Черный треугольник. Дилогия - Кларов Юрий Михайлович (книга регистрации TXT) 📗
Пожалуй, Липперта все-таки забавней было бы свести не с моим бывшим следователем, который придавал вопросу об украшениях, я бы сказал, несколько жандармский колорит, а с Эгерт. Во всяком случае, от знакомства с ней он бы получил большее удовольствие.
Насколько я мог судить, Эгерт действительно была красива и понимала толк в украшениях.
К концу гражданской воины русские женщины, в том числе и тургеневские, значительно изменили свой традиционный облик. Виной тому были и копоть горевших повсюду родовых дворянских усадеб, и отсутствие воды в городских водопроводах, и астрономические цены на мыло, и то, что поэтические шелка превратились в вульгарную мануфактуру.
Привередничать с туалетами не приходилось, и блоковские незнакомки научились обходиться шляпками из ломберного сукна, платьями из гардин и дырявой обувью, зашнурованной веревочками, выкрошенными в фиолетовый цвет чернилами.
Как ни странно, но Эгерт все эти неприятности военного быта не коснулись. Она напоминала довоенного ангела, который пересидел год-другой на небе, затем спустился на землю и, заглянув мимоходом на Сухаревку, где обменял крылья на французскую косметику, украсил наконец своим присутствием мой кабинет.
Одного взгляда на эту женщину было достаточно, чтобы понять, насколько могуч в ней воспетый Липпертом инстинкт. В ней все предназначалось для украшения: лицо, осанка, жесты и даже умение рассказывать на допросе о некоторых щекотливых фактах из собственной биографии.
В общем-то весьма банальная история отношений с Олегом Мессмером, Винокуровым, а затем Галицким приобретала в ее трактовке неповторимый аромат романтики, красоту кружевного изящества чувств, самоотреченности и чего-то еще, трудноуловимого, непонятного, может быть, и вовсе не существовавшего, но тем не менее щекочущего нервы и вызывающего умиление.
Впрочем, она не столько трактовала факты, сколько воображала их, прибегая в необходимых, по ее мнению, случаях к привычной помощи пудры, румян и помады.
Следует признать, что получалось у нее все это весьма неплохо.
К своему удивлению, я узнал, что Эгерт не только любила некогда Олега Мессмера, но любит его до сих пор и будет любить до конца жизни. Любовью к нему вызван и ее побег из-под венца вместе с Винокуровым.
Не искушенный в казуистике бедняга Хвощиков, который протоколировал показания Эгерт, именно в этом месте оставил на бумаге жирную кляксу.
– Но согласитесь, Елена Петровна…
Она была со мной согласна: все сказанное ею могло восприниматься лишь как парадокс. Но в конце концов, вся человеческая жизнь – это цепочка парадоксов, а чтобы судить о чем-либо, надо знать. И знать не то, что лежит на поверхности, а то, что скрыто в глубине.
Олег Григорьевич Мессмер и Василий Григорьевич внешне были очень похожи. И тем не менее трудно найти людей, более несхожих по характеру, идеалам, устремлениям.
Олега Мессмера судьба предназначала для служения богу. Он это понимал с детства. Но в семье Мессмеров для детей существовал лишь один путь – военная карьера: кадетский корпус, юнкерское училище, служба в гвардии…
Елена Эгерт встретилась с Олегом Мессмером в году и сразу же беззаветно полюбила его. К сожалению, он ей ответил тем же. К сожалению – потому что именно тогда, после длительной душевной борьбы, вопреки отцу и брату, он принял безоговорочное решение уйти в монастырь и посвятить остаток своей жизни богу.
Любовь по своей сути эгоистична, и Елене стоило немало усилий отказаться от счастья и помочь Олегу Мессмеру преодолеть собственную слабость.
Винокуров…
Если бы он знал, какая жалкая роль ему тогда отводилась… Ведь ей было все равно кто. На месте Винокурова мог оказаться первый встречный. Да, собственно, он таковым и был – первым встречным. Их ничто не связывало – ни до, ни после… Она тогда бежала от себя, от своей любви, которая могла навеки искалечить жизнь Олега Григорьевича Мессмера.
Искупительная жертва. Принеся ее, чувствуешь себя чище, добрей, ближе к богу.
Давно это произошло, а порой кажется, что только вчера. Нетрудно себе представить, какой скандал вызвал ее поступок в обществе. Ведь каждый все воспринимает в меру своей испорченности. Впрочем, Олег Григорьевич и тот не сразу ее понял. Но все-таки понял.
