Любовница президента - Андерсон Патрик (версия книг .TXT) 📗
– Донна, нужно тщательно думать, о чем пишешь.
– Я пишу только о своей жизни. О своей сумасшедшей, беспорядочной жизни.
– Да, но я часть твоей жизни. Те письма, что я писал тебе…
– Забудь о письмах! – выкрикнула она. – Забудь обо всем. Я не хочу больше говорить. Этот разговор ни к чему хорошему не ведет.
– Я еще позвоню, – сказал он. – Будешь ты дома в восемь?
– Постараюсь, – ответила она.
Ей не хотелось идти у него на поводу. Она могла позволить себе эту маленькую победу.
Уитмор попрощался и положил трубку, словно это была бомба, готовая взорваться. Донна с минуту посидела, глядя в окно. Кизил был в полном цвету. Она злобно выругалась по адресу Чарлза Уитмора. И отправилась на прогулку.
Положив трубку, Уитмор выругался тоже и, поскольку ничего больше не пришло ему в голову, вызвал звонком Эда Мерфи. Вскоре Мерфи вошел в кабинет, за ним Ник Гальяно – невысокий мускулистый человек сорока с лишним лет с маленькими блестящими глазами, сломанным носом и короткой стрижкой, какую в Америке уже почти никто не носил. На нем были мятый костюм из синтетики и расстегнутая у горла клетчатая спортивная рубашка. Вошел он с усмешкой, но, едва увидел лицо президента, усмешка исчезла. О них говорили: «Порань Уитмора, и Гальяно обольется кровью».
– Тяжелый день, босс? – спросил он.
– Ужасный, Ник. Смешай себе коктейль и садись.
Настроение Уитмора немного улучшилось, когда Гальяно подмигнул и вперевалку зашагал к бару. Джон Кеннеди сказал когда-то, что Белый дом – не то место, где следует заводить новых друзей, поэтому нужно держаться старых. Уитмор считал так же, а Гальяно был очень старым другом.
– И тебе, босс?
Уитмор немного поколебался.
– Да, только некрепкий. – И повернулся к Эду Мерфи, занявшему свое обычное место сбоку стола. – Что делается на той стороне улицы?
– Я только что оттуда, – ответил Мерфи. – Атмосфера напряженная. Могут начаться беспорядки.
– Во что это выльется?
– Смутьянов схватят, едва они сделают первый шаг. Наши люди там. Им хотелось бы арестовать подстрекателей заранее.
Уитмор покачал головой.
– Повременим.
Гальяно подал Уитмору сильно разбавленное виски.
– Это не крепко, босс?
– Спасибо, Ник.
Гальяно отошел, сел на диван возле камина и, мрачно глядя на стену, стал потягивать коктейль.
– Эд, я разговаривал с Донной, – сказал Уитмор.
Мерфи промолчал.
– Она заявила: сегодня или никогда. Дела складываются так, что, видимо, никогда.
Уитмор встал и принялся расхаживать по кабинету. Эд Мерфи выжидал. Ник Гальяно на диване уронил голову на грудь, словно собирался вздремнуть.
– Я спросил Донну о ее треклятой рукописи, – сказал Уитмор. – Она говорит, что рукопись у нее при себе, что это ее рукопись и что мне не может быть до нее дела. Черт возьми, Эд, я не знаю, что у Донны на уме. Может, она собралась написать обо мне бестселлер. От женщин можно ждать чего угодно. Они недовольны, когда ты приходишь, недовольны, когда уходишь, и недовольны, когда не двигаешься с места. Черт возьми, как мне быть? Перед входом у меня толпа, экономика на грани развала, готовы начаться шестнадцать войн, где-то до сих пор ходит по рукам досье Гувера, а тут еще Донна пишет книгу! Это уж слишком!
Он перестал ходить и допил коктейль. Гальяно подскочил, взял пустой, бокал и стал наполнять его снова.
– Я ей доверял, а теперь она готова подвести меня, и мы должны что-то предпринять, – продолжал Уитмор. – Не знаю что, но должны! Эта сумасбродка может меня погубить!
Лицо Эда Мерфи было суровым. Ник Гальяно подал президенту второй коктейль, чуть покрепче первого, и Уитмор сел. Руки его дрожали. Через минуту Эд Мерфи поднялся и вышел.
