Ритуальные услуги - Казаринов Василий Викторович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Черепаха в ответ на мой тестовый жест медленно опустила мертвые веки — словно в знак того, что приняла знак внимания.
— Уж если сидеть в этом бетонном отстойнике, то лучше коротать время с каким-то живым существом, ведь так? — сказал я черепахе и, дождавшись, пока она в знак согласия двинет кверху свинцовые веки, поднялся с места, вылез на поверхность, тронул теплеющую щеку Мальвины: она понемногу приходила в себя. — И ты права. У меня нет ключа.
Она вяло пошевелила губами, тронувшимися в бессознательную улыбку, и стала вдруг поразительно похожей на кукольную девочку из кукольной сказки, а меня как будто — при взгляде на ее кукольное лицо — прошила медленная в своем неторопливом искрящемся изгибе электрическая дуга, потому что в памяти всплыла еще одна реплика из телефонного разговора: «Ключ там, где ему и положено этим сказочным сюжетом быть».
— Черт возьми! — выдохнул я, поднимаясь с кровати, и, быстро сбежав по ступенькам лестницы вниз, приблизился к слезящемуся от осадочной влаги стеклянному глазу аквариума.
Перед глазами отчетливо встала та девочка, что упустила свою черепашку, уползшую от шума и чада придорожного пикничка и едва не угодившую под колеса нашего автомобиля. И встал перед глазами сердобольный распах губ Мальвины, выдохнувшей ей в мертвое лицо: «Ну что ж ты, милая, так неосторожна! Твоя старшая сестричка, что живет в домике над старым прудом, куда осмотрительней!»
В отличие от той девочки я читал сказку.
Потому постучал костяшкой согнутого пальца в стекло и сказал:
— Привет, старушка Тортила. Ты меня знаешь. Я деревянный мальчик с длинным деревянным носом. — Черепаха в ответ медленно моргнула. — Мой папа вытесал меня из грубого соснового полена, зачем-то наделив душой живого человека. — Мертвые веки приподнялись и опустились. — Душа для меня не значит ровным счетом ничего. — Несчастная земноводная моя сестра опять моргнула. — Но вот инстинкт всегда и очень верно подсказывает мне, куда направить свои деревянные стопы. Потому я и пришел сюда забрать твой золотой ключик.
Я вынул ее из аквариума, осторожно положил на пол. Придя в себя, она поползла в угол.
Я погрузил пальцы в теплый белый песок, тщательно перекопал его, потом ощупал дно игрушечного озерца, выложенного плоским голышом, потом свернул серый камень и под ним, в уютном углублении, наконец нашел то, что искал: маленький ключ.
Он был далеко не золотым. Это был просто хромированный ключик с запаянной в красный пластик круглой плоской головкой. В полукруге лунки над длинным жалом ключа на металле был выбит шестизначный номер. Я сунул его в карман и медленно, словно опасаясь налета невидимой, но смертельно опасной кессонной болезни, вышел на поверхность.
Мальвина на кровати начала подавать признаки жизни.
Я тихо покинул дом, перелез через забор, завел свой «Урал».
Но прежде чем уехать, я прилег на холмик, пошарил по нему рукой и нащупал ягоду, казавшуюся мне весь этот долгий солнечный день такой сочной и спелой. Я сорвал ее, сунул в рот. На вкус она оказалась совершенно пресной, суховато безвкусной.
«Тебе звонили, — сказал она губами. — Два раза».
— Спасибо. — Я уселся за стол на кухне и, наблюдая за тем, как она хлопочет у плиты, опрокидывая из маленькой кастрюльки в шипящую, пофыркивающую раскаленным маслом сковородку желтую, опушенную светлой пеной омлетную болтанку, вдруг отметил про себя, что в ее внешности проявился свежий мотив, на который я поначалу не обратил внимания.
Она была в фартуке.
Это был обычный невзрачный кухонный фартучек из тех, какими торгуют бабушки в подземном переходе, — скорее всего, там она его и купила по случаю за бесценок — прямоугольный нагрудный клапан на завязках, пара тонких тесемочек, связанных бантиком сзади на талии, полукруглый кармашек на переднике с вытканным на нем пышным цветком, похожим на георгин, но он так ладно и естественно сидел на ее хрупкой фигурке, что казалось, будто она просто родилась в этом незамысловатом наряде домохозяйки.
