Последняя свобода - Булгакова Инна (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
— Он лысый… Ну если лицо полускрыто капюшоном… губы и подбородок — пожалуй…
— И Мария видела меня в этой хламиде. Я вышел в сад…
— Все равно Машка сумасшедшая!
— Не смей так говорить о ней!
Коля усмехнулся.
— Кажется, мы отвлеклись.
— Бушевала та страшная гроза, которая никак не могла разразиться ливнем. Он никого не встретил по дороге. На мостках снял халат, сунул в сумку. На всякий случай изъял паспорт, потом сжег. И зашвырнул сумку как можно дальше в озеро. Ориентир — высокая сосна в блеске молнии напротив мостков. А когда вернулся на другой день, ничего отыскать не смог. Очевидно, подводные течения, ключи… Но тут пришло первое письмо, в котором обыгрывалась одна реальная деталь — ужасная улика: «Мое белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла».
Стало быть, неизвестный выследил, но перепутал братьев. Стало быть, мой литературный враг, который вовремя встрял и проделал идиотские манипуляции с рукописью. Можно продолжать…
— И он продолжал умерщвлять людей.
— Очень искусно и изобретательно. Василий — отличный врач. В уголовном плане опасаться нечего: даже если «всплывут» на свет Божий окровавленные вещи, истлевшие останки — попробуй докажи. Против него нет улик, нет и явного мотива. «Мистический» неизвестный — завистник вроде ученика или Горностаева — ведет беспощадную охоту на брата. В сущности, он сломался на последнем преступлении.
Мы постояли, глядя на самую высокую сосну на том берегу, где возле желтой пещерки лежал серый камень.
— А я был уверен, что это твой ученик.
— Уж лучше б не лез ты!.. Ладно. Я колебался, перебирал «скорбный список»… все указывало на Горностаева.
— Откуда у Прахова взялся его телефон?
— Должно быть, выписал из «Справочника». Мария же сказала: хотел познакомиться… но уже совсем ушел «в подполье».
— А деньги?
— Дала под процент одна колоритная дама. А когда Гриша вовремя не вернул, не смог, попугала снотворным.
— Да подала бы в суд.
— Тут замешана репутация великого музыканта. Она «с честью» носит звание «вдовы».
— Деньги-то отдал?
— Попробуй ей не отдай. Она, кстати, намекнула, — продолжал я, забывшись, — а я уточнил у него: Гриша бесплоден. Он всегда скрывал, но скрыть от Клавдии Марковны…
Тут я опомнился и умолк, а Коля проронил равнодушно:
— Ну и молодец — всю свою графоманию сжег.
Сын не понял — и слава Богу! Эх, если б об этом знала бедная Марго («Эта шлюха могла положить конец моей милосердной миссии!»). «Студенческие страсти», в которые посвящала она свою единственную подругу Татьяну. Жену Василия постигла «хорошая смерть», а Марго…
— Ты будешь у него издаваться? — словно издалека услышал я Колин голос.
— А, не до того мне. В таком диком напряжении я сейчас…
— Его расстреляют?
— Кому это известно!
— А зачем ты ездил к той знаменитости?
— Пытаюсь выяснить, понять…
— Ты — предатель.
— Это я уже слышал. — Я посмотрел в юное замкнутое лицо. — Коля, он брат мой.
— Ты ее никогда не любил.
— Не знаю. Но эти два года были… не жизнью. И я отдал его… им, на суд.
— Ладно, пап, ты все раскрыл. Прости.
— А ты не все. Что так заинтересовало Марго перед смертью в моем проклятом романе?
— Ты притворяешься или действительно не знаешь?
— О чем?
— О чем известно даже бабе Маше.
— Да о чем?
— Конечно, она читала о правнучке Прахова. Ты ведь сказал, что вы должны расстаться. А мы… мы никогда не были женихом и невестой.
— Так какого ж вы разыгрывали передо мной…
— Она — не знаю. Она задала тон, перед тобой выступала. А я… надеялся.
— Надеялся?
— Мне было обидно и больно.
— Да какого ж…
— За маму.
Глава 33
Я сидел в кабинете, слушал шаги над головой и смотрел в ночной сад. Тяжелый серый камень больше не мешал: мы с Колей отвезли его на наше московское кладбище, где после эксгумации похоронили останки. Возле родных могил: матери, отца, Татьяны.
