Следователь по особо важным делам - Безуглов Анатолий Алексеевич (читаем книги TXT) 📗
И вот возвращается Валерий. Женится на Ане. Узнает про её связь с Генрихом. Тогда отъезд в Крылатое более понятен.
Если Ильина Валерий действительно опасаться не. мог, то своего давнего приятеля, человека необычного и богатого, побаиваться он имел основания.
Вертелась в голове и такая безумная идея: а что, если весь сыр-бор из-за «Параскевы Пятницы»? Она, вероятней всего, у Залесского.
Среди писем, присланных по моей просьбе от знакомых Залесских, было также послание от Пащенко. У него чудом сохранилось письмо, которое написал ему из Крылатого Валерий.
«Привет, старик! — писал Залесский. — Извини, что только теперь собрался черкнуть тебе пару слов. Надеюсь, село Крылатое и его обитатели тебя не интересуют, поэтому о них — ни звука. Ты спрашиваешь, как я живу? Сплошная фантастика пополам с культпросветработой. Конечно, старик, ты был прав, что белому человеку нечего делать среди степей, но мне здесь ещё нужно быть по мотивам, которые я объяснил. Искусство требует жертв. Побарахтаюсь тут ещё немного (не знаю, на сколько хватит) и вернусь в цивилизацию — стричь дивиденды со своих страдании.
Надо, видать, пересидеть в Крылатом. Судьбу не перепрыгнешь. Анька хандрит, боюсь, чтобы в её теперешнем интересном положении не добило морально и психически наше житьё-бытьё. И тут ещё этот бугай лезет со своими партийными принципами. Ты понимаешь, о ком я говорю, о твоём «любимом» однокашнике, Кольке. Мне смешно, как этот петух до сих пор хорохорится перед Аней. Но за неё, матушку, боюсь. Чего от Крылатого не отнимешь — колорит, красотища степная, играет своими неповторимыми красками. Кончая своё послание из добровольной почётной ссылки, поздравляю тебя с повышением по служебной лестнице и благословляю на дальнейшие подвиги. Твой Валерий.
Из этого письма я понял: Ильина Залесский не любил.
Может быть, все-таки ревновал? Несмотря на свои принципы. И ещё меня насторожило слово «пересидеть». Для чего? С другой стороны, это могло быть просто бравадой.
Кроме дневников и корреспонденции Залесскнх я ещё занимался предсмертным письмом Анн. Советовался с экспертами. Но ничего нового не открыл. Я вспомнил совет Ивана Васильевича — «нужен новый взгляд». Но какой?
Начальство хотя и не торопило меня, однако я сам себе поставил задачу раскрыть дело к Новому году.
Но как-то меня вызвал Эдуард Алексеевич, продолжавший исполнять.обязанности заместителя прокурора республики. Он поинтересовался ходом расследования. Я доложил.
— Значит, думаешь до января иметь результат? — спросил он.
— Надеюсь.
— Ну-ну.
По этому «ну-ну» я догадался, что вызов подразумевает нечто другое. Я ждал, что же это такое другое, по он вдруг заговорил об Иване Васильевиче:
— Говорят, ты бываешь у старикана?
Хоть слово «старикан» и было сказано с оттенком симпатии, но это мне не понравилось. Раньше Эдуард Алексеевич его так никогда не называл.
— Захожу. Он, оказывается, живёт вместе с тёщей.
Я думал — мать.
— А ты разве не знаешь? — удивился Эдуард Алексеевич.
— Что?
— Страшная штука. У него вся семья погибла в Ашхабаде в сорок седьмом. То знаменитое землетрясение. Жена, две дочери. Иван Васильевич был в командировке. Одна тёща осталась жива.
— Не мог рассказать раньше, — сказал я с обидой.
— Да сам только недавно узнал. От прокурора.
Теперь мне стало все попятно. И нежная преданность Друг другу, и родство, рождённое горем, тяжелее которого трудно представить… Мы ещё немного поговорили о бывшем зампрокурора, после чего последовал сюрприз.
— Игорь, что ты дразнишь гусей? Надо быть посолиднее, — сказал он вдруг, стараясь быть при этом доброжелательным.
— Ты о чем?
— О Крылатом. Какое-то купание устроил на морозе.
Зачем обращать на себя внимание? Ты же представляешь прокуратуру республики.
— Кукуев? — спросил я с ехидцгй. — Замначальннка следственного отдела?
