Немые и проклятые - Уилсон Роберт Чарльз (онлайн книга без .TXT) 📗
— Браво! Вам так кажется? — с иронией в голосе спросил Фалькон. — Он до сих пор живет в своем уютном доме, у него прибыльное дело. Притихнет на несколько лет, но потом в силу своих природных наклонностей вернется к прежнему занятию. Тяга такого человека к осквернению невинности сильнее тяги серийного убийцы к удовольствию почувствовать, как еще одна жертва бьется, агонизируя, в его руках. И не мне вам говорить, комиссар, что Игнасио Ортега — лишь одна тонкая ниточка, которую нам удалось на время перерезать. Главное чудовище, русская мафия, все еще здесь, раскидывает свои щупальца по всей Европе. Что бы ни говорили на публику о превосходных результатах расследования, это один из самых серьезных наших провалов. И провал этот устроило руководство, которое должно вроде бы нас поддерживать.
— Могу сообщить еще об одном успехе — жену Монтеса поймали, когда она забирала на складе коробку, в которой лежало сто восемьдесят тысяч евро, — не заметив последней фразы Фалькона, сказал Лобо. — И по итогам проведенных допросов на данный момент мы пришли к убеждению, что Монтес действовал в одиночку.
— Еще раз браво, — сказал Фалькон. — А что вы скажете потрясенным жителям Альмонастер-ла-Реаль про трупы мальчика и девочки, найденные в поместье? Что будет с четверкой с кассеты? Что будет с другими детьми…
— Фелипе и Хорхе дадут полный отчет о своих находках, — размеренно произнес Лобо. — И он станет вместе с вашими частью дела, которое представит мне комиссар Элвира. Мы уже проводим в управлении внутреннее расследование. Имена всех мужчин на пленке известны. Все документально оформлено.
— И будет зачитано в андалузском парламенте?
Молчание.
— И все эти люди предстанут перед судом?
— Причина, по которой мы еще живем в организованном обществе, а не в хаосе анархии, заключается в том, что люди верят в систему государственной власти, — сказал Лобо. — Когда в семьдесят пятом умер Франко, что произошло с его ведомствами, с гражданской гвардией? Нельзя было уничтожить систему, хотя бы просто потому, что в ней работали люди, которые умели управлять. Выход? Ограничить их власть, контролировать получение должностей, изменить структуру изнутри. Вот почему люди сейчас нам верят. Вот почему нас больше не боятся. Вот почему гражданская гвардия больше не является тайной полицией.
— Побеседуйте об этом с Вирхилио Гусманом, — вздохнул Фалькон. — Самое печальное, что ни один из фигурантов нынешнего дела не предстанет перед судом. И не потому, что они не заслуживают, просто в нашей конторе полно грязного белья, а контролирующие нас власти этим пользуются, хотя их белье еще грязнее.
— Они все скомпрометированы, — сказал Лобо. — Увидите, с ними расторгнут контракты, они лишатся власти, потеряют положение… им будет несладко.
— Может быть, они не реализуют свои честолюбивые мечты, и это будет их маленькой трагедией, — возразил Фалькон, — но они останутся на свободе, а это уже будет нашей трагедией.
— Так вы считаете, что мы должны всех публично разоблачить, рассказать о коррупции внутри…
— Да, — перебил Фалькон. — И начать с чистого листа.
— За все годы полицейской работы вы не узнали ничего о человеческой природе, — с сожалением произнес Лобо. — Вы можете предположить, как скоро русская мафия начнет обрабатывать других представителей властных структур?
— Комиссар, я высказал свое мнение, вот и все, — ответил Фалькон, чувствуя, что у него опускаются руки.
— Знаете, Хавьер, это характерно не только для Испании, а происходит во всем мире, — сказал Лобо. — К нам недавно наведывались из ЦРУ. И они точно так же оберегают свою структуру, достоинство президента и госсекретаря Соединенных Штатов.
— Это вам консул сказал?
— Недвусмысленно.
— А вы не просматривали видеозапись, которая, по словам Флауэрса, доказывает невиновность Крагмэна?
— Консул подтвердил, что она существует.
— Какое доверие между государственными чиновниками! — воскликнул Фалькон. — Вы не видели запись, потому что ее нет. Флауэрс предоставил алиби Крагмэну, потому что, скорее всего, именно он принял решение покончить с неизвестностью вокруг секретов Веги. Этот человек стал непредсказуем. Думаю, Крагмэн убил Вегу, когда Флауэрс рассказал, кем он был на самом деле. И давайте минуту помолчим в память всеми забытой Лусии. Крагмэну пришлось убить женщину, которая была совершенно ни в чем не виновата.
— Хавьер, я не могу обвинить американского консула во лжи, — сказал уже раздраженный Лобо.
