Черный треугольник. Дилогия - Кларов Юрий Михайлович (книга регистрации TXT) 📗
Именно поэтому Горлова и подругу Ясинской – Лерер, на молчаливость которой, видимо, не рассчитывали, постарались в Екатеринбурге убрать. И устроил «несчастный случай» на железнодорожной станции не кто иной, конечно, как начальник Екатеринбургского отделения контрразведки Винокуров. Он же, посулив излишне ретивому начальнику Омского управления государственной охраны Светозарову дружбу всесильного коменданта Омска генерала Волкова и связанное с этим повышение по службе, подбросил тому на выбор две весьма удобные версии. По одной расхитителем сокровищ был Галицкий (ищи ветра в поле!), по другой – бывший однополчанин начальника Екатеринбургской контрразведки Олег Григорьевич Мессмер, у которого Винокуров в тысяча девятьсот двенадцатом году похитил и увез в Варшаву невесту.
Не знаю, чем страдал в своей жизни приятель Олега Мессмера, но, во всяком случае, не избытком совести.
С Екатеринбургом была налажена вполне приличная телеграфная связь, поэтому еще до убийства Глазукова я переговорил по прямому проводу с Ягудаевым, поручив ему собрать дополнительные сведения о деятельности группы Галицкого на Урале и в Сибири, а также о судьбе всех лиц, причастных к истории с серьгами-каскадами.
Как выяснилось, Ягудаев к тому времени уже располагал кое-какими новыми данными. Некоторые сведения о Винокурове я получил от Хвощикова.
– Генерал Волков эмигрировал? – спросил Ермаш.
– Покуда точно не установлено. Есть сведения, что убит в бою год Олонками в декабре девятнадцатого.
– А Винокуров?
– Вместе с Гришиным-Алмазовым был послан Колчаком через линию фронта с заданием к Деникину. Оба добрались благополучно. Когда Гришина-Алмазова назначили комендантом Одессы, Винокуров был там начальником контрразведки. Дальнейшая судьба неизвестна.
– Как он вообще на Урале оказался?
– Его в семнадцатом прикомандировали к Академии Генерального штаба. Вместе с академией он и прибыл в Екатеринбург. А при эвакуации наших из города летом восемнадцатого, разумеется, остался.
– Об Олеге Мессмере какие-либо документы сохранились? Светозаров его арестовывал или нет?
– Арестовал и этапировал в Омск. Три месяца в тюрьме держал.
– Потом выпустил?
– Нет. Ягудаев раскопал в архивах уведомление тюремной администрации вице-директору департамента милиции – Мессмер скончался в камере после ночного допроса якобы от разрыва сердца. А знаешь, кто был к тому времени вице-директором?
– Ну-ну?…
– Светозаров…
Ермаш усмехнулся:
– Не зазря же его Винокуров уверял, что с Волковым ссориться не след. Сразу же тебе и награда – продвижение по службе. Ну а пенсию-то хоть назначили семье того филера, что все это дело раскопал?
– Нет. Единовременное вспомоществование выплатили, а в пенсионе отказали.
– Чего так?
– «Стесненное финансовое положение правительства»… Вдова лично к Колчаку обращалась – все равно отказ. Но хоронили на казенный счет… Правда, по второму разряду.
– И то слава богу, – сказал Ермаш. – Ты когда собираешься допрашивать Эгерт?
– Сейчас. Ее уже доставили в Центророзыск.
– На что-нибудь рассчитываешь?
– На многое.
– Ну, ты у нас известный оптимист, – улыбнулся Ермаш. – А впрочем… Используя все эти факты, из нее, пожалуй, можно кое-что и вытянуть. С перекрутинкой баба… Все красивые бабы с перекрутинкой. И не глупа. Как считаешь?
– На это я тебе уже после допроса отвечу.
Ермаш угадал: Эгерт действительно оказалась неглупой бабой. И с перекрутинкой…
Но главным в ней было все-таки другое.
II
За два месяца пребывания в 1912 году в камере Таганской тюрьмы я проглотил массу книг, в том числе «Историю культуры» Липперта. Фундаментальный немец обрушил на мою голову такой мощный поток фактов из прошлого человечества, что в нем потонуло все, даже мысль о предстоящей виселице. Но виселицы я избежал, и моя память которая всегда напоминала то ли лоток коробейника, то ли мусорный ящик, обогатилась массой любопытнейших вещей.
