Глаза ребёнка - Паттерсон Ричард Норт (читать книги без TXT) 📗
«Ты должна следить за собой, чтобы ничем не спровоцировать его, — вразумлял он меня. — У вас теперь семья, дочь, а это святое в глазах Бога. Даже если тебе придется в чем-то превозмочь самое себя, ты должна утешаться тем, что это не напрасно, а ради укрепления твоей семьи, ради того, чтобы дочь твоя росла в атмосфере любви. В свое время, когда у тебя появятся другие дети, ты поймешь, что я был прав».
— В тот самый момент я поняла, что меня как личности больше не существует. Если допустить, конечно, что я когда-нибудь являлась таковой.
Роза смотрел куда-то вдаль: она словно заново переживала боль постижения собственного ничтожества.
— Пока я говорила с отцом Анайей, — продолжала Роза, — ты спала, там же, в церкви. Я взяла тебя на руки и посмотрела на твое личико. Ты была тогда совсем маленькая, с крохотной смешной мордашкой и кудряшками темных волос. Вдруг ты открыла глаза и посмотрела на меня, и я увидела, что глаза у тебя — мои. И в тот самый момент я поклялась, что всегда буду заботиться о тебе и не допущу, чтобы твоя жизнь была похожей на мою.
Терри изумленно покачала головой.
— Мама, тебе было тогда всего девятнадцать.
— Я была замужем, Тереза, и я была уже матерью. Я знала, что моя семья никогда не примет меня назад, даже если бы я и захотела. Мне не оставалось ничего другого, как продолжать тянуть свою лямку. В качестве жены Рамона и твоей матери. Когда я вернулась домой, я посмотрела вокруг, словно пытаясь представить, что уготовано мне в будущем. Дома никого не было. Я долго разглядывала распятие, которое Рамон повесил на стене в гостиной. Потом отнесла тебя наверх, в спальню, и стала кормить грудью, пока ты не уснула. Ночью, когда Рамон вернулся, я вошла к нему. Он овладел мною дважды, без всякого чувства, без всякой нежности. Словно подслушал наш разговор с отцом Анайей. В темноте я лежала и думала, что ведь мне предстоит иметь еще детей. Я была католичка, а избежать беременности можно было только воздержанием, но Рамон не отказывал себе в удовольствии, когда ему того хотелось. Тогда-то я посмотрела на свою жизнь глазами отца Анайи: послушная прихоти Рамона, я стану вынашивать его детей, и с каждым новым ребенком я все глубже буду увязать в рабстве у мужа. Я повернулась к нему спиной и заплакала: тихо, чтобы он ничего не услышал. А утром, на рассвете, поклялась себе, что больше никогда не буду плакать.
Так мы и жили. Были недели, когда Рамон совсем не пил: он ходил к себе в гараж на работу, в полшестого возвращался домой, съедал ужин, который я ему готовила, и ни в чем меня не попрекал. А потом что-то происходило с ним — выговор ли от босса или незапланированные расходы по дому, — только он не приходил в семью вовремя. Муж никогда не предупреждал об опозданиях. Да я и так знала, где он бывает. — Роза задумчиво поднесла чашку кофе к губам. Казалось, какая-то женщина просто вспоминает о днях ушедшей молодости, отчего вся сцена приобретала особенно мрачный оттенок. — Потом он являлся домой и бил меня, вымещая зло на собственную жизнь, и мои стоны еще больше возбуждали его. К тому времени, как мне исполнилось двадцать два года, у меня уже было три дочери, и я уже знала, что Рамон никогда не получит сына, и втайне радовалась этому.
Последние слова Роза произнесла с ядовитым удовлетворением в голосе. Теперь она смотрела на Терри.
— Тебе следовало родиться мальчиком, Тереза. В пьяном угаре ему так хотелось иметь сына, что он избивал меня за то, что я не произвела на свет мальчика. Когда родились Мария, а потом Ева, мои мучения утроились. Рамон смотрел на меня с ненавистью. Но только я одна знала, что ему придется мучить меня до самой смерти. — По губам Розы пробежала презрительная улыбка. — На Мишн-стрит в комнатке над мебельным магазинчиком жила женщина, которая гадала по ладони. Однако ходил слух, что настоящим ее ремеслом были аборты. Однажды, когда Рамон уехал в Гватемалу, я пришла к ней и сказала, что не хочу больше иметь детей. Только когда до нее дошло, что я не беременна, она поняла, чего я хочу. Совершив уже достаточно ошибок, делая аборты, она все же согласилась помочь мне…
— О мама…
Улыбка угасла на губах Розы.