Мне очень хотелось выбросить чертов камешек в озеро, но настоял Коля. Так и лежат эти обломки колонны — как напоминание, знак ужаса и скорби: один у подножия креста, другой на монастырской земле, где все когда-то началось.
Так сидел я и настраивал себя дописать финальную сцену (по памяти — три листка канули в недра правосудия). Но мешали шаги. Вот они стихли, и через минуту послышался стук в дверь. Мария!
— Леонтий Николаевич, — сказала она с порога, — я хочу попросить у вас прощения.
— Забудем. Ты меня, конечно, измучила, но и помогла.
— Это чем же?
— Нашла и сохранила вещественные доказательства. Без них я не отыскал бы могилу и не раскрыл преступление.
— Если б я сразу вам отдала! Но понимаете…
— Я понимаю, что ты тот еще подарочек.
— Ну и ладно! Я уезжаю.
— В Голландию?
— В Москву. Только мне хотелось бы узнать — я ведь имею право, — как вы вычислили убийцу.
— Проходи и садись.
Мария села, как прежде, на край кушетки, почти рядом. Не о брате-убийце хотел бы я с нею говорить, но она действительно имела право.
— В этом жутком деле главной загадкой — почти до конца — оставался мотив. Я застрял на двух: «любовный» и «литературный», так сказать. На ученике и…
— Он действительно был связан с Маргаритой Павловной?
— Действительно. Стало быть, на Юрии и Горностаеве.
— А на меня с Колей вы не думали?
— Боялся думать, даже хотел послать все к черту. Ты твердила: прекратить следствие…
Она опустила голову.
— А, да что про это вспоминать!.. Я нашел ее на рассвете. В белой полуистлевшей пижаме.
— Страшно, Леонтий Николаевич.
— Страшно. Я был не в себе. Но обыскал могилу. В кармашке пижамы лежал — тоже почти истлевший — лист, вырванный из журнала. «И на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним» — вот так, на памяти наших отцов, сбывались великие пророчества…» — вот что я сумел разобрать в тексте. «Четвертый Всадник» Горностаева, точнее — окончание его статьи. Ну, я принялся искать журнал, из которого вырван лист. То есть я шел по следам Марго. И отыскал в читальне пансионата: она вырвала его в день смерти твоего прадедушки.
— Да зачем он был так нужен?
— Ей нужно было узнать значение одного слова. Она где-то встречала его — в эссе «Четыре Свободы» — о Голландии.
— А туда Коля уже собирался.
— Мария, что я пережил в той березовой аллее парка. Все складывалось таким роковым образом…
— Против Коли?
— Против вас обоих. Тут подошел Милашкин. Мы заговорили об этих чертовых свободах, четвертая — «хорошая смерть». «Это убийство!» — возмутился секретарь, а я невольно, не вдумываясь, повторил фразу нашего пасхального застолья — вспомнил эту странную, страстную интонацию… Смерть отца… «Разве убийца непременно ненормальный?»
— Вы тогда уже все…
— Нет, нет! Я был на подходе. Тут Милашкин весьма к месту упомянул моего брата-доктора. Померещился подземный больничный коридор с трупом («мертвенный подземный свет души»). И желтенькие таблетки. И чувство неминуемой опасности. Всем существом я вдруг ощутил атмосферу смерти, которая окружает брата. «А вы знаете, что от него жена ушла?» — пустил по поводу своего врага последнюю стрелу Милашкин, мой простодушный путеводитель по дорогам ада, и как-то сразу ушел.
Я еще ничего не понимал, но вспоминал. Марго в своей белой пижаме на терраске. «В субботу умер Прахов». — «С каким диагнозом?» И дальше: «Последний раз ты хоронил отца». — «А Татьяну, забыла?» — «Ах да! Еще Татьяна! Они умерли хорошей смертью». — «Они? В таких муках?» И наконец — наше прощанье: «Ты не виноват, в реанимации разберутся». — «Уже разобрались, в морге». — «Ты не виноват, Леон. Не ты отвечаешь за убитых».
Нет, невероятно, слишком фантастично! Однако — слова брата: «Я выбрал не ту профессию. Врач должен привыкнуть к страданиям… a я не могу. Каждую смерть переживаю как… — он не смог продолжить и добавил: — К счастью, мои многочисленные жертвы об этом не догадываются», — и засмеялся. И словно в ответ послышался смех из соседней комнаты.
