Последний дон - Пьюзо Марио (книги регистрация онлайн .txt) 📗
Пункт второй: жизнь без власти невыносима. В конце концов, что может сделать старик вроде него, даже если получит новехонькое сердце? Он не сможет заниматься спортом, ухлестывать за женщинами, получать удовольствие от еды или выпивки. Нет, для старика единственное удовольствие – власть, и что ж тут плохого? Власть можно использовать, чтобы делать добро. А разве он не проявил милосердия к Эрнесту Вейлу, вопреки всем принципам предусмотрительности, вопреки собственным предубеждениям, нажитым за целую жизнь? Разве он не сказал докторам, что он не хочет лишать ребенка или какого-нибудь молодого человека возможности получить новую жизнь благодаря пересадке сердца? Разве это не использование власти ради высших идеалов?
Но он прожил долгую жизнь, имея дело с лицемерием, и теперь распознал его в себе. Он отказался от нового сердца только потому, что условия сделки его не устраивали; это сугубо прагматическое решение. Он предоставил Эрнесту Вейлу проценты, потому что хотел завоевать любовь Клавдии и уважение Молли Фландерс; это просто сентиментальность. Но разве так уж страшно, что он хочет оставить о себе добрую память?
Он был доволен прожитой жизнью. Он самостоятельно выбился из бедняков в богачи, он вознесся над окружающими людьми, он наслаждался всеми прелестями человеческой жизни, любил красивых женщин, жил в роскошных домах, ходил в тончайших шелках. И помогал в создании искусства. Завоевал грандиозное могущество и огромное состояние. И пытался делать добро людям. Вложил десятки миллионов в постройку этой самой больницы. Но более всего он наслаждался борьбой с окружающими людьми. И что ж тут такого? Как же еще можно добиться могущества, позволяющего тебе творить добро? И все-таки даже сейчас он чуточку сожалел о последнем акте милосердия по отношению к Эрнесту Вейлу. Нельзя вот так запросто отдавать кому-либо завоеванное, особенно под угрозой. Но Бобби об этом позаботится. Бобби позаботится обо всем.
Бобби внедрит необходимую легенду для прессы, повествующую об отказе Марриона от пересадки сердца, чтобы это сердце мог получить кто-нибудь помоложе. Бобби вернет все возможные проценты. Бобби избавится от компании его дочери, приносящей «ЛоддСтоун» одни убытки. Бобби примет удар на себя.
Вдали тихонько звякнул колокольчик, а потом послышалось тарахтение факс-аппарата, принимающего биржевые сводки, составленные в Нью-Йорке. Постукивание факса перекликалось с биением угасающего сердца Марриона.
Теперь только правду. Он вволю насладился жизнью. И в конце его предало не тело, а собственный рассудок.
Теперь только правду. Он разочаровался в людях. Он видел слишком много предательств, слишком много жалких слабостей, слишком много жадности к славе и деньгам. Фальши между возлюбленными, мужьями и женами, отцами, сыновьями, матерями, дочерьми. Слава Богу за все фильмы, которые он создал, фильмы, дарившие людям надежду, и слава Богу за его внуков, и слава Богу, что он не увидит, как эти внуки повзрослеют и войдут в человеческое общество!
Тарахтение факса смолкло, и Маррион ощутил трепет собственного сердца. Комнату наполнял предрассветный сумрак. Маррион увидел, как сиделка выключила лампу и захлопнула книгу. Как же одиноко умирать, когда с тобой в комнате всего лишь одна чужая женщина, в то время как тебя любило такое множество красавиц и могущественных людей. Потом сиделка приподняла ему веки, приложила стетоскоп к груди. Огромные двери палаты распахнулись, будто врата античного храма, и Маррион расслышал позвякивание тарелок на подносах с завтраком…
Затем комната наполнилась ярким светом, он ощутил кулаки, бьющие ему в грудь, и принялся ломать голову, зачем это с ним делают. В его сознании возникло облако, наполнившее его туманом. И сквозь этот туман пробивались вопли. В его затуманенном от кислородного голодания мозгу вспыхнула строчка из фильма: «Значит, вот так и умирают боги?»
Он ощутил электрические разряды, удары ладоней, разрез, сделанный для прямого массажа сердца руками.
