Зов кукушки - Гэлбрейт Роберт (электронные книги без регистрации .txt) 📗
— Да такие шмотки каждый второй носит, — чуть помедлив, бросил он. — С лейблом «GS». Костюмчики яркие. Штаны тренировочные.
— Я говорю о толстовке с капюшоном, созданной в единственном экземпляре. Позвони Диби, спроси, что прислал ему Сомэ. Больше я ни о чем не прошу. Уордл, если выяснится, что я прав, на чьей стороне ты предпочтешь оказаться?
— На пушку меня берешь, Страйк?
— Еще не хватало. Я лишь думаю о том, что серийный убийца разгуливает на свободе и замышляет следующее преступление… Но если ты беспокоишься о газетчиках, то им, думаю, не особенно понравится, что, обнаружив и второй труп, полиция продолжает цепляться за версию самоубийства. Позвони Диби Макку, Уордл, пока не появились новые жертвы.
11
— Нет, — тем же вечером решительно сказал в телефонную трубку Страйк. — Это становится опасным. Слежка не входит в обязанности секретаря-референта.
— Равно как и посещение отеля «Мальмезон» или Института востоковедения и африканистики, — заметила Робин, — но по этим пунктам у вас нареканий не было.
— Никакой слежки, Робин. Мэтью тоже этого не одобрит.
Странное дело, думала Робин, сидя в халатике на кровати и прижимая к уху телефон. Босс в глаза не видел ее жениха, но помнил его имя. Опыт подсказывал, что мужчины не забивают себе голову подобной чепухой. Мэтью многих не помнил по имени, даже свою новорожденную племянницу; но Страйка, видимо, научили, как сохранять в памяти такие подробности.
— Я не обязана спрашивать разрешения у Мэтью, — сказала она. — Да и что здесь опасного? Вы же не считаете, что Урсула Мей кого-нибудь убила?
(В конце фразы возникло неслышное «или как?»)
— Нет, не считаю, просто я не должен показывать, что меня интересуют ее передвижения. Убийца может занервничать, а я не хочу, чтобы еще кого-нибудь откуда-нибудь сбросили.
Под тонкой тканью халатика у Робин заколотилось сердце. Она понимала, что Страйк не раскроет имя предполагаемого убийцы; ей было бы даже боязно его узнать, но факт оставался фактом: ни о чем другом она думать не могла.
Это она позвонила Страйку. Прошел не один час после того, как ей на телефон пришло сообщение от босса с просьбой запереть контору в пять часов, поскольку сам он вынужден проследовать с полицейскими в Скотленд-Ярд. Робин не находила себе места. «Ну позвони ему, ты же спать не сможешь», — сказал ей Мэтью, желая не столько поиздеваться, сколько намекнуть, что в данном вопросе он солидарен с полицейскими.
— Послушайте, у меня к вам просьба, — сказал ей Страйк. — С утра первым делом позвоните Джону Бристоу и сообщите ему про Рошель.
— Ладно, — сказала Робин, глядя на большого плюшевого слона, которого восемь лет назад подарил ей Мэтью на их первый День святого Валентина; сам даритель сейчас сидел в гостиной и смотрел вечерний выпуск новостей. — А вы чем будете заниматься?
— Съезжу на киностудию «Пайнвуд», перекинусь парой слов с Фредди Бестиги.
— Как это? — удивилась Робин. — Вас к нему и близко не подпустят.
— Разберемся, — сказал Страйк.
Когда Робин повесила трубку, Страйк еще немного посидел без движения в темноте. Мысль о непереваренном фастфуде в разбухшем трупе Рошель не помешала ему по пути из Скотленд-Ярда умять два бигмака, большой картофель фри и мороженое макфлури. Сейчас желудочные выхлопы перекликались с глухим уханьем бас-гитары в кафе «12 тактов». Звуков бас-гитары Страйк в последнее время просто не замечал: они стали привычными, как его собственный пульс.
Захламленная девчоночья квартирка Сиары Портер, широкий стонущий рот, длинные белые ноги, крепко обхватившие его за спину, — все это осталось в какой-то прошлой жизни. А теперь его мысли занимала приземистая, неуклюжая Рошель Онифад. Он вспоминал, как она, едва распрощавшись с ним, тараторила по телефону и шагала по улице в той же одежде, в какой ее вытащили из воды.
