Судить буду я - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович (книги без сокращений txt) 📗
– Мне важно знать его самочувствие, настроение, ближайшие планы. Многие наши сотрудники, и он в том числе, разъезжаются на обед кто куда. Сейчас в Ташкенте много мест, где можно приятно покушать. Он часто ездит на Чорсу, к уйгурам на лагман, напросись с ним в компанию.
– Хорошо, Хуршид Азизович, спасибо за идею, мне действительно давно лагмана отведать хочется, – пошутила Шилова и положила трубку. Смутная тревога за Газанфара все-таки не убывала, и он пожалел, что нельзя сейчас, сию минуту, выписать ордер на его арест, только тогда он мог быть спокоен за жизнь Рустамова.
Обедал прокурор в Белом доме, куда его неожиданно вызвали в связи с разрабатывавшимся проектом по борьбе с преступностью и где он встретился с парламентариями, юристами, участвующими в создании новых законов. Когда он появился в прокуратуре, помощник предупредил, что звонил генерал Саматов, и Камалов набрал номер шефа службы безопасности республики.
– Я ознакомился с присланными бумагами, – сказал генерал, – они действительно требуют безотлагательных действий, и если располагаете временем, приезжайте сейчас же, обговорим наедине. На шестнадцать часов я пригласил двух толковых экспертов и одного правоведа-международника, вам наверняка понадобятся их консультации.
– Пожалуй, не обойтись, – согласился прокурор, обрадованный тем, что генерал поддержал его рисковую затею, и поспешил добавить: – Минут через десять я буду у вас.
Вышел Камалов из главного здания бывшего КГБ на Ленинградской, когда уже стемнело. Возвращаться в прокуратуру было бессмысленно, хотя дел там накопилось невпроворот. Как только отъехали от резиденции Саматова, он набрал номер телефона Шубарина на работе, дома – телефоны молчали. Тогда он вспомнил про «Мазерати» и набрал номер в машине. Бодрый голос Шубарина, который он теперь вряд ли спутал бы с чьим-то другим, ответил: слушаю вас…
Камалов сообщил, что разрешение на операцию получено всего десять минут назад, после долгих дебатов и споров, и что к нему завтра в банк, в первой половине дня, занесут пакет, где содержатся перечни вопросов, на которые нужно четко и ясно ответить или хотя бы прояснить их. После чего он должен будет встретиться с человеком, который даст окончательное «добро».
– А пока оформляйте документы на выезд, на себя и на жену, – сказал прокурор напоследок, и они тепло распрощались.
С этой минуты операцию «Банкир», как назвали ее на Ленинградской, можно было считать запущенной.
В Москве Сенатор убедился, что столичные адвокаты не зря получали президентские гонорары, путь хана Акмаля на свободу оказался прорублен связями и деньгами. Особенно помогла последняя, мощная долларовая инъекция. Сработали и правильно выработанные стратегия и тактика, решалось все на высоком, официальном уровне, и письма-ходатайства из Верховного суда и Верховного Совета Узбекистана, настоящие и подложные, пришлись весьма кстати, без них и взятки не помогли бы, все делалось как бы законно. Формальности и задерживали день выхода хана Акмаля из тюрьмы, неожиданно понадобился человек из Верховного суда Узбекистана, который должен был официально принять все шестьсот томов обвинения, а к ним еще и кучу сопутствующих бумаг, хранящихся в разных ведомствах и в разных концах Москвы. Только чтобы вывезти их, требовалась бригада грузчиков, транспорт и большегрузный контейнер, с размахом попирал на свободе законность верный ленинец. И те, кто передавал «томов громадье», и кто принимал, отлично понимали, что увесистые кипы свидетельских показаний и бесстрастные заключения экспертов отныне никому не нужны, но протокол есть протокол, а если откровенно, чем крупнее взятка, тем пышнее всякий официоз, камуфляж. Сенатор понял, что в неделю, десять дней, как он рассчитывал, не уложиться, а ведь Шубарин тоже установил жесткий срок, и срок этот ему очень хотелось продлить.