Скорбеть будет весь Голливуд. Но сильнее всех – ночная сиделка Присцилла. Она выходила работать в две смены, потому что ей надо кормить двух маленьких детей, и ей было неприятно, что Маррион умер в ее смену. Она всегда гордилась своей репутацией одной из лучших сиделок в Калифорнии. Она ненавидела смерть. Но книга, которую она читала, очень увлекла ее, и она планировала, как бы переговорить с Маррионом, чтобы снять по ней фильм. Не вечно же ей быть сиделкой, помимо этого она еще и киносценаристка. И все еще не отчаялась. На верхнем этаже больницы с огромными палатами лечатся величайшие люди Голливуда, и она всегда будет оборонять их от смерти.
Но все это разыгралось лишь в рассудке Марриона перед самой смертью. Рассудке, пропитанном тысячами просмотренных фильмов.
На самом же деле сиделка подошла к его постели только минут через пятнадцать после его смерти, настолько тихо он умер. Она немного поразмыслила – секунд тридцать, пожалуй, – стоит ли вызвать бригаду, чтобы попытаться вернуть его к жизни. Она уже не первый год сталкивалась со смертью и потому была куда милосерднее, чем большинство коллег. К чему возвращать человека в этот мир, обрекая его на все тяготы жизни? Подойдя к окну, она понаблюдала за солнцем, восходящим над горизонтом, голубями, с важным видом выхаживающими по каменным парапетам. Право последнего решения оставалось за Присциллой. Она была последним судьей Марриона… И самым милосердным из судей.
Глава 13
Сенатор Уэввен наткнулся на грандиозные новости, которые обойдутся Клерикуцио в пять миллионов долларов. Так сказал Джорджио курьер. Это потребовало гор бумажной работы. Кроссу придется изъять из кассы казино пять миллионов и создать длинную легенду их исчезновения. Вдобавок Кроссу пришло послание от Клавдии и Вейла. Они остановились в отеле, заняв тот же самый номер, и хотели срочно свидеться с ним.
Еще поступил звонок от Лиа Вацци из охотничьей хижины. Он требовал личной встречи с Кроссом как можно скорее. Ему не требовалось говорить, что дело срочное, потому что любое требование, исходящее от него, – срочное, тем более что он уже выехал. Кросс начал работать с бумагами по переброске пяти миллионов долларов сенатору Уэввену. Сами деньги занимают чересчур много места, чтобы можно было сунуть их в «дипломат» или дорожную сумку. Кросс позвонил в магазин сувениров отеля, припомнив выставленный на продажу старинный китайский сундук, достаточно вместительный, чтобы скрыть эту сумму, – темно-зеленый, украшенный зелеными стразами и обладающий надежным замком.
Гронвельт научил Кросса создавать бумажный след, легализующий деньги, испарившиеся из казино отеля. Это долгая, трудоемкая работа, требующая переброски денег на ряд счетов, проплат разнообразным поставщикам за выпивку и продукты, специфические программы обучения персонала и публичные акции, а также вереницы игроков – несуществующих, но задолжавших кассе.
Кросс потратил на эту работу целый час. Сенатор Уэввен до завтра не появится, это будет суббота, а пять миллионов следует передать ему до его отъезда в понедельник утром. В конце концов внимание Кросса начало рассеиваться, и ему пришлось устроить перерыв. Он позвонил в номер Клавдии и Вейла. Трубку сняла Клавдия.
– Мы с Эрнестом просто на стенку лезем, – заявила она. – Мы должны с тобой поговорить.
– Ладно, – согласился Кросс. – Почему бы вам обоим не спуститься, чтобы немного поиграть, а я через часок захвачу вас в зале гостей. – Он выдержал паузу. – Тогда мы сможем пойти пообедать, а вы поведаете мне о своих горестях.
– Мы не можем играть. Эрнест исчерпал свой кредит, а мне ты больше не открываешь кредитов, не считая дерьмовых десяти штук.
Кросс лишь вздохнул. Сие означает, что Эрнест Вейл уже задолжал казино сто штук, а его векселя – практически туалетная бумага.
– Дай мне час, а затем приходите в мой номер. Пообедаем здесь.
Кроссу надо было сделать еще один телефонный звонок – Джорджио, чтобы подтвердить, что платеж сенатору должен состояться; не то чтобы курьер находился под подозрением, просто такова устоявшаяся процедура. В разговоре они пользовались условленным устным кодом. Имена обозначались оговоренным числами, а деньги – оговоренным буквами алфавита.