Липперт утверждал, что, вопреки общепринятому мнению, украшения появились у наших предков значительно раньше, чем одежда. Первый франт среди пещерных жителей вначале вставил себе в нос каменное кольцо, я уж только затем обернул свои чресла медвежьей шкурой. Более того, писал Липперт, сама одежда отчасти не столько дань необходимости, сколько неуемному желанию украсить себя. Мы знаем, писал он, немало народов, которые не носили никакой одежды, но ни один из них не обходился без украшений.
И вот после очередного допроса, когда мы со следователем сидели недовольные друг другом и молча курили, я, чтобы разрядить обстановку, заговорил об этой гипотезе. К моему глубочайшему удивлению, следователь, прирожденный неудачник с тусклыми глазами старой, всем надоевшей собаки, которая постоянно озирается, пытаясь угадать кто и с какой стороны пнет ее в очередной раз сапогом, так заинтересовался Липпертом, будто это был не ученый, а один из руководителей вооруженного восстания девятьсот пятого года.
«Как, говорите? Липперт? Надо бы записать для памяти. Инстинкт украшательства… Весьма справедливая мысль. Особо для россиян».
Я спросил, почему он решил выделить наше любезное отечество.
«Ну как же? Папуасы мы с вами, Леонид Борисович, дикари, не в обиду будь нам сказано, – живо откликнулся он. – Да и какой с нас спрос? Всего-то полсотни лет, как с рабством расстались, да и расстались ли? Где уж за европейцами поспешать. Человечинку не едим, верно. А так как есть папуасы. Вот и украшаем себя чем поярче, лишь бы сверкало да глаза жмурило. Кто несостоятельней – гувернеров, устриц, вина для украшения из-за границы выписывает. Кто победней – сапогами со скрипом обзаводится и волосья лампадным маслом смазывает. Мы в мундирах щеголяем, при орденах да эполетах. Вы тоже чего бы поярче выискиваете. Лассаля, Маркса, Прудона читаете. Прогресс, эволюция, революция, идейки всякие, баррикады, прокламации, «весь мир насилья мы разрушим…». Куда как красиво!
О русских дамах и не говорю – никак не придумают, чем бы себя разукрасить. И туалеты им подавай, и эманципацию, и любовь свободную, и в губернаторов стрелять разреши… Чего улыбаетесь? Какой уж тут смех! Причесалась такая вот папуаска перед зеркалом, припудрила носик и разрядила свой браунинг в старичка генерала. Чего, дескать, за красивую идею не сделаешь? В цивилизованной стране с ней бы не церемонились. А у нас? Преступница? Кто преступница? Она преступница? «Нет, господа присяжные заседатели, – говорят адвокаты, – перед вами не преступница, а украшение нашего общества. Перед вами, господа присяжные заседатели, современная Жанна д'Арк!» Ну а тем-то что, в держимордах ходить? С какой стати? Тоже желают перед любезнейшей публикой передовыми взглядами покрасоваться. Вот и выносят оправдательный вердикт: признать-де русскую папуаску французской Жанной д'Арк.
А тут уж и другая Жанна к браунингу примеряется, под фасон да под цвет платья подбирает… Пиф-паф! – и сразу же в украшение общества. Чего ж не побаловаться? А уж генерала она для себя отыщет. Генералами наша Папуасия всегда богата была. На всех Жанн хватало…
Вот так, Леонид Борисович, – закончил он свою филиппику, – все с украшений началось, все украшениями и кончится… Инстинкт. Остроумнейший человек был ваш Липперт. Его бы к нам в Россию…»
«Шефом жандармского корпуса?»
«Могли бы и в председатели Государственной думы определить. Там тоже, видно, без варягов не обойтись…» И спросил: «Показания давать будете?»
«Зачем? Для украшения вашего послужного списка или чтобы виселицу собой украсить?»
«Тоже верно, – согласился он. – На кой ляд вам показания давать!»
Чувствовалось, что возвращаться домой ему так же не хотелось, как и мне в камеру. Как-то мельком я видел его жену, решительную даму с поджатыми губами и гусарскими усиками под тонким носом. Не знаю, что именно украшало его жизнь, но только не она…
Представив себе задушевную беседу немецкого ученого и русского жандармского офицера о роли украшений у дикарей и цивилизованных народов, я, видимо, улыбнулся, потому что блестевшие от сдерживаемых слез глаза Елены Эгерт мгновенно просохли и она, будто камень, бросила в меня настороженный взгляд.