Ведь в отпущенное Шубариным время он собирался расправиться с ним или хотя бы нейтрализовать его, а бесценные дни уходили на хана Акмаля. Правда, Сенатор чуть ли не каждый день звонил в Ташкент, то Миршабу, то Газанфару, но существенных, желаемых событий не происходило, Талиб по-прежнему находился в Москве, и о планах Камалова Почтальон не ведал. В последний раз Газанфар обмолвился, что, возможно, объявится в Москве на каком-то совещании и попытается отыскать Талиба в первопрестольной. Но с чем бы он пришел к вору в законе? Удачный повод, причина пока не давались ему в руки. Нервничал в Москве Сенатор, нервничал, и это заметили окружающие его люди, особенно московские адвокаты хана Акмаля, с которыми он, как угорелый, носился по столице. Не мог же он сказать им в открытую о своих проблемах и как бы это прозвучало – я должен убить генерального прокурора Узбекистана Камалова и видного в республике банкира Шубарина? Поневоле занервничаешь, если желания таковыми и были на самом деле.
Так не хотелось Сенатору, чтобы Шубарин через десять дней натравил на него людей, с чьими тайнами он расставаться не желал, как не желал и признаться в том, что украл их. Он надеялся, верил, что обязательно найдет выход из тупика, а для этого требовалось одно – время. Зная характер Шубарина, открыто, по-русски объявившего: иду на вы, – он не сомневался, что в день истечения срока ультиматума тот позвонит ему домой, а если он не вернется из Москвы, то Миршабу, и, конечно, спросит – как вы решили поступить? И он попытался оттянуть срок расплаты – предупредил Миршаба: если позвонит Артур Александрович, он должен сказать одно – давайте дождемся возвращения Сенатора с ханом Акмалем, тогда и поговорим. Вроде и объективно, просительно звучит, они как бы раздумывают, и угроза чувствуется: «…с ханом Акмалем, тогда и поговорим…» Получается так, якобы хан Акмаль на них стороне, готов замолвить слово за Сенатора и дать понять, что вернулся настоящий хозяин. В общем, в такой редакции поле для фантазии оказывалось обширным, думай как хочешь.
Словом, как ни исходил ядом и желчью Сенатор в Москве, реально угрожать ни Камалову, ни Шубарину он не мог, хотя дома, в Ташкенте, и Миршаб, и Газанфар не сидели сложа руки. Но Сенатор был уверен, что не зря суетится в Москве, хан Акмаль, выйдя на свободу, мог разрешить и его проблемы, ведь он-то, наверное, не забыл, кому лично обязан тюремными нарами, Камалов тоже стоял у него поперек горла. Но нужно было терпеть и ждать, как его учил мудрый ходжа Сабир-бобо.
Получив «добро» на операцию, Шубарин обрадовался, до последнего момента он не был уверен, что заручится поддержкой властей. Власть, которую он знал прежде, вся была перестраховочная, любые мало-мальски важные решения принимались на самом верху, так было и в Москве, и в Ташкенте, и в Тбилиси. А тут ситуация с выходом на зарубеж, рисковая, с непредсказуемыми последствиями, одобрена в двух ведомствах без согласования с Белым домом. Но этим он, конечно, обязан Камалову, да и «добро», судя по позднему звонку, было вырвано к ночи, он чувствовал радость победителя в голосе прокурора.
На другой день, незадолго до обеда, неулыбчивый молодой человек, предъявивший на входе удостоверение корреспондента местной газеты, принес ему пакет, из-за которого он не покидал банк до утра. Вопросов оказалось немало, двадцать три, по ним Шубарин понял, что органы взялись всерьез и что страховка будет надежной. Некоторые вопросы наталкивали банкира на мысль, что уже заранее, до начала операции, они подыскивают ему страну-убежище, где он может спрятаться с семьей, если такая необходимость возникнет. Были там вопросы относительно посредника, его бывшего покровителя Анвара Абидовича Тилляходжаева, на Ленинградской словно чувствовали, что он потребует гарантий для хлопкового Наполеона. Большинство вопросов касалось его друзей, выехавших на Запад с первой и второй волной послевоенной эмиграции, но это, видимо, на тот случай, чтобы знать, где он может объявиться в любой момент и откуда есть надежда всегда получить поддержку.
