Осколки ледяной души - Романова Галина Владимировна (лучшие книги .txt) 📗
– Какая она, твоя Нюся? – фыркнул недоверчиво Степан.
Последний выбор друга, если честно, поставил его в конкретный тупик. Анна – так звали четвертую по счету невесту Кирилла – была тщедушна телом, непривлекательна лицом и патриархальна взглядами, будто пыльный пергаментный свиток на библиотечной полке. Увидев Нюсю впервые и послушав ее минут двадцать, Степан еле удержался от того, чтобы не схватить друга за шиворот и не утащить его от нее куда подальше. Но сдержался. Выбор друга – дело святое. Нравится – пускай себе женится. Вопрос – надолго ли – в этот раз также повис в воздухе...
– Нюся, она такая правильная, знаешь! – воскликнул Кирилл, правда, без былого восторга, что наличествовал в его голосе еще пару месяцев назад.
– Догадываюсь, – сдержанно согласился Степан, во всю семафоря глазами девчонке за стойкой. – И что?
– Вот я и хочу, чтобы детей мне родила именно она! Она и воспитать их сможет как положено. И я всегда могу быть уверен в том, что... – И вот тут Кирюху прорвало, и он как заорет: – Что эта моль никогда не приведет в мой дом мужика, как сука моя Верка! Что она натянет на себя ночную байковую рубаху-саркофаг и будет сидеть и ждать меня! Каким бы и во сколько бы я ни пришел!..
– Не факт, – вяло возразил Степан, изо всех сил жалея запутавшегося друга. И чтобы хоть как-то скрасить испорченное настроение, он вдруг брякнул: – Ну что, дружище, ты и в самом деле хочешь, чтобы я трахнул эту куколку?
– Ну! – Кирюха мгновенно оживился. – Это же твой типаж, брат! Такие сиськи, ноги, задница! И одета она так...
Одета барменша была так себе. То есть почти совсем не одета. Крохотная юбочка, майка на тонких бретельках, ну и еще босоножки. Лифчика на даме не было, и грудь четвертого размера призывно колыхалась над стойкой, ощетинившись в сторону друзей твердыми сосками. Ножищи были длиннющими и гладкими. Попка торчала упругим орешком, и шлепнуть по ней Степану хотелось с каждой минутой все острее. Тут еще девчонка, будто прочувствовав фривольное направление его мыслей, направилась прямо к ним. Ее ноги переступали совершенно правильно, так поигрывая коленками, как могли делать только «задурелые телки».
Это была их с Кирюхой фишка. Только их и ничья больше. Еще с ранних подростковых лет, когда они присаживались на корточки на набережной и, захлебываясь волной гормонов, подбрасывали маленькое овальное зеркальце под ноги взрослым девчонкам. Еще со времен студенчества и стройотрядов, тиская барышень на сеновалах и провисших койках общежития, они любили только таких вот азартных девчонок. Девчонок, не отягощенных дурацкими принципами, не парящихся из-за того, что мама узнает, что скажут люди и все такое.
Они с Кирюхой мгновенно узнавали таких. В чем бы и с кем бы девчонки ни были, сколько бы им ни было лет, друзья всегда их узнавали. Они могли быть блондинками, брюнетками. Могли быть высокими или нет, пухленькими, худенькими. Да любыми! Внешность не имела значения. Значение имел взгляд – раз. Походка – два. Поворот головы – три. И еще голос. Вот голос должен был быть обязательно... как бы это выразиться точнее... Обещающим, что ли, и еще, наверное, теплым, бархатным, обволакивающим.
Именно таким голосом говорила минувшей ночью с ним длинноногая барменша. Завораживала, убаюкивала, обещала. Сладко так, призывно... И еще смеялась она потрясающе. Заразительно, громко, совершенно неприлично запрокидывая назад кудрявую головку. И Степан сомлел и даже до дома ее не довез, а взял прямо там, у бетонной стены бара. И с наслаждением вдыхал в себя дразняще агрессивный запах ее недорогих духов, и слушал ее смех, ее голос и тискал ее молодое упругое тело...
И это всегда ему нравилось, в этом, по его мнению, и заключалась настоящая жизнь. Когда вот так на скаку, без обязательств и объяснений, без лишней головной боли. Когда каждый день с чистого листа. А вечер – с облегчением перевернутая последняя страница. Это было его.
