Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена (список книг TXT) 📗
Хотя нет. Герман сам отправится за покупками. Никита не выносит, когда Миха остается на даче без присмотра. Даже в присутствии Германа — все равно считается без присмотра. Для куркулеватого, хозяйственного сторожа новый жилец с его нелегкой «трудовой» биографией — бомж из бомжей, существо ненадежное и где-то опасное. А может, Никита Семенович просто ревнует хозяина, который вдруг так доверился этой странной личности, подобранной буквально на большой дороге?
— Это еще неизвестно, кто кого подобрал, — посмеивался Герман. — Скорее, Миха меня, а не я его.
Конечно, в тот вечер он не доехал бы от Кирилла. Слишком многое навалилось… Лежал бы где-нибудь в кювете, а Хинган так и ходил бы по белу свету безнаказанно. И если вспоминать небеса, то Миху уж точно послали они. Тот оказался отличным шофером! Впрочем, он все делал отлично, всякая работа горела в его руках. Он был куда мастеровитее, проворнее Никиты Семеновича и даже хозяйственнее — по-своему, конечно. Уж на что Герман был поглощен своими мыслями, а и то не мог не заметить, что в неделю неустанных Михиных хлопот дача буквально преобразилась. Было починено севшее крыльцо, залатана крыша в баньке, перестали течь краны, дорожки оказались очищены ото льда… Тут Никита и забеспокоился. Возможно, ему показалось, что этот приблудный умелец намерен сжить его с тепленького местечка? Если бы Герман дал себе труд хоть ненадолго отвлечься от своего горя и идеи мести, целиком овладевшей его сознанием, он бы заметил, что тайная война между Семенычами не прекращалась ни на день, даже когда они бились в картишки, до которых были большие охотники оба. Однако он чуял только холодок в их отношениях, и этот холодок его вполне устраивал. Пусть лучше слегка сторонятся друг друга, чем сделаются собутыльниками. Ведь если начнут спиваться, придется их гнать в три шеи, а без помощников ему не обойтись.
Конечно, он мог бы нанять кого угодно и за любую цену, однако, во-первых, не хотел оставлять никаких следов, а во-вторых, предпочитал не иметь дела с оплаченной верностью. Все, что куплено, может быть и продано, а на всю жизнь молчание наемников не обеспечишь. Герман предпочитал помощников, чья преданность будет искренней, осознанной и сцементированной той же идеей отмщения, которая вела его самого.
В Никите Семеновиче он не сомневался ни на минуту. Все-таки Дашенька выросла на его глазах, и на его же глазах свершилась вся трагедия. Хоть эти самые глаза оставались теперь сухими, Герман не мог забыть тех первых слез…
— Ты, Гера, не считай, что я тут совсем уж чужой, — сказал Никита, когда понял, куда ветер дует. — Сколько раз сам думал, чтобы подстеречь Хингана на узенькой дорожке. Да к нему так просто не подберешься. А ты, я вижу, замыслил что-то, верно? Еще бы! Ты один в семье живой остался… Ну так знай: я тебе во всем помощник. Прикрою хоть перед милицией, хоть перед чертом с рогами. Надо будет — своими руками эту тварь придушу и не поморщусь. Так что я с тобой.
Сдержанное признание сторожа, прямо сказать, прибавило Герману сил. На Кирилла ведь не было никакой надежды. Отца в это дело замешивать? Глупости. Он стал стариком, к тому же наполовину парализован. А такой союзник, как молчаливый Никита Семенович с этими его ухватистыми руками… Да он, если захочет, не просто шею свернет Хингану — надвое его перервет!
Миха, конечно, послабже, похлипче. И, главное, он пьющий человек. Из-за того и бродяжничал, лишившись работы. Но Герман любил увязывать в жизни следствие с самыми вроде бы незначительными причинами, сопоставляя потом со всем этим результаты. Он не мог не сделать этого и сейчас, а значит, не мог не признать: если бы Миха не бомжевал, его вряд ли занесло бы тем вечером на Сухаревку. А стало быть… А стало быть, очень возможно, что сейчас Герман не гнал бы во Внуково, исполненный надежд, что его долгое и нетерпеливое ожидание увенчается наконец успехом!
И вдобавок, он сделал все, что мог, лишь бы Миха больше не пил. В тот же самый первый день их знакомства, вернее, наутро. Тогда Германа и самого било жесточайшее похмелье. Ночью его рвало, и Никита Семенович терпеливо ухаживал за ним, вынося тазы, отирая ледяное, вспотевшее лицо мокрым полотенцем. Миха суетился рядом, азартно крича:
— Ему похмелиться, похмелиться надо!
