Бремя идолов - Абдуллаев Чингиз Акифович (полная версия книги txt) 📗
Его искали как «Скорую помощь» в час скорби. Он нужен был как врач или священник, как последняя инстанция, к которой обращались с надеждой на чудо. Короче говоря, та последняя инстанция, в которую обращались в самых сложных и самых печальных обстоятельствах. Гонорары, которые он получал за предыдущие расследования, позволяли ему вести независимую жизнь, не связанную ни с государством, ни с какими-либо официальными инстанциями. Несколько раз в год он путешествовал, каждый раз выбирая новое место – не любил встреч с прошлым. Но даже в своих путешествиях избегал знакомств с женщинами, словно опасаясь нарваться на серьезную и продолжительную связь.
В Москве и Баку, где он владел собственными квартирами, у него было несколько знакомых женщин, которые, зная его характер, терпеливо ждали его звонка. Он мог позвонить через год, через два. А мог не позвонить никогда. Женщины, общавшиеся с ним, уже знали об этой его особенности. Он был постоянен в выборе партнеров и непостоянен в выборе партнерш.
Его жизнь протекала странно. Иные месяцы проходили медленно и сонно, а следующие за ними дни расширялись до размеров года. Многих людей, которые встречались у него на пути, он не помнил. Они становились размытыми масками прошлого. Кое-кого он помнил долго, каждого по-своему. Он давно осознал как непреложную истину: люди не бывают хорошими или плохими. В зависимости от обстоятельств они делаются либо благородными, либо непорядочными. Изначальных негодяев с абсолютно темными душами он почти не встречал. Как не встречал ангелов, не ведавших о суетной стороне жизни. Такое знание могло сделать его циником, но вместо этого он становился меланхоликом, сам не замечая, как физически стареет, словно обретенное познание давит на его душу. Поэтому у него и болело сердце.
В этот день он проспал, как обычно, до полудня. Ночью, привычно выключив телевизор, он читал один из последних романов Айзека Азимова. Узнав о том, что он умирает, великий американский фантаст признался: если бы я знал, что так быстро умру, я написал бы еще больше. Дронго поразила философия этого замечательного гуманиста. Он не пожелал себе ничего – кроме работы. Ничего, в чем мог бы находить радость: у него было одно – радость творчества.
Впервые Дронго так долго не мог уснуть, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Может быть, и для него есть лишь единственная радость – творчество. Наверное, только благодаря этому он выжил в те годы, когда это, казалось, было невозможно.
Когда в девяносто первом в Вене убили Натали, когда распалась страна, которой он присягал, ему больше жить не хотелось. В девяносто втором он уехал в Англию, где его арестовали; это казалось ему концом. Но быстро отпустили, и он, вернувшись в Москву, навсегда отказался работать в государственных органах, став, по существу, частным детективом. И лишь одно качество осталось с ним: его феноменальные аналитические способности одного из лучших в стране экспертов, умевших применять их на практике.
Он был постоянен в своих главных привычках, прежде всего в том, что касалось еды, одежды, запахов. Запах «Фаренгейта», французского парфюма, стал его своеобразной визитной карточкой. Из обуви он предпочитал всем другим фирмам «Балли». Итальянские костюмы от Валентино были ему привычны, как никакая иная одежда. Дронго часто ловил себя на мысли, что подобный консерватизм – свойство пожилых людей, которым уже поздно менять свои устоявшиеся привычки.
Когда раздался телефонный звонок, он недовольно поморщился. Телефон стоял в другой комнате, он никогда не позволял себе устанавливать телефон в спальной, но звонок был достаточно громкий, чтобы его разбудить. Часы показывали пять минут первого.
– Извините, что беспокою вас, – сказал незнакомый голос в трубке, – вам надо звонить после двенадцати. С вами говорит главный редактор газеты «Московский фаталист» Павел Сорокин. Возможно, вы слышали о нашей газете. Я бы хотел с вами встретиться. Понимаю, что вас удивил мой звонок, но прошу мне поверить, что дело чрезвычайно важное. Мой телефон…
Сообщение было записано, и главный редактор положил трубку. Дронго приподнялся на подушке. «Молодец, – подумал он, – позвонил ровно в пять минут первого». С другой стороны, ясно, что накануне редактор общался с очень близким ему человеком: кто-то подсказал, когда следует звонить Дронго. Он поднялся с постели, задумчиво провел рукой по щеке. Первое, что он делал, просыпаясь, – шел в ванную комнату побриться и принять душ. Выполнив привычный ритуал, он подошел к телефону и снова включил запись с сообщением Павла Сорокина.
