Последняя свобода - Булгакова Инна (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Пожилой господин говорил лениво, раскинувшись в старинном роскошном кресле в роскошной квартире; из раскрытого окна веяло острым, с гнильцой, ветерком с Москвы-реки.
— Чтобы иметь определенные выводы, я должен общаться с подсудимым, а не с его, извините, доброхотами.
— Я не смею и надеяться, но…
— Правильно, я давно уже не участвую…
— …но история настолько необычна!
— Это как раз обычное мнение. Каждый считает свою историю уникальной. В чем обвиняется ваш брат?
— В убийстве.
— Состояние аффекта или продуманное предумышленное деяние?
— Однозначный ответ дать невозможно, поэтому я и обратился к вам.
— Кого он убил?
— Мою жену. И еще некоторых людей.
— Вы странно выражаетесь. Кого конкретно?
— Конкретно этим занимаются органы — эксгумацией трупов и документацией в больнице, где работал Василий. Он ваш коллега, медик.
— «Убийцы в белых халатах»… Нечто из прошлого. Садист?
— Наоборот! Василий обладает необыкновенной, обостренной отзывчивостью к чужому страданию. Наверное, это началось еще со смерти нашей матери. Ему было всего три года, по недосмотру она скончалась при нем. И он всегда…
— Погодите. Отчего умерла ваша мать?
— При моем рождении.
Психиатр оживился.
— А вы знаете, что ребенок может сохранить на всю жизнь — подсознательно, инстинктивно — негативные чувства к «виновнику», так сказать?
— Я не знал. Но вы правы: однажды эти чувства прорвались с такой бесовской силой… Безумная акция и в то же время тщательно спланированная.
— Она была направлена против вашей жены?
— Против меня: жена явилась нечаянной свидетельницей.
— Свидетельницей чего?
— Несостоявшегося убийства.
— Но коль оно не состоялось…
— Ему было что скрывать. Два года наш отец лежал в параличе. Это такой ужас, что я просто молился о его кончине. У меня вырвались неосторожные слова при брате: «Насколько милосерднее было бы избавить его от мук!» И Василий избавил — с помощью морфия, что ли… я в медицине ничего не смыслю. Потом то же самое произошло с его женой. С тех пор он стал умерщвлять пациентов, которых считал безнадежными.
— Да, ситуация необычная. Я даже не знаю, есть ли в нашем Уголовном кодексе соответствующая статья. Во всяком случае, судебных процессов по обвинению в эвтаназии я не помню.
— Но на Западе…
— Верно! Несколько шумных дел у нас освещалось в печати. Кажется, в Голландии ввели… или пытаются ввести умерщвление — как официальную законную меру в безнадежных случаях.
— Да, в Голландии. Свобода смерти — свобода от воли Божьей. Кто посмеет определять меру безнадежности? Дьявол! Мой брат посмел — и стал настоящим убийцей.
— Он хороший специалист?
— Очень. Диагност — просто превосходный.
— Это важно. Думаю, суд примет во внимание смягчающие обстоятельства, ведь сознательно он не желал зла.
— Он зарезал мою жену моим ножом. Вот как высокопарно заявил он мне: «Ты был творцом в слове, я — в действии». — «В смерти», — поправил я его.
— Ну что ж, некоторые признаки мегаломании налицо.
— Неужели такие чувства, как жалость и сострадание, могут стать почвой для мании величия?
— Благими намереньями вымощена дорога… сами знаете куда.
— В ад.
— Вы хотите, чтоб его признали невменяемым?
— Я хочу понять.
— Я тоже, — призналась заинтригованная знаменитость. — Но мне нужны подробности.
Я подумал.
— Эта история началась в тысяча девятьсот девятнадцатом году…
Я рассказывал о прорыве антихриста в Россию (что поселился у нас прочно и, боюсь, надолго) и заново переживал мысли и чувства, с которыми начинал писать роман… Разрытые могилы, нетленные мощи, проклятие, блеск стали, убийство… 1990 год. Пасхальное Воскресенье. Скорбный список близких и предателей. Можно ли убить словом?
— Именно тот застольный разговор послужил подспудным толчком к преступлению. «Под твоим влиянием, — обвинил меня брат, — я нашел цель в жизни: облегчить, прекратить муки предсмертия. А ты назвал меня ненормальным и убийцей. Меня?.. Так пусть же этот вечный везунчик побывает в моей шкуре». Скажите, профессор, разве это нормально?
