клеит на окна. Широченное крыльцо едва ли не просторнее, чем кухня в квартире Бабкина. Свесы кровли оформлены синими подзорами с цветочным орнаментом. Над четырехскатной крышей крутится флюгер – петушок.
– Допустим, этот бедняга говорит правду, – сказал Илюшин, поежившись на ветру. – Куда могло исчезнуть тело?
Красильщиков уверял их, что ночью его никто не заметил. «Здесь только сторож с колотушкой ходит, следит, чтобы пожара не было. И то не уследил, все равно загорелось. Правда, август очень сухой стоял…»
– Кто-то выкопал и перепрятал. Зачем – вот это вопрос!
– У меня есть ответ, но он тебе не понравится.
– Выкладывай!
– Камышовский некрофил. Это был его звездный час. Тело не закопано, а хранится в подполе среди соленых помидоров и вишневого компота.
– Тьфу ты! Я думал, у тебя в самом деле годная идея.
– Годная идея, Серега, здесь может быть только одна. – Илюшин натянул шарф до носа. – Опрашиваем свидетелей, а потом решаем, беремся за дело или нет.
Надежда Бакшаева, 42 года
Толстая неопрятная женщина с оплывшим лицом. Выглядит старше своего возраста. Пьяна или притворяется пьяной.
– Чего? Верку мою грохнул? Ха-ха-ха! Бухать надо меньше, вот что я скажу. Алкашня! Верка сюда носу не кажет. Мы для нее хуже грязи!
Мне-то откуда знать, когда она приезжала? Думаешь, я на календаре день отмечаю, когда Вера Павловна решила нас осчастливить?
Нету у меня ее телефона. Зачем мне ей звонить? Пусть сначала она меня с именинами поздравит, а там поглядим.
Про Красильщикова тебе здесь любой скажет: у него с головой не в порядке. Из-за него на меня дело завели. Какое-какое – уголовное! Вроде как я Веркину землю незаконно продала. Я, между прочим, продала с ее разрешения, она мне руки за это целовать должна. Верка у меня в ногах валялась, плакала: Христом Богом, Наденька, найди покупателя. Даже паспорт свой оставила. А кто на эту развалину позарится! Нашелся один дурак, да и тот свихнулся. Пьет много… Как сюда приехал, ни одного дня трезвым не ходил.
Я тебе третий раз повторяю: ноги Веркиной здесь не было, считай, лет десять. Я как вершининский дом продала, деньги ей отправила. Не твое дело – сколько! Сколько надо, столько и отправила.
Ты зачем фоткаешь? Это кто тебе разрешил? Проваливайте отсюда! Фоткает он, ты погляди… Вражина!
Григорий, сосед Бакшаевой, охотник
Очень высокий и крепкий человек лет шестидесяти, по-видимому, огромной физической силы. Плоское желтушное лицо, вывернутые толстые губы, черная борода без единого седого волоса.
– Если Вера и приезжала, я не видел. Я в хату только ночевать возвращаюсь. Убил? Это Красильщиков языком впустую мелет. Кишка у него тонка убить. Он, помню, на охоту со мной однажды напросился. Храбрый такой шел, брюхо тазом, морда кирпичом. А как до дела дошло, визжал громче свиньи. Я бы на его месте от стыда рехнулся. А этот ничего, живет. Егерям на меня донес.
Он на своем тереме умом двинулся. Не знаю, где там чья земля. Не мое дело.
Верка тут не бывает. Она в город уехала. Слышал, то в Ростове жила, то в Москве, то на севера подалась. Здесь за хозяйку Надежда. У Надежды-то детишек нет. С мужиком своим развелась.
А Красильщиков пьет. И лезет куда не надо. Наворовал, а теперь барином ходит. Видали таких бар! С голым задом по кустам.
Пятнадцатого августа? Врет. Пятнадцатого у нас пожар был, полночи на ушах стояли. Надькин дом и занялся как раз. Красильщиков тоже тушил. У него нервишки-то слабые. Видать, потому и насочинял всякого.
Ехайте по домам, мужики. Зря здесь околачиваетесь. У нас не кино, показать вам нечего. Только время потратите и глаза намозолите. Кому? Мне, допустим. Не надо вам этого.
