Следователь по особо важным делам - Безуглов Анатолий Алексеевич (читаем книги TXT) 📗

Потом отец попросил достать какие-то лекарства.

Старая история. Стояло кому-нибудь из его знакомых приобрести новый лечебный препарат, особенно если в красивой упаковке, мне тут же слали поручение — достать его во что бы то ни стало, имело это отношение к его болячкам или нет.

Я переписал себе в записную книжку названия лекарств.

Вышли вместе. Кружилась метель, подметая московские улицы. Родитель мой, как ни пытался сохранить достоинство и независимость, терялся в столице, бросал на меня виноватые взгляды. Ехать в Бабушкин, в мою квартиру, для него целая проблема. Я ему объяснял, на какой станции метро выйти, каким автобусом добираться дальше. Он кивал и не очень уверенно приговаривал:

— Не потеряюсь. Язык, чай, до Киева доведёт. Не пропаду.

Что-то шевельнулось у меня в душе. Бедный мой батя, один в большом городе, полуслепой…

Я остановил такси. И когда мы уселись рядом в его мягкое, тёплое нутро, я понял, как соскучился но своим. Что-то затеплилось в душе, и даже не надо было слов, а вот так, молча, ехать вместе по Москве.

Полтора часа! Что они могли значить в моей суматошной жизни? Зато мой славный старик увезёт в Скопин приятное впечатление от посещения сына. И долго будет вспоминать, как я возил его по всей Москве на такси.

К дому Палий я подъехал в ранние зимние сумерки.

Послевоенное солидное строение с широкими лестничными площадками, массивными дверями. Открыла мне сама Ирина Давыдовна. И я сразу отметил про себя, что выглядит она моложе своих лет.

Палий предложила расположиться в большой комнате.

С мебелью, от которой веяло фундаментальностью и солидностью начала века. На письменном столе, по размерам не уступающему бильярдному, стоял портрет в рамке. Очень энергичное лицо, с живыми глазами, мохнатыми бровями.

Ещё от участкового инспектора я узнал, что квартира эта принадлежала раньше крупному врачу, профессору.

Ирина Давыдовна вышла за него замуж лет семь назад и полтора года как овдовела. Профессор был значительно старше неё.

Уж не его ли фотография? Скорее всего.

— Чем обязана? — спросила Ирина Давыдовна, закуривая сигарету в длинном инкрустированном мундштуке.

Прямо турецкий чубук… — Никогда не думала, что моя мирная персона может интересовать прокуратуру.

У Палий был приятный голос. Несколько хрипловатый.

Наверное, от курения. Курила она беспрерывно. Одну сигарету за одной…

— Вам известен человек по имени Валерии Залесскии?

У хозяйки квартиры на миг промелькнуло на лице растерянное, виноватое выражение. Словно её застали врасплох за нечестным занятием. Но только на секунду.

— Да, знаком, — протянула Палий и скрылась в клубе дыма.

— Где вы с ним познакомились?

— В Одессе. На пляже. В прошлом году.

— Кто вас познакомил?

— Скорее что… Тёмные очки. Я нечаянно наступила на своп тёмные очки, муж из Италии привёз, — она кивнула на портрет. — Вещь не очень дорогая, но такие фильтры не найдёшь. Потом, память… — она снова бросила взгляд на фотографию профессора. — Валерий взялся быстро починить… Обыкновенное человеческой знакомство…

За дверью послышались шаркающие старческие шаги.

Замерли. Ирина Давыдовна резко встала:

— Простите, одну минуточку. — Она вышла из комнаты скорым шагом, плотно прикрыв за собой дверь. Но и через них был слышен раздражённый шёпот Палий.

Вернулась она быстро. Снова схватилась за мундштук.

— До чего же любопытны бывают старые люди… — покачала она головой.

Мне сообщали, что с Ириной Давыдовной проживала свекровь. Старушка пережила сына…

— Ирина Давыдовна, когда Валерий приехал к вам?

— Почему ко мне? — она посмотрела мне прямо в глаза.

— Он жил в этой квартире…

— У меня ещё три комнаты. — Она пожала плечами. — Человеку негде было остановиться.

Я представил себе ситуацию: мать умершего учёного, врача, сравнительно молодая вдова и се ещё более молодой ухажёр. И все это происходит в квартире профессора. Да, смелая женщина эта Ирина Давыдовна.