— Я знаю, комиссар. Может быть, я и наивен в вопросах власти, но не совсем неопытен. Просто каждый раз, когда происходит нечто подобное… Вспомнить хотя бы финансовую нечистоплотность вашего предшественника, благодаря которой вы заняли нынешнее высокое положение. Каждый раз, когда такое случается, я будто вываливаюсь в грязи. Я пытаюсь отчиститься, но пятна так до конца и не сходят. И работаю как проклятый, чтобы появилась хотя бы иллюзия, что добро все еще может победить.
— Нам нужны такие люди, как вы с инспектором Рамиресом, — заверил Лобо. — В этом можете не сомневаться.
— Нужны? Не уверен. Добро так предсказуемо и жалко по сравнению с силами зла, — сказал Фалькон. — Раз уж мы сами запачкались и за годы работы в коррумпированных структурах прекрасно поняли, что такое въевшаяся грязь, это должно было нас чему-то научить. Такое знание «из первых рук» не может пропадать впустую.
— Что ж, вы вступаете на опасный путь, — предупредил Лобо.
В кабинете Рамирес и Феррера посмотрели на него со слабой надеждой. Фалькон встал перед ними, показал пустые ладони и ушел к себе. В центре стола лежал маленький листок бумаги. Фалькон знал, что это перевод надписи, найденной в поместье. Он взял его двумя руками и заставил себя прочесть: «Мамочка, прости, но мы больше не можем делать это».
Фалькон молча вышел из кабинета и поехал за Алисией Агуадо. Он хотел побыть с ней. Алисия была довольна и ждала следующей встречи с Себастьяном. Она радовалась его успехам. Смерть Пабло освободила сына от прошлого, и каждый день он рассказывал столько, сколько обычно не вытянуть из человека за много месяцев.
Когда он вошел в камеру для наблюдения, увидел, как Себастьян рад видеть Алисию. Себастьян сел и нетерпеливо обнажил запястье. Фалькон вначале никак не мог сосредоточиться на их беседе. У него в голове до сих пор крутились разговор с Лобо, мысли об Игнасио Ортеге и русских. Все выходы на русских закрыты: Вега, Монтес и Крагмэн мертвы, а Васкес парализован страхом. Единственный оставшийся путь был самым темным и ненадежным из всех — через Игнасио Ортегу. Это имя показалось ему жирной точкой в конце предупреждения Лобо: «…опасный путь».
Какое-то напряжение в камере пробилось к его сознанию, и он сосредоточился на разговоре.
— Сколько лет тебе было? — спросила Агуадо.
— Пятнадцать. Для меня это было трудное время. Сложности в школе. Домашняя жизнь навсегда разладилась. Я был несчастен.
— Расскажи, как все открылось.
— Мы ехали в Уэльву. Там он играл в спектакле, и мы собирались ехать дальше, в Тавиру, в Португалию, и провести выходные на море.
— Почему ты выбрал этот момент?
— Я не выбирал. Я разозлился на него. Разозлился за рассказы о том, какой чудесный у него брат. Какой внимательный. Заботливый. Отец совершенно не умел управляться с деньгами, и Игнасио его постоянно выручал. А еще присылал электриков и сантехников чинить поломки. Он даже бесплатно поменял проводку в доме. Игнасио это ничего не стоило. Он все расходы проводил через компанию. Но отец за все это считал его прекрасным парнем. Он не видел, что на уме у Игнасио. Не видел, насколько он противен брату, что Игнасио завидует его таланту и славе. Так что, когда Пабло в очередной раз наводил глянец на раззолоченный образ брата, я ему все сказал.
— Можешь вспомнить, что именно ты сказал?
— Я все помню, как будто это было только что, — ответил Себастьян. — Я сказал: «А знаешь, когда ты уезжал в турне и оставлял меня со своим братом…» Отец, улыбаясь, повернулся ко мне, и в лице его заранее читалась любовь к тому, что он вот-вот услышит — очередные чудесные слова про Игнасио. Это было так трогательно, что я едва мог заставить себя говорить, но злость победила, и я ударил в цель. Я сказал: «… каждую ночь он меня насиловал». Отец потерял управление. Машина съехала с дороги и застряла в канаве. Он начал бить меня по голове и лицу, я открыл окно и выбрался в канаву. Он вылез следом, через свою дверь, как танкист через люк. С моим отцом никогда нельзя было понять, играет он или нет. Он мог злиться и тут же любить. Но в тот день его гнев был настоящим. Он догнал меня в поле у дороги. Схватил за волосы, таскал туда-сюда. Он бил меня своими тяжелыми руками, кулаками и ладонями, пока я не обмяк, как тряпичная кукла. Отец притянул мое лицо к своему, я видел его пот, его зубы, побелевшие губы, чувствовал его дыхание, когда он заставил меня взять свои слова назад. Заставил сказать, что я солгал. Заставил просить прощения. А когда я попросил, он простил меня и сказал, что больше мы об этом говорить не будем. И мы не говорили. С того дня мы больше по-настоящему не разговаривали.