— Пока воздержимся от выводов. Как я понимаю, вы вдруг явились для него неким нравственным препятствием, которое надо убрать с дороги. И не забывайте: вы сами заявили, что ваш прототип просит смерти.
— И Василий решил его облагодетельствовать, подставив меня. В каком воображении мог возникнуть столь изощренный план?
— В воображении писателя, например.
— Но Василий…
— Он ваш родной брат. И привел «слова, слова, слова» в действие.
— Он не знал о замысле романа — и в чем-то повторил! — Чувствуете, какая глубинная связь между вами?
— Мы не братья Карамазовы, в конце-то концов! Я хотел покончить с «проклятием Прахова».
— А он, получается, взял его на себя. Каким же образом?
— Четвертого августа, накануне моего дня рождения, Василий звонит старику, представившись Григорием Петровичем Горностаевым. Известный критик, автор «Четвертого Всадника». Передаю, как запомнил: «Речь идет о прозаике Востокове, поступившем по отношению к вам крайне неблагородно. Завтра он собирается публично читать тот самый роман. Вам необходимо объясниться с ним». Напуганный давними «чистками» старик реагирует как надо: «Я его немедленно вызову. Может быть, и вы будете так любезны?» — «Он мой близкий друг». — «Но я не знаю сути обвинений…» — «Я подумаю, вероятно, подъеду. Только пока обо мне ни слова». Прахов на все соглашается.
Так состоялась его последняя премьера.
Любопытно, что Кощей Бессмертный, живущий за пятью замками, но прошедший огни, воды и медные трубы, делает вид, будто запирает входную дверь. На всякий «пожарный» случай. Они проходят в кабинет. «Вы позвонили Востокову?» — «Да, он едет».
Двое у давно потухшего камина. Неожиданное беспощадное откровение: «Я знаю, что вы желаете смерти».
Старика вдруг всего затрясло, и он спросил: «Кто вы?» — «Я тот, кто принес вам избавление, — Василий достал из кармана пиджака и натянул на руки хирургические перчатки. — Слово «эвтаназия» по-гречески означает «хорошая смерть». Вы могли бы умереть с моей помощью спокойно, во сне. Но я вынужден поступить по предсказанию». Когда Василий вынул мой охотничий нож, Прахов совсем оцепенел. Наверное, в предсмертии казалось ему, что пришло давно ожидаемое возмездие.
И он упал.
Василий профессионально оценил ситуацию, склонился над ним проверить пульс и внезапно ощутил легкий («потусторонний», как он выразился) сквознячок. И услышал шаги: посреди кабинета стояла моя жена и глядела на нож в его руке.
Я замолчал, в который раз переживая эту фантастическую сцену. И после паузы ответил на нетерпеливый немой вопрос профессора:
— Тогда он не рискнул: Марго была с сыном.
— Как же рискнул потом?
— Она мне ничего не рассказала.
— Он был ей дорог?
— Ей был дорог сын. Хотела дождаться, как я понимаю, его отъезда за границу. Он работает в Голландии. В юности Марго была близка с тем самым Гришей Горностаевым.
— Это имеет отношение к делу?
— Самое прямое.
— Так что же произошло?
— Марго спросила: «Ты его убил?» — «Убил!» — прокричал уже полутруп, уже в агонии. И успел произнести последнее слово: «Эвтаназия!»
«Скончался, — констатировал Василий. — Очевидно, разрыв сердца». — «Это убийство!» — «Вскрытие покажет, поверь мне». — «Тогда что ты тут делаешь?» Прятать нож было поздно. «Сегодня Леон должен окончить роман, а прототип умереть». — «Ты — ненормальный!» Василий вздрогнул и приблизился к Марго. «Сейчас позову Колю, — предупредила она, — он тут рядом», — и вырвала у брата нож. — «Зови. Заодно выясним, чей он сын». — «Как чей?» — «Вспомни своего Гришеньку». — «Что за чушь!» Однако шума она поднимать не стала и пошла из комнаты, он нагнал ее. «Что ты собираешься делать?» — «Отдать Леону нож с соответствующими комментариями». — «А, он поймет: я просто попугал, пошутил».
