Желтый дьявол (Т. 1 ) - Мат Никэд (бесплатная регистрация книга txt) 📗
В трактире «Перепутье» пир горой.
Пережогинцы угощают всех желающих. Из сдвинутых вместе столиков образован один большой стол. На нем все запасы питья и яств трактирщика.
— Давай еще, — орет Митька косой — бывший матрос Черноморского флота, ныне дезертир, атаман своей шайки.
— Больше нет, — испуганно отвечает трактирщик.
— Нет, — еле держась на ногах кричит Митька. — Так ты говоришь, что нет! А это видал?
Он вытаскивает из кармана кусок золота величиной в трехфунтовую гирю и отводит руку в сторону.
— Выбирай, что хошь! Или в морду, или давай еще.
— Что еще?
Митька Косой смотрит непонятным взором. А чорт его знает, что ему еще надо. Он и сам не знает. А надо.
— Давай девочек! Побольше. Всех, какие есть. Слышишь. Тащи.
— Играй, машина, — кричит с другого конца комнаты Васька Косарь — помощник Митьки. Он раньше служил в городе, интеллигент, и ему надо музыки.
— Машина испорчена — отвечает половой. — Сами испортили.
— А я хочу, чтоб играли, — пристает Васька. — Сыграй мне марш.
— Никак нельзя!
— Полезай в шкаф. Играй.
Под гиканье и хохот заставляют полового залезть в шкаф и руками и ногами изобразить марш.
— Зачем музыка, когда нет свадьбы, — говорит цыган Яшка. — Надо свадьбу играть.
Мысль Яшки понравилась.
— Свадьбу! Свадьбу!
Сейчас же все быстро выстраиваются попарно с девицами. Митька изображает попа; Васька, зажегши пучок пакли, привязанный к веревке, идет с кадилом и целуется со всеми.
Затем решают устроить крестины.
— Кого?
— Давайте хозяина, — кто-то предлагает.
— Даешь! — отвечают все хором.
Схватывают хозяина и, несмотря на протесты, раздевают. Затем вкатывают пустую бочку и начинают туда вливать водку.
— Давай, давай еще…
Когда бледный рассвет лижет окна домов, все спят. Кто где. Вповалку — мужчины, женщины, распростершись на заплеванном, изгаженном полу, под столами, под стойкой…
… Японский отряд входит в городок.
Освободившись из-под чьего-то навалившегося на него тела, Васька Косарь поднимается на локте.
— Что это за шум? Точно топот копыт.
Голова тяжелая. В желудке что-то давит, режет. Шатаясь, Васька поднимается и подходит к окну.
Он сперва не верит своим глазам. Потом безумный страх искажает его лицо.
— Ребята, вставай, — полусдавленно кричит Васька. — Японцы!
— Вставайте, японцы!!
Один, другой морщится, открывает глаза, но мысль острым клином врезывается в мутное сознание.
— Чего орешь, мать твою, — сердито ворчит Митька, вскочив на ноги.
— Японцы пришли. Уже на улице.
— Надо защищаться, — говорит Митька. Ударами сапога он будит остальных. — Вставайте! Вставайте!
Но уже поздно. В комнату врываются японцы и начинают бить прикладами и штыками направо и налево.
— Буршуика, буршуика, вставай!
Японцы хватают невстающих за ноги и тащат на улицу. Всех пленников, погоняя прикладами, отводят на базарную площадь.
С площади несутся неистовые крики. Там, привязав к столбам пленников, японцы обрезывают им носы, уши, выкалывают глаза… забавляясь этим зрелищем.
— Дафай есе сорото, — пристает к одному пережогинцу японец, нашедший у него кусочек в кармане.
— Нет больше!
— Вресь! — и японец вгоняет ему штык прямо в рот.
На разведенных кострах добела накаливают шомпола. Это специально для Митьки-главаря. Трое японцев еле удерживают его, так здорово, несмотря на побои, отбивается Митька.
— Говори, свороць, где красный?
— Не знаю, мы не красные.
— Я твой кто — белый?
— И не белые!
— Вресь! — решает японец, запутанный двусмысленными ответами Митьки.
— И черт нас дернул покинуть отряд, — ругается про себя Митька. — Вот теперь выпутайся… Эх, нет Палыча… убит…
А японцы не унимаются. Несколько офицеров выстраивают часть пленников подряд и упражняются в рубке голов с разбега. Во весь карьер мчатся мимо пленников офицеры, размахивающие саблями.