Нина Ивановна Худякова, местная жительница
Высокая старуха с голубыми глазами. Ходит с клюкой, не хромает. Одета в юбку и телогрейку, голова покрыта платком.
– Чушь собачья! Андрей Михайлович никого убить не мог. Святым его не назову, но человек он очень хороший, редкий человек. На нем вся Камышовка держится.
В Уржихе церковь есть, я каждый раз как в ней бываю, свечку ставлю за его здоровье. Всем миром строили, и Андрей Михайлович помог.
Там такое дело вышло: начали возводить, а деньги закончились. Священник придумал: будем, говорит, кирпичи продавать прихожанам. По триста рублей кирпичик. Кто купит, того фамилию напишем на кирпиче, а потом из них выстроим нашу церковь. И все рванули у него покупать. Даже издалека бывали. Он с туристической фирмой договорился, чтобы паломников везли. Один раз доставили китайцев – смешно получилось! Переводчик их имена на русском написал, а там непотребство на непотребстве. В общем, Андрей Михайлович узнал, как собираются деньги, и возмутился. Где же, говорит, ваше смирение? Зачем же, говорит, вы поощряете в людях гордыню? Разве должны они желать, чтобы при строительстве храма были увековечены их имена? Вы, говорит, еще пообещали бы односельчанам, что распишете стены церкви ангелами, а лики перерисуете с их рож. На этом деле можно и не триста рублей, а все три тысячи срубить.
Ух, как он разошелся! Целую проповедь произнес. А священник его слушал, не возражал. Кончилось тем, что Красильщиков ему денег дал, а торговлю они прикрыли.
Хотя я-то думаю, как продавали, так и продают. Просто Андрею Михайловичу об этом не рассказывают. Ну да Бог им судья.
Вера Бакшаева? Давно ее здесь не было. И пускай бы еще сто лет не появлялась. Уж больно человек она паршивый. Почему? Да так… Было у нас всякое, быльем поросло, а только кому надо, те помнят.
Это кто вам такое сболтнул про Андрея Михайловича? Плюнуть бы им в бесстыжие рожи! Я его за три года один раз пьяным видала. И то тихий был, пару песен спел – и спать ушел. Потом прощения просил, извинялся.
Я и не знала, что он в милицию ходил заявление писать… Ему бы доктора, а не милицию. Сгубит себя человек. Совестливый очень! Такие любят все грехи на себя повесить и тащить, как кандалы. Может, им от этого хорошо… Кто их поймет!
Пожар? Был в середине августа. Дайте-ка сообразить… Пятнадцатого числа как раз, верно. Я еще руку повредила, пришлось в травмопункт ехать. Меня Андрей Михайлович сам и повез. Да нет, обычный был. Шутил, про мужичков моих меня расспрашивал. Никак понять не может, зачем я их сюда тащу.
Отчего загорелось, этого я вам сказать не могу. У нас тут, бывает, вспыхнет на ровном месте. Должно быть, покурила Надежда, а окурок не затушила. Опять же, кому спасибо надо сказать, что дом спасли? Красильщикову. У него огнетушители.
Вон и Васька мой. Пойду…
Нет, ребятки. Ничем я вам больше помочь не могу. Но вы походите еще, поспрашивайте, вдруг и в самом деле кто встречал эту погань. Да Верку, кого ж еще! Только думаю, привиделось это все нашему Андрею Михайловичу.
Лариса Яковлева, местная жительница
Бабушка неопределенного возраста, в очках, пухлая, с короткими седыми волосами. Сидит на расстеленной кровати, встает и передвигается с трудом.
Веру Бакшаеву я видала, было такое дело. Летом. А может, и в сентябре. Выглянула в окно, смотрю – идет, бедрами крутит… Бесстыжая! Жила бы себе в Камышовке, тихо, скромно, как Надька, – про нее бы слова дурного никто не сказал.
А Верку я помню еще во-от такой девчонкой. Мужики вокруг нее вились, как мухи вокруг таза с вареньем. Красивая была девка! Ядреная такая, волос курчавый, а глаза, как у лисы, желтые. Пожар случился из-за нее. Ивана посадили. Жалели его, а что делать! Нарушил закон – ступай в тюрьму. Как не помните? Ах, не местные…