— Какое это имеет значение?
— Если уж о солидности… Мне кажется, у исполняющего обязанности зампрокурора республики есть дела поважнее.
— Честь мундира — это, брат… Ладно. Я тебе сказал.
Кстати, ты женился?
— Скоро.
— На свадьбу пригласишь?
— А придёшь? — съязвил я.
— Приду…
Кому там ещё неймётся? Определённым образом Кукуеву.
В тот же день я получил сообщение из паспортного стола, Приятельница Залесского, у которой он обретался несколько месяцев перед тем, как вернуться к Ане в Вышегодск, жила в районе Песчаных улиц. Ирина Давыдовна Палий.
Сначала я хотел вызвать приятельницу Валерия в прокуратуру. Но отбросил эту мысль. Надо идти к ней самому.
Быт, вещи зачастую говорят о человеке больше, чем он сам.
Прежде чем отправиться к Палий, я через участкового инспектора выяснил, что это за птица. То, что узнал, насторожило. Думал, какая-нибудь девица на выданье, а Ирина Давыдовна оказалась балериной на пенсии да ещё в бальзаковском возрасте.
Что могло привлечь парня, молодого и видного, к этой самой Ирине Давыдовне? Впрочем, чем черт не шутит.
Артистка, возвышенная натура. Залесского ведь влекло искусство.
Палий когда-то работала в музыкальном театре. Видел ли я её в спектаклях? Вспоминал, вспоминал, но ничего припомнить не мог. Ведущих солистов я знал. Возможно, она танцевала в кордебалете?
Я уже собрался идти к Палий, надел пальто. Но тут…
Открылась дверь, и на пороге появилась робкая фигура.
Я даже не сразу узнал отца. Мой родитель, в валенках, в синем бостоновом старомодном костюме, виновато топтался па месте, не смея сделать шага вперёд по вытертой дорожке.
Мы обнялись. От отца пахло крепкими дешёвыми папиросами-он всю жизнь курил «Прибой», — и на меня повеяло таким родным и близким, что к горлу подступил комок.
Отец крякнул, оправил пиджак.
— Садись, панка. — Я назвал его так, как обычно называл в детстве.
Батю совершенно добивал солидный кабинет и моя форма.
— Садись, садись. — Я буквально силком усадил его на стул. Отец, сложив на коленях руки, осматривал стены, мебель и, казалось, едва дышал. Он впервые видел меня в рабочей обстановке… Вот уж никогда не ожидал от него такоп робости.
Кабинет! Как все-таки это действует на воображение.
Но я же сын, которого он в далёкие (впрочем, не очень-то далёкие) времена поучал за проделки доброй хворостиной…
— Знаешь, я вот думаю на Новый год махнуть в Скопин.., — неизвестно почему сказал я.
— Мать обрадуется. — Он привычным жестом достал лачку папирос, но тут же спрятал в карман.
— Кури.
— Можно?
Конечно. И двигайся ко мне. Вот пепельница.
Как ни торопили дела, не поговорить с отцом-грех.
Перебрав всех близких — мать, брата, сестру, дядь„в и сватьев, я спросил:
— Почему не дал знать, что едешь? Встретил бы.
— Добрался, — ответил он солидно. — Чего тебя отвлекать…
Мы помолчали.
— Значит, примете меня на праздники?
— Чего уж говорить. Погуляем…
— Я, наверное, не один…
Отец кивнул. Но вида, что его очень интересует, с кем именно, не подал. В его манере-все воспринимать невозмутимо, как подобает рассудительному мужику, каковым он себя считал. Частенько без основания,
— Вроде с невестой, — уточнил я осторожно.
— Встретим, сынок, как полагается.
— Правда, ещё не окончательно. Знаешь, моя служба…
Сегодня здесь, завтра там…
Отец приехал показаться хорошему врачу. Сильно стали сдавать глаза. Он крепился, крепился, но, видимо, дело обггояло худо. Отец успел уже, оказывается, побывать в Институте имени Гельмгольца. Но там ему сказали, что пет мест.
Я вспомнил об Агнессе Петровне. Чем черт не шутит…
Когда я изложил ей свою просьбу, она с радостью сказала:
— Вам повезло. Какое-то невероятное совпадение. Буквально пять минут назад у меня была подруга сестры жены завотделением Института Гельмгольца. Заказала вечернее платье. Нет, вы родились в рубашке. Позвоните завтра и считайте, что все устроено…