…Ж-ж-ж-ж… слетает голова, скатываясь далеко по откосу площади.
— Эй, вы там, — кричит японский полковник офицерам. Дайте им лопаты. Пусть сперва выроют себе могилу.
Крики истязуемых оглушают пустынные улицы. Жители все попрятались в погребах и ямах. Всего на кануне было: золото, и веселье и не верится, что сегодня пришла смерть, конец…
— О, господи помилуй, — крестится старушка перед иконкой в запертой на засов часовенке.
— Слава богу! — Теперь достанется этим большевикам, — говорит почтовый чиновник, залезая под кровать за ящики и чемоданы.
…У дверей трактира «Перепутье» валяется какой-то окровавленный комок…
Это — голова трактирщика.
4. О чем знает тайга
Зорко оглядываясь по сторонам, шествуют двое. На обоих защитного цвета солдатское обмундирование, котомки за спиной, котелки сбоку…
— Как настоящие красноармейцы — смеется Ольга.
Несмотря на все дорожные тяготы и лишения, на еще едва поджившую рану, она не теряет бодрости. Может быть потому, что у нее такой характер, а может быть потому, что она идет к Лазо…
Ее спутник — наш знакомый — кочегар Ефим, незаметный герой, преданный друг революции. Но он и прекрасный товарищ и друг Лазо и никому другому, как ему, Лазо доверил сопутствовать свою любимую.
— Скоро ли? — не терпится Ольге.
— Далеко еще идти, — спокойно говорит Ефим. — И еще неизвестно, что впереди.
— А что?
— Да все вот: то бандиты, то семеновцы…
— Кто это там прилег около холма? — не без тревоги спрашивает Ольга, указывая рукой на виднеющийся недалеко холмик.
Держа наготове револьверы, оба приближаются к неподвижно лежащей фигуре.
Не доходя несколько шагов, они смущенно опускают револьверы. Перед ними труп. Он без головы. Голова лежит несколько дальше и представляет из себя застывший кровавый комок.
— Это дело японцев — решает Ефим, — хотя и белые этим занимаются.
Пройдя шагов сто, они наталкиваются еще на несколько трупов. У всех у них отрублены головы. С трупов снята вся одежда, и они совершенно голые. Тела изрезаны, изуродованы…
— Пойдем скорее, — торопит Ольга Ефима. Она не в силах спокойно созерцать следы зверской потехи белогвардейцев.
— Идем, — отвечает Ефим, но в тот же момент его внимание привлекают две, рядом торчащие, точно воткнутые в землю головы.
— Я знаю, я знаю одного из них, — кричит Ефим, подбегая. — Это — Калманович!
Они оба стоя зарыты в землю и их шеи стиснуты двумя параллельными бревнами, связанными между собой.
— Звери, — только и может выговорить Ефим. В бессильной злобе он трясет кулаками.
— Идем, идем отсюда, — уже силой тащит его Ольга.
Дальше оба идут молча.
У обоих одно дело. Но у каждого свои думы. Ефим — сам питерский. Рабочий. С шестнадцати лет у станка. Жил и работал, пока революция подхватила, понесла, пока забурлила в нем самом…
И теперь он — Ефим, знает, за что он борется, куда идет, и ему не страшны лишения, ни страдания, не страшна сама смерть…
А она — дочь крестьянина, видевшая город всего месяц, два, но чутко воспринявшая все, впитавшая в себя, скоро сделавшаяся нужной для дела, ценной и необходимой…
И вот фронт: она санитарка. Сколько ран, сколько перевязок, сколько людей, благодарных ей за облегчение их страданий. А она знает: она исполнила только свой долг.
Награда? Разве это делается за награду!
Может быть, ее награда… Ее любовь к Лазо…
Оба молча шагают по обледенелому снегу и думают свои думы.
— Кто-то сюда едет, — первый прерывает молчание Ефим. — Как жаль, что нет бинокля.
— Я вижу и так, — отвечает Ольга. — Их четверо военных и, по-видимому, японцев.
— Неужели японцы? Надо спрятаться. — И Ефим смотрит кругом, ища место, где бы можно было прилечь.
Но их уже заметили. Бежать нет возможности. Также сопротивляться. Через минуту их окружают японцы.