Мне не хотелось лезть в этот клубок страстей — а страсти, наверное, были немалые, — но все-таки пришлось. Ничего не поделаешь.

— Вы не скажете, на какие деньги жил Валерий? Он ведь не работал…

— Так он же писатель! — удивилась она.

— Из чего вы это заключили?

— У него вырезки из газет, вообще читал свои стихи… — она посмотрела на меня с замешательством.

Неужели у балерины на пенсии только теперь мелькнула мысль, что Валерий Залесскии больше мечтал о литературной карьере, чем имел какие-то достижения па этом поприще? Три-четыре стихотворения, опубликованных в вечерней газете, несколько статеек. Вот и весь писатель.

— Мы даже были с ним как-то в Доме литераторов, — сказала она. — Там сидели известные поэты…

— За одним с вами столом?

— Конечно. Валерий меня познакомил с одним. Печатается в «Юности».

— И все-таки вы не ответили на мои вопрос. Деньги у него водились?

— Были, конечно.

— Много?

— Не знаю. Гостей как-то не принято об этом спрашивать.

Итак, Палий хотела меня убедить, что Залесский жил в её доме только как посторонний. Почти полгода. Многова

— Сколько он жил в вашей квартире?

— Я уже не помню, — нехотя ответила она.

— День, два? Может, месяц или больше того?

— Ну, что-то больше трех месяцев…

— И ночевал только здесь?

Ирина Давыдовна состроила стыдливую гримаску:

— Мне кажется, задавать подобные вопросы не очень тактично.

— Понимаете, Ирина Давыдовна, мы — вроде врачей.

Только болезни, которыми мы занимаемся, социальные…

— В таком случае вы ошиблись адресом, — сказала она улыбнувшись.

— Речь идёт не о вас. Об одной трагической истории… — Гжвшая балерина посмотрела на меня с испугом. — В неё попал и ваш знакомый.

Я замолчал. Ждал вопроса. И он последовал,

— Он… Залесский жив? — тихо спросила Палий.

— Здоров и невредим.

Она задумалась.

— А вы любите поэзию?

— Что? — не поняла Ирина Дааыдовна. — До нашего знакомства не очень. Но Валерий так умел говорить, читать из любимых поэтов…

— Кого?

— Вознесенского, Евтушенко… — Она зажмурила глаза, силясь вспомнить ещё фамилии. — Он, в общем, знал бездну отрывков. — Палии вздохнула. — Эрудит.

— Долго вы общались в Одессе?

— Дней пять. — Ирина Давыдовна грустно улыбнулась.

Наверное, воспоминаниям.

— Он вас знакомил со своими приятелями, друзьями?

— Что вы! В Одессе он тосковал. Она ему не нравилась.

Тянуло в столицу, поближе к самому Олимпу, как он выражался. Мы вместе загорали, ходили в кафе, ресторан…

Интересно, кто платил?

— Никого с ним рядом не видели?

— Совершенно. А потом я уехала. Он стал писать. Почти каждую неделю. Ко дню рождения я получила от него телеграмму в стихах. Целую поэму. Правда, трогательно? Ведь женщина всегда чувствует наверняка, что испытывает к ней мужчина. — Она улыбнулась уголком губ. — Он был влюблён. Искренне, вдохновенно… Вы, наверное, не знаете, есть такое выражение в музыке — форте, приподнято, восторженно…

— Фортиссимо [2], — спокойно сказал я.

— О, значит, вы меня понимаете… Прекрасно понимаете, что только такое вдохновенное чувство может тронуть.

— Он писал, рассказывал о своей прежней жизни?

— Да, конечно. О своих исканиях, неудовлетворённости. Мне казалось, он хочет сделать нечто действительно большое, стоящее. Ему был узок мир такого города, как Одесса, в сущности очень провинциального. И что скрывать, торгашеского. Как он ненавидел эту жажду денег, по его выражению, объевшихся, тупых людишек, которые любят только жрать да хапать… Во мне Валерий видел человека из другого мира. Москва, настоящее искусство… Театры, музеи, круг интересных людей…

Я готов был поклясться, все это говорил ей он сам.

— Ирина Давыдовна, а не говорил ли вам Валерий, что у него рос сын? — спросил я, когда она сделала небольшую паузу.