Прослушав запись во второй раз, включил ее в третий. И лишь после этого поднял трубку и набрал номер абонента.
– Здравствуйте, попросите, пожалуйста, к телефону Павла Сорокина.
– Добрый день, – услышал он в ответ, – я звонил вам полчаса назад. Прошу извинения, что позвонил без разрешения. Но, поверьте, дело мое действительно чрезвычайной важности.
– Это я уже понял, – пробормотал Дронго. – Где мы встретимся?
– В любом месте, какое вы назовете.
– Давайте на Арбате. Вы знаете, где находится ресторан «Пальма»?
– Примерно да. Это на Новом Арбате?
– Да, на бывшем Калининском… на втором этаже. Я буду ждать вас ровно через два часа.
– Договорились.
Дронго положил трубку. Он вспомнил все, что слышал о «Московском фаталисте». Очень популярная газета. Самый большой тираж в Москве. Иногда ее обвиняют в цинизме, некоей бульварности, но она все же держит марку самой читаемой в столице газеты. Есть ли еще какие-то сведения о газете в Интернете? Он подсел к своему компьютеру и принялся искать интересующие его файлы.
Через два часа главный редактор «Московского фаталиста» был в ресторане. Сознание собственной значимости сквозило в каждом слове и жесте этого сорокалетнего мужчины. Ухоженная бородка и очки в круглой оправе придавали ему сходство с Чеховым, которым он очень гордился. Несмотря на потуги тщеславия, вполне понятные при столь шумных успехах руководимого им издания, это был умный, приятный в общении собеседник, не допускавший бестактных промахов. И вместе с тем ловкий деловой и предприимчивый человек, каким ему приходилось быть в сложных рыночных отношениях, обрушившихся на прессу в начале девяностых. Его главным качеством было умение мгновенно принимать решения, быстро перестраиваться в случае необходимости, точно рассчитывать возможные финансовые успехи, избегать провалов в разного рода проектах. Он, по существу, соединял в одном лице талантливого предпринимателя, умелого директора и хваткого редактора, что делало его фигуру почти культовой в среде московских журналистов.
Войдя в зал ресторана, он внимательно осмотрелся. Нужного ему человека нигде не было. Ему описали Дронго, и Сорокин был уверен, что сумеет с ходу узнать своего собеседника. И в этот момент за его спиной раздалось:
– Здравствуйте, Павел Сергеевич.
Сорокин резко обернулся. За спиной стоял тот самый человек, которого ему описали. Лет сорока, высокий, широкоплечий, умные насмешливые глаза, большой лоб.
– Здравствуйте, – протянул руку Сорокин, – я, кажется, не опоздал.
– Нет. В этом ресторане можно назначать любые встречи. Здесь два выхода с разных сторон, и, сидя за столиком, вы просматриваете всю улицу из конца в конец.
– Вы назначали встречу с учетом и этих возможностей, – улыбнулся Сорокин.
– Конечно, – серьезно ответил Дронго, – иначе я бы не смог продержаться так долго.
Они прошли за столик. Подскочившего официанта попросили для начала принести апельсиновый сок.
– У меня к вам очень важное дело, – начал Сорокин, невольно наклоняясь к своему собеседнику.
– И я даже знаю, какое, – кивнул Дронго, – убийство Звонарева. Верно?
– Вам уже звонили? – удивился главный редактор.
– Конечно, нет. Просто перед тем как явиться на нашу встречу, я немного покопался в Интернете. Так сказать, для ознакомления с вашей газетой. Должен признаться, что я постоянный ее читатель, и могу засвидетельствовать вам свое восхищение. Разумеется, я не мог пройти мимо материалов вашего Звонарева. Всегда очень интересные, объемные, с массой фактов. Он ведь занимался, кажется, проблемами служителей Фемиды. Во всяком случае, его последняя статья была об этом. И две недели назад его убили. Если не ошибаюсь, это уже второй случай в вашей газете. Первого журналиста убрали пять лет назад…
