Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
— Тогда открой глаза! Цель близка…
Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на крышах, подъезжал к воротам.
Наружная охрана разгоняла пешеходов на тротуаре, головной джип на миг задержался перед расходящимися створками ворот. Эскортируемый «мерседес», бликуя на солнце фиолетовыми блиндированными стеклами, сбавил скорость и стал доворачивать к въездному шлюзу.
В крестике прицела бешено крутился черный толстый бублик переднего колеса, я видел, как оно смещается по оси, и Цакуга-дзен, самурайский дух мести, немо прошептал:
— Дай душе волю…
Одна секунда.
Указательный палец, бескостный, мягко упругий, не мой — в нем был дух Цакуга-дзена, плавно нажал крючок.
И толчка выстрела не ощутил.
Еще секунда.
Моя душа — раскаленный кусок свинца — летела над городом, над этим паскудным миром, над моей испакощенной жизнью.
И вдохновенное окаянство ушло из меня.
Прощай, Цакуга-дзен…
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ПОКУШЕНИЕ
Перед поворотом с дороги — на въездной шлюз внутреннего двора — гибкая сцепка эскорта растянулась, водитель нашего «мерседеса» отпустил головной «джип» немного вперед.
Охранник Миша сказал в рацию: — Эскорт на точке!… Наружным постам обеспечить коридор… Ворота открыть!
Водитель еще сбросил скорость и стал входить в поворот. Я почему-то взглянул на спидометр — уж больно споро он поворачивал. Оранжевая стрелка уперлась в цифру 40.
— Через полтора часа пресс-конференция в Союзе журналистов, — сказал Серебровский. — Поедешь со мной…
И тут я услышал шлепок. Даже не услышал — почувствовал!
Чпо-о-у-к!
И в тот же миг «мерседес» упал на обод переднего колеса, как конь на колено, — пуля, прошив жирную толстую резину баллона, распустила его в клочья.
Бешеный рывок в сторону, утробный грохот удара днища о бордюр тротуара.
Доли секунд. Но каждая неподвижна, как замерший навсегда стоп-кадр.
Остекленевший взгляд Серебровского.
Прокушенная до крови губа водителя.
Помертвевшее до синевы лицо охранника Миши.
Кроша бетон, в снопе искр от трущего с визгом камень металла — как болид, машина вывалилась с дороги на пешеходную часть.
Водитель, судорожно раскручивающий баранку направо, порскнувшие в разные стороны прохожие.
Пронзительный скрип автоматических тормозов, клинящих остальные колеса, жаркое шипение стирающейся до корда резины — нас несло по асфальту, как громадные бронированные сани.
Тошнотная волна ужаса залила меня — я почему-то ждал, что сейчас грохнет взрыв.
А водитель уже крутил рулевое колесо в другую сторону. «Мерседес» ерзнул и, наклонившись на левый борт, с грохотом и звоном врубился в тумбу фонарного столба.
Оглушительный шлепок и пронзительное шипение вспухших взрывом воздушных мешков безопасности.
Тишина.
А может быть, мы оглохли от удара. Или испуга. Меня бросило на пол между сиденьями. Серебровский с каменным, ничего не выражающим лицом, с закрытыми глазами сидел в углу кабины, судорожно сжимая привязной ремень.
Миша хрипло крикнул из-под воздушной подушки:
— Шеф, вы в порядке?!
Сашка медленно разлепил пересохшие губы:
— С вами, Миша, я как за каменной стеной… Великой, китайской, мать вашу етти!…
Я дернул ручку двери, но Миша уже ожил, задвигался, заорал:
— Из машины не выходить!… — И завопил в рацию: — Тревога один! Нападение! Прикройте лимузин…
Конвой и сам уже включился. Передний джип стал быстро сдавать назад и закрыл разбитый автомобиль справа, а концевой «форд-экспедишен» влетел на тротуар слева и загородил его со стороны проезжей части. Из машин высыпали ребята с короткими автоматами «узи», окружили «мерседес», ошарашенно оглядываясь по сторонам.
Телохранитель Миша выпрыгнул наружу, что-то кричал своей силовой обслуге, потом растворил заднюю дверь в «мерсе» так, что получился проход в джип шириной в один шажок. Миша встал на подножку джипа и наклонился над лимузином — он перекрывал своей спиной, как крышей, этот шаговый переход из машины в машину. Вот что такое настоящий самопожертвенный героизм!
