Ритуальные услуги - Казаринов Василий Викторович (читать хорошую книгу .TXT) 📗

Замыкали осадное каре две аккуратные пластмассовые кабинки, возле которых на низком складном стульчике сидела тетя Аня.

Она в прошлой жизни школьный библиотекарь, ее прежний облик складывается в памяти из запахов бумажной пыли, конторского клея и еще какого-то сладковатого аромата, сочившегося из распахнутой двери на втором этаже нашей школы, в левом торце коридора, рядом с учительской, перешагнул ты этот порог, наверное, классе только в четвертом, потому что лет до десяти книжек не читал вовсе, и она, в ту пору Анна Христофоровна, в ответ на твое признание тихо охнула, Обещая заняться твоим воспитанием, и выдала для начала огненно-рыжий том Майн Рида… Я хорошо могу себе представить, что за чувства ты испытал, когда, нанявшись в уличный кабак, вдруг заметил ее, сидящую на раскладном стульчике возле двух пластмассовых кабинок: ей теперь далеко за шестьдесят, но у нее по-прежнему тонко вычерченное, интеллигентное лицо, умные серые глаза и отдающие в желтизну седые волосы, взъерошенную ветром прядку которых она то и дело плавным жестом руки заправляет под платок.

Что ж поделать, Пашенька, говорила она тебе каждое утро, когда ты на некоторое время задерживался у ее голубых кабинок, на дверках которых изображены символические контуры мужской и женской фигуры; принадлежность плоского белого профиля к мужскому полу обозначена дымящейся трубкой; женского — колоколообразной юбкой. Помнишь, еще говорила: так уж устроена жизнь! — а тебя всякий раз подмывало сказать на это, что устроена она дерьмово, но ты вовремя прикусывал язык и глядел в пыльный асфальт, раздумывая о причудах этой судьбы: вот сидит перед тобой сохранившая смутный оттенок былой красоты женщина, которая когда-то дышала сладкой книжной пылью, а теперь зарабатывает на жизнь тем, что взимает плату с прохожих, которым не терпится облегчиться: мальчики направо, девочки налево — помнишь?

Заметив меня, Малек набычился и опустил руку во внутренний карман пиджака— по обыкновению, собирался вызывать ребят с аллигатором на рукаве. Нисколько не обращая внимания на его угрожающий жест, я прошествовал мимо, попросил у Тани банку спрайта.

— Господи, на кого ты похож… — устало улыбнулась она.

— А что, заметно?

Солнце и плотный, дующий в Казантипе постоянно ветер сделали свое дело: растрепанная, штормящая мелкими завитками шевелюра и того же качества борода сообщали моей физиономии сходство с лешим.

— Тебя опять выгнали с работы? — сердобольно спросила Таня.

— Не исключено.

Я уселся за столик в дальнем углу как раз напротив обширной прорехи в плотной ткани шатра, которая выполняла роль окна. Обычно этот проем закрыт матовым виниловым клапаном, но сегодня было слишком жарко, и Таня клапан откинула, спасибо ей — Садовое кольцо дышало на меня теплым сквозняком, — а Малек, энергично жестикулируя, в чем-то горячо убеждал свой мобильник, наверняка вызывал аллигаторов, и вот спустя минут пять он появился.

Такой экземпляр мне еще видеть не приходилось. Он был примерно одного со мной роста, то есть что-то около метра девяносто, и располагал добрым центнером живого веса. Перебросившись с Мальком парой реплик, он хищно глянул в мою сторону, повел покатыми плечами, приосанился и медленно поплыл ко мне с таким видом, словно я был утратившей инстинкт самосохранения антилопой, неосторожно приблизившейся к водопою.

— Катись отсюда, — гулко проворчал он и, скосив пухлую щеку, принялся ковырять ногтем мизинца в зубе, наконец, насладившись этим занятием, он вытащил из рта палец и, вертя его и так и эдак, отдался внимательному разглядыванию отвратительно розового кусочка, застрявшего под ногтем.

Меня чуть не стошнило.

— Что было на завтрак? — спросил я.

— Пицца, — отозвался он и щелчком стряхнул кусочек на пол. — Давай, мужик, подымай свою задницу и двигай к выходу.

— Ас чего ты взял, что я мужик? Может, я баба.

Он окончательно очнулся от полусна, в котором, как мне кажется, все это время пребывал, и взглянул на меня с интересом.

