Выбор оружия - Незнанский Фридрих Евсеевич (книги без регистрации .txt) 📗
Ирина только ахала, когда муж демонстрировал ей, вернувшейся с работы, переложенную кафельную плитку в ванной, перевешенные в удобные места бра, прибитые вешалки и крючочки. Об этом она не могла допроситься его годами.
– Сашка, ты гнусный обманщик! – возмущалась она. – Сколько лет прикидывался неумехой! А ты же, оказывается, все умеешь. Когда захочешь…
– Не все, – вполне серьезно и даже с какой-то тронувшей Ирину грустью ответил он.
– Чего же ты не умеешь?
– Любить тебя. Так, как, наверное, должен.
– Перестань, – смутилась она. – Никому ты ничего не должен. И это ты умеешь… Когда захочешь.
Никогда за все годы семейной жизни Турецкий не проводил столько времени дома. Нинка липла к нему, таскала за ним по квартире щетки и молотки, путалась под ногами, повизгивала от восторга, когда Турецкий устраивал с ней веселую кутерьму. Они вдвоем побывали в старом цирке на Цветном бульваре, в новом – на проспекте Вернадского, в Детском музыкальном театре. Но когда Ирина спрашивала, что они смотрели, Нинка только хлопала ресницами и отвечала:
– А я не помню.
Она, наверное, в самом деле не помнила, ей важно было не то, что происходит на сцене, а совсем другое – что рядом с ней он, отец, папка, и до него в любой момент можно дотронуться, приласкаться, и порыв ее не будет остужен его усталым, равнодушным или раздраженным голосом.
Турецкого потрясло, когда она вдруг, ни с того ни с сего, на скамейке в зоопарке, где они ели мороженое, горько, по-взрослому, разрыдалась, уткнувшись лицом в его колени, и долго не могла успокоиться. Когда же наконец судороги в горле отпустили ее, она подняла к нему мокрое от слез лицо и спросила:
– Почему ты всегда не можешь быть таким?
Этот же вопрос Турецкий угадывал во взгляде Ирины и сам себя спрашивал: в самом деле – почему? А кто его знает. «Если мы милосердны к тем, кого любим, и не теряем привязанности к тем, кого обманываем, зачем нам высчитывать, чего в нас больше – хорошего или плохого?» Турецкий часто вспоминал эти слова Грина, не того, который написал «Алые паруса», а другого, Грэма, который прославился «Комедиантами» и «Тихим американцем». Бывший разведчик, шпион, ставший писателем, он, наверное, тоже мучился тем же вопросом: «Почему ты всегда не можешь быть таким?» И нашел ответ, который утешил его и много лет утешал Турецкого, примиряя его с собственной совестью. А теперь вот перестал примирять. Вопрос остался. И ответ на него нужно было искать не в чужих книгах, а в своей жизни.
– Я постараюсь, я буду очень, очень стараться, – искренне пообещал он Нинке тогда, в зоопарке. И он верил в то, что говорил.
А действительно, убеждал он себя, какое мне дело до того, что Костя Меркулов не звонит, а если звонит, то наспех, на ходу, какое мне дело до того, в каких таинственных дебрях новейшей российской государственности увязла моя докладная и что они там, наверху, соизволят решить. Я что, работы себе не найду? Да в ту же «Новую Россию» вернусь. Или в какую-нибудь фирму консультантом. В конце концов, в «Глорию» к Славке Грязнову пойду, давно звал. Звал, остановил себя Турецкий, а сам от такой хорошей жизни в МУР вернулся. Заместитель начальника МУРа, полковник милиции Грязнов. А выпестованное им частное детективное агентство «Глория» на Дениса, племянника, оставил. И выпал из жизни своих друзей. Будто пересел на другой поезд.
Что же за странное расписание у этих поездов жизни? Чем предопределен их маршрут – прямолинейностью стальных рельсов? Или капризами судьбоносных ветров? Если бы знать…
За первые две недели отпуска Турецкий не выпил ни рюмки водки, ни стакана вина – так, пару раз по бутылке «Жигулевского» в знойные дни, опылившие Москву тополиным пухом. Он приспособился по утрам, накормив Ирину завтраком и проводив ее на работу, бегать трусцой вместе с Нинкой по набережной, изнурял себя зарядкой, про которую не вспоминал уже лет пятнадцать, если не все двадцать. Попробовал даже бросить курить, но, промаявшись полдня, понял: это уже слишком. Он мотался по магазинам, носил белье в прачечную, мелочишку стирал сам, готовил завтраки, обеды и ужины, изнурял себя домашней работой, которой, оказывается, даже в самом ухоженном доме не бывает конца, и все чаще ловил себя на том, что вдруг останавливается посреди какого-нибудь дела и смотрит, смотрит… в никуда.
И Ирина, живая душа, это почувствовала. В какой-то из вечеров, уложив Нинку спать, она выставила на стол бутылку молдавского коньяка и предложила:
– Давай-ка дернем по маленькой.
Ну дернули, отчего же не дернуть. С отвычки вроде и не пошло. Выпили еще.
Ирина спросила:
– Что с тобой происходит?
Все– таки третья рюмка дошла до сердца. Турецкий признался:
– Знаешь, Иришка, я себя чувствую так, как пассажир, который сошел ночью на маленькой пристани с парохода. Пароход уходит все дальше и дальше, там музыка, люди, огни, а я стою один на раскисшем косогоре, вокруг тьма, дождь, грязь, стою и смотрю ему вслед. А он уходит и уносит с собой праздник.
– Все не так, – помолчав, отозвалась она. – Все совсем не так. Ты не на косогоре. Ты и есть пароход. Для меня, для Нинки. Ты и есть для нас праздник.
Вот так. Пароход «Турецкий». Греми музыкой, сверкай огнями, гуди! Господи, да почему же Костя-то не звонит?
И тут раздался звонок. Но звонил не Меркулов. Звонил Денис Грязнов, новоиспеченный директор агентства «Глория».
– Дядя Саша, не хотите заработать пару баксов честным трудом?
– Честным – не хочу.
– А нечестным?
– Не умею.
– А получестным?
– Это как? – заинтересовался Турецкий.
– Ну примерно так: труд честный, а оплачивается как нечестный.
– Соблазнительно. В чем дело?
– Завтра в час дня я встречаюсь с Дорофеевым. Это генеральный директор Народного банка. Слышали о таком?
– Кто же о нем не слышал. «Хороший банк – это устойчивый банк». Он?
– Не совсем. Но того же калибра. А может, и покрупней. Я хотел бы, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре. Дядя Слава тоже обещал подойти, если сумеет вырваться.
– Зачем мы тебе?
– Ну как. Подстрахуете. У меня первая встреча с таким клиентом. Будете оказывать мне моральную поддержку. А если будет нужно – вмешаетесь.