Девчонки, подобные ночной барменше, никогда не досаждали ему. И Степан забывал о них, стоило им выйти из его квартиры. И он знал, что и они забывают о нем, едва успев хлопнуть подъездной дверью. Это его устраивало.
Случались, правда, проколы и у него, когда не обходилось без слез. Ох, как он ненавидел плачущих женщин! Ох, как ненавидел...
Ненавидел, когда с него пытались стребовать что-то, о чем он не имел ни малейшего представления. Однажды, когда одна из таких вот дам, занесенных им в черный список собственных проколов, спросила, а любит ли он ее, Степану едва не сделалось дурно.
– Любовь? – прошипел он тогда в ответ злобно. – А шла бы ты!..
Дама отчалила, а он промучился, как последний идиот, комплексом собственной неполноценности и сволочной несостоятельности остаток ночи и весь следующий день. И вот в тот самый роковой день господь то ли в наказание, то ли в насмешку и послал ему эту Верещагину. Будь он трижды проклят – тот ненастный промозглый день! Будь проклят...
– Чего там у тебя? – буркнул он нелюбезно, вспомнив о своем досадном промахе, заключающемся еще и в знакомстве с ней.
Верещагина снова отчетливо хлюпнула носом и умоляюще проговорила:
– Степа, мне нужно с тобой встретиться.
– Так сегодня суббота! – завопил он, перебивая, и даже приподнялся на локтях, хотя аспирин еще не начал действовать и ему надлежало лежать, не шевелясь, еще минимум минут пять. – Чего это вдруг я должен с тобой сегодня встретиться?! У меня планы на сегодня, к тому же...
Планов никаких не было, он врал безбожно. Все его планы на сегодня сводились к тому, чтобы проваляться большую часть дня на диване. Потом созвониться с Кирюхой. Наведаться в гараж, так они скромно именовали свой разросшийся за последнее время автосервис. А вечером... А вечером можно словить еще какую-нибудь не отягощенную моралью дуреху.
С чего это вдруг он должен портить свой выходной встречей с Верещагиной?! Она и так ему как... как бельмо на глазу, как гвоздь в заднице, как напоминание о том, какой он несовершенный и нехороший, как...
Степан грубо выругался в голос, но тут же потрясенно примолк. Кажется, Татьяна плакала. Это было что-то новенькое, и это было против правил, черт возьми. Почувствовав, что еще мгновение, и он взорвется, Степан бросил трубку.
Да пошла она!
Он в изнеможении откинулся на подушки и замер. Если он хоть что-то понимает в бабах, то она не перезвонит. Не перезвонит, потому что оскорбилась недостойной ее слуха бранью. Она не перезвонит, а он проваляется на диване часов до трех. Потом постарается выпить бульон, который исправно поставляла ему Ираида Васильевна – женщина, нанятая им для ведения своего запущенного дома. Она, правда, не только бульон ему таскала, но и котлеты, и голубцы, и даже кашу однажды рисовую приволокла. И заставила съесть всю до последней рисинки и только после этого позволила ему выбраться из-за стола.
Она вообще была классной теткой – его Ираида Васильевна. И только ей одной после смерти матери он позволял себя гладить по голове. Она гладила, а он нежился, как огромный сытый кот.
– Эх, Степушка, – вздыхала печально его домработница. – Неухоженный ты мальчик. Тебе бы жениться.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – испуганно вскидывался Степан и принимался неистово креститься. – Это пускай вон Кирюха за нас двоих отдувается. А я как-нибудь перебьюсь. Да и зачем мне жена, если у меня есть вы, Ираида Васильна!
Против такого аргумента ей возразить было нечего, и, печально вздохнув, она уходила от дальнейшего разговора, принимаясь с удвоенным рвением вылизывать его огромную квартиру.
Степан плотно зажмурился, но уснуть не получалось. Со злостью отшвырнув в сторону одеяло, он свесил ноги с кровати. Рывком поднялся с подушек. Запустил растопыренные пальцы в лохматую шевелюру и зачем-то задумался.
Чего она позвонила ему? В субботу! В восемь-то утра! И хныкала чего-то...
А ему не все равно? Надо подумать... Так все равно или нет?! Как бы нет... Он ведь в каком-то роде на нее работает.
Вспомнив момент их знакомства, Степан глупо ухмыльнулся.