Он был уверен, что составил для себя картину происшедшего. Рошель позвонила убийце и доложила, что за обедом встречалась с частным сыщиком; по сверкающему розовому телефону тут же была назначена встреча; поужинав или просто посидев за бокалом вина, они темными улицами направились к реке. Страйк мысленно рисовал себе тот район, куда якобы перебралась Рошель, и в первую очередь серовато-зеленый с позолотой Хаммерсмитский мост с невысокими перилами — излюбленное место самоубийц над быстриной Темзы. Плавать Рошель не умела. Поздний вечер; влюбленная парочка, шутя, толкается на мосту; вот проехала машина, потом крик, всплеск. Кто мог это видеть?
Никто, если у злодея стальные нервы и ему опять повезет; а этот подонок уже доказал первое и с пугающим безрассудством полагался на второе. Из-за его неслыханной веры в собственную безнаказанность, с какой Страйк еще не сталкивался, сторона защиты, конечно же, будет настаивать на ограниченной вменяемости. Возможно, рассуждал Страйк, там и есть какая-то аномалия, некая форма помешательства, но психология преступника его не интересовала. Как и Джон Бристоу, он хотел одного — справедливости.
В темном кабинете мысли Страйка неожиданно и совсем некстати устремились назад во времени, к самой личной из всех потерь, к той, которая, по ошибочному мнению Люси, довлела над каждым его расследованием, окрашивала каждое дело, — к той насильственной смерти, что расколола их с Люси жизнь на две эпохи: до гибели матери и после. Люси считала, что он бросил все и ушел служить в военную полицию только из-за смерти Леды, что бежал от недоказанности вины отчима, что каждый труп, который он осматривал по долгу службы, неизбежно вызывал у него в памяти образ матери, что в каждом пойманном убийце ему виделась тень отчима; что расследование каждой смерти превращалось для него в личное искупление.
Но нет, Страйк решил посвятить себя этой карьере задолго до того, как в тело Леды вошла фатальная игла; задолго до того, как он понял, что его мать (как и любая человеческая особь) смертна и что убийство — это нечто большее, чем задачка, требующая ответа. На самом-то деле это Люси жила с оглядкой на прошлое, окутанная воспоминаниями, как роем трупных мух; это она проецировала на любую насильственную смерть те противоречивые чувства, которые всколыхнула в ней безвременная кончина матери.
Однако же сегодня он невольно занялся тем, что приписывала ему Люси: стал вспоминать Леду и проводить параллели с нынешним делом. Леда Страйк, супергрупи. Именно такая подпись сопровождала самую известную ее фотографию, черно-белую, причем единственную, на которой его родители были изображены вместе. Лицо сердечком, блестящие темные волосы, а глаза как у обезьянки-игрунки. Отца и мать разделяют антиквар (давно наложивший на себя руки), высокородный плейбой (умерший от СПИДа) и Карла Астольфи, вторая жена отца. Сам Джонни Рокби женоподобен и, почти как Леда, длинноволос. Бокалы мартини, сигареты, струйка дыма, вылетающая изо рта манекенщицы, но его мать самая стильная в этой компании.
Похоже, все, кроме Страйка, считали смерть Леды плачевным, но предсказуемым исходом ее рискованной жизни за гранью общепринятых норм. Даже близкие, давние знакомые не сомневались, что она сама вколола себе смертельную дозу. По общему мнению, его мать слишком близко подошла к осклизлому краю жизни, а потому никто не удивился, когда она исчезла из виду и упала в объятия смерти, оставшись лежать в холодной неподвижности на грязной простыне.
Почему она такое сотворила, никто не мог объяснить, даже дядя Тед (молчаливый, подавленный, согнувшийся над кухонной раковиной), даже тетя Джоан (заплаканная, но гневная, обнимавшая возле своего кухонного столика девятнадцатилетнюю Люси, которая рыдала ей в плечо). Передоз легко согласовывался с той жизнью, что выбрала для себя Леда, — сквоты, рокеры, разнузданные вечеринки; с убожеством ее последнего романа и жилища; с доступностью наркотиков; с ее безрассудной тягой к острым ощущениям и кайфу. Страйк единственный из всех допытывался, кому было известно, что его мать начала колоться; он один понимал, что баловаться травкой и резко подсесть на героин — это совсем не одно и то же; только у него возникали подозрения и вопросы без ответов. Но кто слушал двадцатилетнего студента?