Глупо, конечно, откровенничать с человеком, которого видишь впервые, но зато и легче, чем с кем-нибудь из близких. И если уж зашла речь об Олеге Григорьевиче… Что ж, ей скрывать нечего, хотя она никак не может понять, почему ею интересуется сыскная милиция.
Еще очаровательней выглядела ее связь с Галицким. Здесь Елена Эгерт представала уже не в образе героини, самоотверженно отказавшейся во имя высших идеалов от счастья своей великой неземной любви, а в обаятельном облике снисходительной и терпеливой матери, помогающей обессиленному страстями сыну вновь обрести в этом сложном, противоречивом мире душевный покой, гармонию, веру в людей и бога.
Мальчик влюбился в нее. Но дело не в этом. Вернее, не только в этом. Оказывается, командир анархистского партизанского отряда «Смерть мировому капиталу!», как и многие, лишенные в детстве родительского внимания и теплоты (а это было именно так, она хорошо знала в Тобольске семью Галицких), был склонен к крайностям. Вспыльчивый и взбалмошный, он иной раз совершал жестокие поступки, которых впоследствии сам же стыдился. Ее долг заключался в том, чтобы оказать ему помощь.
…Когда протокол украсился в третий раз кляксой, я понял, что пора наконец Хвощикова пожалеть, и задал Эгерт вопрос: навещала ли она Олега Мессмера в монастыре? Разумеется. Она там неоднократно бывала – и одна, и с его родственниками.
– Вы поддерживали отношения с Мессмерами?
– Люди, которые были дороги Олегу Григорьевичу, были дороги и мне. Это так естественно.
– А когда вы последний раз посетили Валаам?
Эгерт с ответом не торопилась. Она понимала, что это уже похоже на начало настоящего допроса.
– Года два назад.
– А точнее?
– Кажется, в марте восемнадцатого года. Да, в марте восемнадцатого.
– Так давно?! – поразился я, всем своим видом давая понять, что великая любовь, о которой она рассказывала, с подобным ответом как-то не согласуется.
– Видите ли… Олег Григорьевич в марте восемнадцатого покинул монастырь.
– Совсем? – еще более удивился я.
– Уверена, что нет, но пока на Валаам он не возвращался. Он тогда приезжал в Москву на похороны брата, Василия Григорьевича.
– Казначея «Алмазного фонда»? – проявил я некоторую осведомленность, которая ей не понравилась.
Теперь Эгерт необходимо было обдумать внезапно возникшую ситуацию, а мне – не дать ей такой возможности.
– Олег Григорьевич покинул Валаам с разрешения настоятеля монастыря?
– Не знаю. Он уехал после моего возвращения в Москву.
– Но ведь вы встречались в Москве?
– Встречались…
– И в доме старика Мессмера, и на похоронах, и у вас?
– Да…
– Разве он вам ничего не говорил по этому поводу?
– Представьте себе.
– И вы не спрашивали?
– Нет.
– Странно, очень странно… А где он сейчас, в Москве?
– Нет, не в Москве.
– А где?
– Он тогда пробыл здесь неделю, а затем уехал.
– Куда? – быстро спросил я, навязывая ей ускоренный темп допроса и не давая тем самым возможности тщательно взвешивать ответы.
– В Тобольск.
– В Тобольск?!
– Его туда пригласили кузина и ее муж.
– Уваровы? – вновь проявил я осведомленность.
– Да, Уваровы.
– Зачем?
– Погостить.
Экспромт был не из удачных: 1918 год, как известно, мало подходил для такого рода поездок. Я широко и добродушно улыбнулся, давая тем самым понять, что оценил ее шутку. Улыбнулся и Хвощиков.
– А если серьезно?
– Погостить, – повторила она, и лицо ее стало почти таким же простодушным, каким оно бывало у Ермаша.
Наступившую паузу никто не торопился заполнить.
– У меня, конечно, нет никаких сомнений в вашей правдивости, Елена Петровна, – наконец сказал я. – Но согласитесь, что все выглядит… скажем, непонятно. Монах-схимник, еще не получив от отца телеграммы о смерти брата (мы проверяли), но зато побеседовав с тремя неожиданными посетителями, – для сведения Эгерт сообщил я, – поспешно выезжает в Москву на похороны брата, забыв спросить на это разрешение настоятеля монастыря. Ладно, допустим, его мучили предчувствия или он обладал даром предвидения, а в согласии настоятеля он не сомневался. Но ведь потом количество странностей не уменьшается, а возрастает.