Донна шла куда глаза глядят, радуясь солнцу, цветам, воспоминаниям. И только миновав театр «Биограф», осознала, что идет к Лафайет-сквер. Раньше, когда она работала в Корпусе мира, там был ее парк. Туда выходили окна ее отдела, и в погожие дни она спускалась съесть ленч на своей скамейке, накормить своих белок, посмотреть на своих стариков, играющих в шашки. Но то было в далеком прошлом, и теперь парк стал уже чужим. Толпившиеся там люди выкрикивали: «Работу сейчас?», как когда-то она с подругами выкрикивала «Мир сейчас!», но теперь атмосфера была иной, какой-то зловещей, это испугало ее, и через несколько минут она пошла обратно. Близился вечер, тянуло холодком, и путь в Джорджтаун показался ей более долгим.
На углу Тридцать первой и М-стрит она зашла в винную лавку. В глубине ее на пыльной полке она нашла то, что искала, – бутылку сливовицы. Чак любил этот напиток, бутылка будет ему сюрпризом, если он приедет. Гнев Донны уже утих. При виде демонстрации в парке ей стало жаль Уитмора – у него столько забот, а тут еще она.
Продавцом в лавке был нескладный прыщавый парень с липким взглядом; отсчитывая сдачу, он краснел и заикался.
– Вы дали мне слишком много денег, – сказала ему Донна.
– Что? – Парень побледнел, руки его задрожали, словно она обвинила его в каком-то ужасном преступлении. – Хорошо, леди, я пересчитаю еще раз. У меня и в мыслях не было ничего дурного.
– Нельзя быть таким щедрым, – сказала она.
Во взгляде парня мелькнул страх, и, чтобы успокоить его, она коснулась его руки и улыбнулась.
– Славная вы, – сказал парень. – И красивая.
Донна улыбнулась снова, чуть печально, взяла сдачу и торопливо вышла. Этот разговор почему-то причинил ей боль. Она устала от того, что мужчины в нее влюбляются, устала отдавать, отдавать, отдавать и так мало получать взамен. Она твердила себе, что, если хочешь выжить в этом мире, нужно быть эгоистичной, твердой, как железо. И все равно продолжала отдавать.
Пройдя шагов десять, она посмотрела на другую сторону М-стрит и увидела человека, которого меньше всего хотела видеть.
Из бара Натана вышел Бен Нортон. Все такой же, каким она его помнила, – рослый, крепко сбитый, с торчащими во все стороны светлыми волосами, он шел неторопливо, с загадочной улыбкой на лице, держа руки в карманах. «У него все сразу же бросается в глаза, – подумала Донна, – любезность, юмор, порядочность – все, кроме ума и твердости, которые обнаруживаются не сразу». Он показался ей очень одиноким, и ей захотелось, чтобы с ним была девушка, какая-нибудь птичка, как он называл их, но птички редко ценили Бена. «Правда, я и сама не ценила», – с горечью подумала Донна. У нее возникло желание перебежать улицу, обнять его и перенестись на два года назад, когда в ее жизни еще не было всех этих невероятных осложнений. Но пути назад не существовало. Они прошли через слезы, ссоры, извинения и теперь могли идти только каждый своим путем. Бен и она были самыми близкими друг другу людьми, но теперь уже не перейти улицу, не заговорить с ним. Поздно. Донна со слезами на глазах провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду, а потом торопливо пошла к дому на Вольта-плейс ждать звонка от Чака Уитмора.
По американским понятиям это был вовсе не бунт; волнение, очевидно, более уместное слово. С обеих сторон раздавались гневные выкрики, вспыхивали стычки, мелькали полицейские дубинки, несколько голов было окровавлено, несколько человек арестовано, демонстранты, отступая, разбили несколько окон – и только. Почти в любой другой части мира эти события прошли бы незамеченными. Но напротив Белого дома они имели политическое значение. Наутро, читая за завтраком газетные отчеты, люди возмущенно затрясут головами. Окровавленный полицейский крупным планом на экранах телевизоров будет выглядеть зловеще, как сотня раненых. Чарлз Уитмор вел игру и проиграл, сам он сознавал это лучше всех остальных.
– Вспышка была не стихийной! – кричал он Эду Мерфи. – Кто-то подстрекал демонстрантов. Это заговор, и мы должны узнать, кто его направлял.
– Вряд ли заговор, – возразил Эд Мерфи. – Секретная служба и ФБР устроили организаторам проверку, у них все чисто. Они хотели провести мирную демонстрацию. Взрыв мог произойти и сам собой.