— Пошел вон! — ласково произнес он, поводя мощными плечами, и набычился. — Гуляй! — Он широко зевнул, демонстрируя мне во всей красе свою розовую пасть. — Вот ведь, блин! Суббота. Все отдыхают. А ты работай…

— Ну и что с того, что суббота? — спросил я, наблюдая за тем, как он запускает мизинец с желтоватым, старательно заточенным пилкой ногтем в левую ноздрю, и подумал о том, что, если он вытащит оттуда козявку и примется ее с прежней тщательностью разглядывать, меня уж точно стошнит.

Насладившись блужданием мизинца в ноздре, он вздохнул:

— Суббота — это святое.

— Ты что, — спросил я, — ортодоксальный еврей?

Лицо его начало наливаться багровыми тонами.

— Ты, вошь лобковая, еще и оскорблять меня будешь? — угрожающе зарычал он.

Я пожал плечами — вот уж не думал, что подозрение в принадлежности к богоизбранному народу может быть воспринято как оскорбление, — опустил глаза, чувствуя, как привычно деревенею: мышцы черствеют, кожа делается шершавой, и вот уже прочная кора стелется по щиколоткам, восходит выше, к коленям, потом бедрам, охватывает грудь и наконец поглощает меня без остатка. Я медленно поднялся из пластикового кресла.

— «Коттон вуд»? — спросил я таким тоном, словно разговаривал сам с собой, внимательно оглядывая фигуру охранника.

— Что? — нахохлился он и сделал шаг в мою сторону.

— Нет, «Коттон вуд» — не подойдет. Тогда, может быть, «Дипломат»? — не обращая внимания на его угрожающие телодвижения, продолжал я диалог с самим собой. — Или «Консул»?

— Чего?

— Нет, скорее — «Махогон»… Да, «Махогон» будет в самый раз, — облегченно выдохнул я и, взяв его за край воротничка, тихо произнес: — Слушай меня сюда, ты, земноводное… «Коттон вуд», «Консул», «Дипломат», «Махогон» — это названия модных по теперешним временам американских гробов, понял? Я просто прикидывал про себя, в какой из них тебя упакуют… Да, кстати, — я достал из кармашка рюкзака визитку, сунул ему в карман рубашки. — Это твоим коллегам. Если у них будут проблемы с твоими похоронами, пусть обращаются в наше бюро ритуальных услуг.

Он отшатнулся, встал ко мне вполоборота. Что означала эта стойка, мне было ясно — сейчас ударит.

Он так и поступил — пихнул свой жирный кулак мне под дых.

Я покачнулся, но устоял — сказалась школа Майка Медведя.

Помнишь, внешностью, грацией и комплекцией Майк (вообще-то звали его Михаил, но он настаивал на английской версии своего имени) вполне отвечал смыслу своей фамилии: этот двухметровый сержант отделения, в которое ты угодил, отправившись зализывать в армии душевные раны после разрыва с Голубкой, отчаянно походил на гризли в расцвете его диких, необузданных сил. Помнишь, собрав вас, новобранцев, в туалете на торжественный обряд посвящения в бойцы крылатой пехоты, Майк построил отделение, прошелся вдоль шеренги и вдруг без подготовки заехал своим огромным кулаком правофланговому прямо под ложечку. Тот рухнул на влажный пол как мешок с песком. Так он отправил в нокаут человек пять, а потом очередь дошла до тебя, и ты узнал, что рука у Майка тяжелая, как дубина, но, отдохнув с полминуты на полу, ты с трудом поднялся, а Майк несказанно удивился и с подозрением глянул на свой кулак, а потом мощно отправил его тебе в солнечное сплетение, и во второй попытке ты валялся на полу дольше, но все же потом встал. После третьей ты не поднялся, но вы сделались с этого момента друзьями.

— Ты что, железный? — донесся до меня откуда-то издалека голос охранника.

— Хуже, брат. Я деревянный. — Резко крутанувшись вокруг своей оси, я пяткой нанес ему удар пониже уха вовсе не из желания ударить или сделать больно, а просто сработал рефлекс; и. он отлетел к столу, но отключился не вполне — стоял на полу, опустившись на одно колено, и мотал головой.

Я взял его за галстук и, резко двинув рукой, вздернул ему подбородок. Судя по объемному, не направленному в конкретную точку пространства, взгляду, он был в легком нокдауне.