Мише-телохранителю не повезло — он поздно родился, во время войны вполне мог стать Александром Матросовым.
Я сказал Хитрому Псу:
— Иди! Никто в нас больше стрелять не будет…
А Сашка уже нашел и нацепил снова свое потерянное на один миг лицо.
Поправил очки на переносице, усмехнулся:
— И зачем только я вожу тебя с собой, как талисман? — и полез в джип.
А я вдруг понял, что он не шутит. До этого момента я никак не мог сообразить, какого черта он таскает меня повсюду с собой. Оказывается, все удивительно просто — Хитрый Пес твердо рассчитал, что Коту в моем присутствии убить его гораздо труднее. А убивать меня за компанию с Сашкой не станет ни за что. Господи, какие естественные объяснения существуют для такой сложной материи, как дружеская ностальгия, сентиментальная память о прекрасном общем прошлом!
Ну что же, хорошо! Я согласен. Ведь в моем присутствии вам и Кота будет убить не так-то просто.
Я сказал охраннику:
— Миша, слезай оттуда. Не смеши народ! Дай пройти…
Миша, еще тяжелее дыша, озабоченно ответил:
— Хорошо, что он с одного выстрела промахнулся. Но ведь…
Я отодвинул его и сказал Сашке:
— Он не промахнулся. Ты это понимаешь? Он стрелял в колесо!
— Я на это надеюсь, — хмыкнул Сашка. — Что хотел сказать, на что намекал?
— Он предупреждал. Это печать на дискетку… Кот знает, что ты ее боишься.
— Ага, — кивнул Хитрый Пес. — Возможно.
Потом повернулся к Мише:
— Быстро втащите «мерседес» во двор. Журналюгам — информации никакой. Если что-то просочится в газеты, отвечать, что случайно лопнула шина. Доложи Сафонову, и к вечеру дайте результаты.
— Слушаюсь, Александр Игнатьич, — сказал Миша. — Вы пресс-конференцию перенесете?
— Ни в коем случае! Через сорок минут выезжаем.
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: БОЛЬШИЕ ИГРЫ
— Катастрофа! Я всерьез опасаюсь, Александр Игнатьич, что ситуация на рынке становится неуправляемой, — тараща от возбуждения наливные глаза, говорил Палей. — По-моему, биржу, как перегретый реактор, несет вразнос…
— Ничего страшного, — ровно сказал я. — Нам к Чернобылям не привыкать.
Я не хотел, чтобы от волнения его быстрые шарящие зыркала выскочили из черепа и шлепнулись на мой стол парой черных скользких головастиков. Он был мне неприятен.
И сам я был себе противен — уходя, рассасываясь помаленьку, пережитый животный ужас выпадал во мне ядовитым шлаком злобы и презрения ко всему этому недостоверному марионеточному миру.
Молодец, Кот! Сволочь! Он смог наконец напугать по-настоящему. Не тревогой, не боязливым опасением, не тоскливым ощущением подступающей беды, а реальным грохотом наезжающей смерти.
Как безвольно, как неподконтрольно и бессильно волокло по асфальту нашу здоровенную бронированную колымагу! Вот тебе и безопасность! Вот тебе и весь хрен до копейки!
А если бы в движении на прямой? В разгоне? С ветерком — за сотню?
Был бы нам полный шандец.
— Я боюсь, что финансовая катастрофа может привести к государственному банкротству, — блекотал перепуганный Палей. — Это международный дефолт. А для нас в этом случае — крах!…
— Не бойтесь, дефолта не будет. Я договорился…
— С кем? — вперился в меня Палей.
— С апостолом Петром. Он там, наверху, выполняет те же функции, что и вы у нас в фирме. Уже спущено указание в Международный валютный фонд и в Мировой банк.
— У вас есть силы шутить сейчас? — спросил с тяжелым вздохом Палей. — Я понимаю, вы игрок атакующий, рисковый. И заработали мы за эти дни фантастически. Но положение очень тяжелое, нам эти успехи могут выйти боком…
Я смотрел на него с заинтересованным отвращением. Все-таки старость — жуткая вещь! Мозги высыхают, медленно, подслеповато думают, а мгновенные подсознательные реакции глохнут. Хваленая мудрая осторожность опыта — просто трусливая неуверенность поглупевшего человека. Мозговая близорукость.