А Герман был слишком слаб и туп, чтобы ворочать языком и связно выражать мысли. Ему всего-то и нужно было — добраться до своих вещей, до баула, в котором лежал плоский черный чемоданчик с некоторыми снадобьями, привезенными из Африки… Но он лежал плашмя на постели, не в силах поднять голову, слушая, как Миха понимающе бормочет:
— Вот точно так же, ну в точности, и со мной было. Лежал, лежал… сутки, если не больше. Потом башку поднял — и все вспомнил. И вижу: лежу я не в постели, а в том самом сарае, который я сам же для стройматериалов поставил. Только, думаю, что за бред: а доски где? Вот тут штабеля стояли! А кирпич? Такой был темно-красный, импортный. Плиты паркетные: каждая в полиэтиленовой пленочке. И мешки с цементом, и краска, и лак… И станок распиловочный, главное! Вроде бы вчера все было — а сегодня нет!
— Покрали, что ли? — рассеянно обронил Никита Семенович, беря шершавыми пальцами запястье Германа и считая пульс. — Этакое богатство, кто же мимо пройдет, если плохо лежит?
Миха какое-то время молчал, потом как бы нехотя проронил:
— Если бы покрали, я бы первый в милицию побежал. А куда побежишь, когда вор — вон он, в лежку лежит? Я и есть он самый.
— Пропил, значит? — хмыкнул Никита Семенович без осуждения и вообще без всякого интереса, как человек, много в жизни навидавшийся, и поволок из комнаты очередной таз. — Ну ты силен!
Миха только длинно вздохнул в ответ и, подобрав полотенце, машинально накрыл им лицо Германа, да так, что тот едва не задохнулся. Потом пробормотал:
— Ну вот. А говорил, Хингана ему, Хингана… Куда тебе такому против Хингана?
И звук этого ненавистного имени будто некий целительный яд очистил разум Германа и вернул ему силы.
Новый Семеныч не врал, будто знает, где живет Хинган. Модный художник, которому Миха подряжался строить дачу (она-то и была вскоре продана в виде стройматериалов, так сказать, на корню), покупал паркет с рук, подешевле. Происходило это при участии Михи, и тот своими ушами слышал, как продавец на чем свет бранил какого-то ворюгу Хингана, который тоже хотел купить у него паркет, а потом взял у конкурента, и когда продавец пригнал машину на дачу к Хингану, на Истру, то был спроважен очень грубо, и никакие расходы, понесенные на бесцельной транспортировке, конечно же, возмещены не были. Имя ворюги, по которому давно тюрьма плачет, Миха отлично запомнил, потому что Дальний Восток был для него дом родной, он сам видел отроги Большого и Малого Хингана и затаил в душе обиду, что такое хорошее слово стало кликухой для отморозка. С тех пор ему почему-то хотелось набить Хингану морду: просто так, из патриотических чувств. Ну а прослышав, зачем и почему Герман разыскивает Хингана, Миха просто дара речи лишился от ярости. Обретя же способность говорить, он просто и искренне предложил свою помощь, и Герман ее принял.
Миха ему в общем-то понравился… В этой физиономии было, как во многих русских лицах, перемешано доброе и злое, она равным образом притягивала и отталкивала. Миха, конечно, пока держался тише воды ниже травы, и хотя его дробный говорок звучал приветливо, то и дело перемежаясь смешками, Герман видел — а может, чудилось, будто видит, — на дне голубеньких Михиных глаз некое глубинное, скрытое чувство. Ну что ж, человек не амеба, чтобы жить да жить, размножаясь делением и получая минимум простеньких удовольствий, позволенных ему творцами-космоустроителями! Ему всегда нужно то, чего у него нет… и если Миха мог обрести желаемое, оказав при этом помощь Герману, почему бы не сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы? Однако страсть Михи к выпивке могла сгубить дело на корню.
Герман спросил его прямо: хочет ли он завязать? Миха кивнул — с отчаянной решимостью, растрогавшей наивного Германа, который за время своих странствий несколько подзабыл особенности национального характера, для которого хорошее начало полдела откачало, зато ждать и догонять — хуже некуда… После этого Герман пригласил Миху выпить чайку. В чаек была всыпана щепотка некоего снадобья. По составу своему оно не было столь уж диковинным и, если честно, состояло из сушеного и истолченного в порошок лесного клопа. Герман слышал, что русские знахари употребляли для тех же целей зеленого клопа, который водится в малиннике и зовется китайская или американская вонючка. Знал он и еще более действенное русское народное средство от запоев: вода, которой обмывали покойника. На ней следовало готовить пищу для пьяницы. Однако родимые дрюковские знахари считали это средство как радикальным, так и очень опасным: одна женщина, к примеру, наготовила на такой воде кашу и накормила мужа, а он ел, ел, ел все с большей жадностью, и поел все, что было в доме, а потом накинулся на жену и загрыз ее до смерти!