— Несколько дней у меня продолжалось кровотечение. Зато я знала, что уже никогда не подарю Рамону сына, которого тот мог вырастить по своему образу и подобию. — Женщина обратила взор на свою дочь. — Теперь ты знаешь, Тереза, почему я не плакала, когда он бил меня. Это была цена, которую я платила за свою победу над ним.
Терри молчала: она не знала, что сказать. То, что она узнала, потрясло ее, но, несмотря на это, ею овладело странное спокойствие. Внутренне она была готова к тому, чтобы услышать о страшной тайне, которую мать держала в себе, и сердце ее преисполнилось состраданием.
— Сестры знают об этом? — спросила она.
— Нет. И не узнают никогда.
Словно повинуясь инстинкту, мать и дочь устремили взоры к Елене. Терри сжимала руку матери в своей. Девочка, казалось, была погружена в тот момент в созерцание какого-то бездомного бродяги, который плелся по лужайке, толкая перед собой тележку для продуктов, из магазина самообслуживания. Терри стало больно при мысли о том, что дочь, вознесшись над окружающим миром, не проявляла ни малейшего желания вернуться к людям.
— По крайней мере, — прервала молчание Роза, — ты и твои сестры имели дом, вы не знали нужды и лишений, у вас была какая-то стабильность. Иногда я находила в этом утешение. Как находила утешение в тебе, Тереза.
Терри было понятно это чувство: из тех немногих детских воспоминаний лучшие были связаны с образом матери. Роза учит Терри готовить, шить. Или тихонько ложится рядом с ней, и они лежат, тесно прижавшись друг к другу, пока Терри не засыпает. С детской простодушностью Терри находила свою мать идеальной и, когда лицо Розы не было отмечено следами побоев, втайне мечтала быть похожей на нее.
— Но как же ты жила? — спросила она.
На лице Розы отразилось изумление.
— Ты в самом деле хочешь слушать дальше?
— Да, мама, — твердо ответила она. — Я хочу знать все.
Роза посмотрела на нее недоверчиво, но не стала возражать. Терри видела, как непросто ей собраться с духом.
— Потом стало еще хуже, — произнесла она. — Много хуже. Хотя я очень старалась, чтобы вы ничего не заподозрили.
— Ты не могла, мама. Мы все жили словно в тюрьме. Если не считать того, что покидали ее, когда ходили в школу.
— Тюрьма? Пожалуй. Ты помнишь, после того как Ева пошла в школу, я какое-то время работала?
— Не очень помню.
— Это продолжалось недолго. Нам нужны были деньги, я хорошо считала, и меня взяли бухгалтером в фирму по прокату грузовых автомобилей. Но Рамона это оскорбило, потому что я не спросила его разрешения. Вечером, перед тем как мне заступить на работу, он так избил меня, что у меня затек глаз. Но я все равно пошла.
В ее голосе была отчаянная безысходность:
— Две недели Рамону не давала покоя мысль, что я сплю с моим боссом. Он начал звонить мне на работу или появлялся там без всякого предупреждения. Когда он бил меня, то как будто нарочно старался изувечить. Однако я все же отказалась уволиться. Тогда в один прекрасный день он явился ко мне на работу, сбросил со стола все документы и громогласно заявил, что я «трахаюсь» с Джо Менендесом, на которого работала. Слова мужа слышали все, кто находился в конторе, потому что мой стол от других отделяла только тонкая перегородка. — Роза рассказывала монотонным голосом, уставившись в землю. — На следующий день Джо — приятный мужчина, отец двоих детей — сказал, что мое присутствие пагубно отражается на работе. Он избегал смотреть мне в глаза. Он видел Рамона и знал, что происходит между нами, но ему нужно было заниматься делом.
Терри прикрыла ладонью глаза.
— Неужели не к кому было обратиться за помощью?
— Ты имеешь в виду полицию? — Роза невесело усмехнулась и прислонилась к спинке скамьи. Если бы не ее глаза, могло бы показаться, что женщина погружена в приятные воспоминания. — Через несколько дней после моего увольнения, когда ты уже спала, Рамон перевернул весь дом вверх ногами. Ты знаешь, что он искал, Тереза? Мои противозачаточные таблетки. Те, которыми, по его мнению, я пользовалась, чтобы лишить его сына. Ничего не найдя, он принялся избивать меня — он бил меня по лицу, рукам, в живот. В спальне было темно, и я с трудом различала его физиономию. Помню только нестерпимую боль и что от него разило перегаром; помню, сколько ненависти было в его голосе, когда он твердил: дескать, не отстанет от меня, пока я не признаюсь ему, где лежат таблетки. Потом он вывернул мне руку за спину, так что мне показалось, что он сейчас сломает ее. Он прижал меня лицом к кровати — я с трудом могла выдавить из себя несколько слов: «Хорошо! — крикнула я. — Я скажу тебе правду. Только отпусти меня».