— Тебе очень идет, — сказал я, принюхиваясь к пышно поднявшемуся и дышащему горячим паром омлету. — Я уже и забыл, когда в последний раз видел на этой кухне женщину в фартуке.
Ни прежние мои подружки, ни Голубка, ни те, кто появлялся на этой кухне после нее, фартуков не носили.
— Да, кстати… Откуда ты знаешь, что я люблю омлет с сыром?
Она пожала плечами с таким видом, будто мои вкусы были ею впитаны с молоком матери, присела на краешек табуретки и, уложив ладони на колени, улыбалась глазами, наблюдая за тем, как я ем, а потом легким жестом вспорхнувшей с колена руки остановила мой порыв убрать за собой со стола, сгрузила грязную посуду в мойку, пустила воду, а я, закурив, привалился к стене, в блаженной полудреме наблюдая за тем, как шевелятся под майкой ее лопатки вслед за движениями рук, споласкивающих тарелку.
— А кто звонил? — спросил я и тут же прикусил язык.
По счастью, она стояла у мойки спиной ко мне и не видела на моих губах этого вопроса.
— Извини, — пробормотал я, целуя ее в шею.
«Наелся?» — спросила она глазами, вздрогнув от прикосновения моих губ и косо глянув на меня через плечо.
— Конечно. Если ты так будешь меня кормить, я очень скоро стану толстым, солидным и красивым. Так говоришь, мне звонили?
Она опустила ресницы.
Звонили Отар и Малахов. Отаров голос первым остался на автоответчике, поэтому я решил начать с него.
— Какой у вас счет в схватке? — спросил я, когда в трубке возник его хрипловатый голос, но смысл приветственной фразы тут же растворился в плавающем звуке необъятного, исполненного сладкой истомы зевка.
— Ты о чем это? — осведомился он, отзевав и прокашлявшись.
— Ты же говорил, что сцепился в смертельной схватке с девушкой, занимающейся борьбой сумо.
— А, вон ты о чем… Нет. Это мне наскучило. Теперь я все больше по части балета выступаю. Ты, Паша, еще помнишь, что такое балет?
— Ну, балет… — раздумчиво протянул я. — Кажется, это что-то такое, что связано с театром. А про театр я все помню. Там есть вешалка. И еще есть буфет с пивом.
— Что ж, выходит, еще не все потеряно, — заметил Отар и тут же соскочил на деловой тон. — У твоих приятелей творится что-то неладное. Под утро был еще один звонок. Судя по обилию инфернальной лексики, оба они на взводе. Она бормотала что-то маловразумительное — про ключи, про то, что все пропало. Он сказал, что немедленно приедет. И еще сказал, что чартер в Анталию в любом случае не отменяется, потому что слишком уж сильно пахнет жареным. Это все. Распечатка нужна?
— Нет, спасибо. И вообще, больше этот номер меня не интересует. Да, кстати… Отправляясь нынче на боковую, ты не забыл надеть пуанты?
— Пошел в задницу.
— Спасибо. Сказать по правде, я уже давненько там сижу.
— И как там?
— Ничего. Жить можно.
Малахов оставил номер своего телефона. Я перезвонил.
Трубку снял обладатель приятного, с хрипотцой голоса, в котором улавливались типично казарменные интонации. Двумя короткими выпадами — «Что?», «Кого?» — моментально оборвав витиеватую вязь моих приветственных реверансов, он бросил: «Ждите!» — и пропал, растворившись в приглушенном гуле каких-то голосов, долетавших до микрофона уложенной на стол трубки. Спустя полминуты на его месте возник Малахов.
— Это служебный телефон? — спросил я. — Вроде сегодня воскресенье.
— Ты полагаешь, что у наших клиентов бывают выходные?
Я грустно усмехнулся.
— Что такое? — спросил Малахов, не уловив, как видно, смысла моего ответа.
— Да так. Вспомнил девиз фирмы, в которой я тружусь.
— Девиз? И какой же? Приходите к нам на кладбище — и пусть весь мир отдохнет? Воспользуйтесь нашими гробами — они сделаны с умом? Упокойтесь с миром — и ваши волосы станут мягкими и шелковистыми?
— Да нет. Моя патронесса не устает повторять: у смерти не бывает выходных.
Некоторое время он молчал.
— Мудрое замечание, — подал он наконец голос. — Я к тебе, собственно, как раз по этому поводу. В твоей лодке не найдется пары свободных местечек?
