Сингл и Сингл - ле Карре Джон (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
— Законности? —повторяет Евгений, повышая голос. В нем слышится недоумение. — Что есть законность? Как вышло, что ты юрист? Оливер — юрист? Смею сказать, что среди нас ты такой один.
Оливер бросает взгляд на Зою, но та уже исчезла, Павла укачивает Тинатин.
— Тайгер говорит, что вы занимаетесь торговлей, — бормочет он. — Что это означает? Он говорит, что вы получаете огромную прибыль. Как? Он собирается вложить ваши деньги в индустрию отдыха. За шесть месяцев. Как?
В свете настольной лампы лицо Евгения выглядит более древним, чем скалы Вифлеема.
— Ты когда-нибудь лжешь отцу, Почтальон?
— Только по мелочам. Чтобы защитить его. Как мы все.
— Этот человек не должен лгать сыну. Я тебе лгу?
— Нет.
— Возвращайся в Лондон, Почтальон. Продолжай следить за соблюдением законности. Отдай письмо отцу. Скажи ему, русский старик говорит, что он — дурак.
Раздевшись, Зоя ждет его в постели гостиничного номера. Она принесла ему подарки, завернутые в коричневую бумагу. Иконка, которую ее мать Тинатин носила в дни церковных праздников при социализме, ароматическая свечка, фотография ее отца в военно-морской форме, стихотворения грузинского поэта, который очень ей дорог. Зовут его Хута Берулава, он — мингрел, который писал на грузинском, ее любимое сочетание. Прижимая палец к губам, она предлагает ему молчать, потом раздевает его. Оливера неудержимо тянет к ней, ему не терпится слиться с ее телом, но он заставляет себя отодвинуться.
— Если я решусь предать своего отца, тебе тоже придется предать отца и мужа, — осторожно начинает он. — Чем занимается Евгений?
Она поворачивается к нему спиной.
— Дурными делами.
— Какое самое дурное?
— Они все.
— Но какое самое худшее? Хуже остальных? На чем они зарабатывают такие деньги? Миллионы и миллионы долларов?
Метнувшись к нему, она зажимает его между своими бедрами и пускается вскачь, будто думает, что, на-садившись на его член, лишит Оливера дара речи.
— Он смеется, — выдыхает она.
— Кто?
— Хобэн… — Она все яростнее скачет на нем.
— Почему Хобэн смеется? Над чем?
— «Это все для Евгения, — говорит он. — Мы выращиваем новое вино для Евгения. Мы строим ему белую дорогу в Вифлеем».
— Белую дорогу? Из чего? — порывистое дыхание вырывается из груди Оливера.
— Из порошка.
— Какого порошка?
Она кричит, достаточно громко, чтобы перебудить половину отеля:
— Из Афганистана! Из Казахстана! Из Киргизии! Хобэн это устроил! Они проложили новый маршрут! С Востока через Россию!
Слова сменяются бессвязными звуками, человеческая речь исчезает, остается только звериная страсть.
Пэм Хосли, Ледяная Королева Тайгера, сидит за полукруглым столом, отгородившись фотографиями трех ее мопсов Шадрача, Мешача и Абернего и красным телефонным аппаратом, который напрямую связывает ее со Всемогущим. Утро следующего дня. Оливер не спал. До утра пролежал с открытыми глазами в постели в Челси-Харбор, безо всякого успеха пытаясь убедить себя, что он по-прежнему в объятьях Зои, что он никогда в жизни не входил в безликую комнату для допросов в Хитроу, не говорил одетому в форму таможенному офицеру многое из того, чего не решался сказать самому себе. А теперь, в огромной приемной кабинета Тайгера, у него высотная болезнь, он потерял дар речи, боится, что стал импотентом, мучается похмельем. Письмо Евгения он сначала сжимает в левой руке, потом перекладывает в правую. Переминается с ноги на ногу и откашливается, как идиот. По спине вверх-вниз бегут мурашки. Когда он решается заговорить, пропадают последние сомнения в том, что он — худший в мире актер. И он знает, что через несколько мгновений Пэм Хосли закроет это шоу из-за недостатка достоверности.
— Не могли бы вы передать это письмо Тайгеру, Пэм? Евгений Орлов просил вручить его лично, но, я полагаю, вы — уже достаточно лично. Хорошо, Пэм? Хорошо?
И все действительно было бы хорошо, если бы Рэнди Массингхэм, веселый и обаятельный, только что вернувшийся из Вены, не выбрал этот самый момент, чтобы появиться в дверях своего кабинета.
— Если Евгений говорит лично, значит, так и должно быть, Олли, старина, — воркует он. — Боюсь, таковы правила игры, — мотает головой в сторону ведж-вудовских дверей. — Только в руки твоего отца. На твоем месте я бы не отирался в приемной, а открывал дверь ногой.
Игнорируя доброжелательный совет, Оливер утопает на двадцать фатомов в мягчайший, обитый белой кожей диван. Вышитые « S&S» клеймят его всякий раз, когда он откидывается на спинку. Массингхэм все стоит на пороге своего кабинета. Голова Пэм Хосли склоняется между мопсами и компьютерами. Ее посеребренная макушка напоминает Оливеру Брока. Прижимая конверт к сердцу, он начинает изучение «верительных грамот» отца. Дипломы фабрик, о которых никто никогда не слышал. Тайгера, в парике и мантии, принимают в коллегию барристеров рукопожатием какого-то древнего графа. Тайгер в вызывающем улыбку, нелепом одеянии доктора Чего-то, сжимающий в руках позолоченную гравированную пластину. Тайгер в идеально подогнанном снаряжении для игры в крикет, вскидывающий подозрительно девственно-чистую веслообразную биту в ответ на аплодисменты невидимых зрителей. Тайгер в костюме для игры в поло, принимающий серебряный кубок из рук увенчанного тюрбаном слуги восточного принца. Тайгер на конференции стран Третьего мира, с явным удовольствием пожимающий руку наркотирану из Центральной Америки. Тайгер в компании великих на неформальном немецком приозерном семинаре для впавших в старческий маразм неприкасаемых. «Когда-нибудь я проведу доскональное следствие по фактам твоей биографии, — думает он, — и начну прямо со дня рождения».
— Мистер Тайгер ждет вас, мистер Оливер.
Оливер всплывает с двадцати фатомов мягчайшего дивана, где он заснул, прячась от действительности. Конверт Евгения стал влажным в его потных ладонях. Он стучится в веджвудовские двери, моля господа, чтобы Тайгер его не услышал. Но из кабинета раздается знакомое, убивающее наповал: «Войдите», — и он чувствует, что любовь, как яд, проникает в его мозг. Он вжимает голову в плечи.
— Святой боже, ты знаешь, сколько стоит час, проведенный тобой в приемной?
— Евгений просил передать это письмо тебе в руки, отец.
— Неужели? Правда? Какой он молодец. — Не берет, а выхватывает конверт из кулака Оливера, а тот слышит слова Брока, отказывающегося принять этот щедрый дар: «Спасибо, Оливер, но я не столь близко знаком с братьями, как вы. Вот я и предлагаю, пусть искушение и велико, оставить конверт, каким вы его и получили, девственным и нетронутым. Поскольку я боюсь, что вам устроили стандартную проверку».
— И он просил добавить кое-что на словах, — говорит Оливер отцу — не Броку.
— На словах? Что именно? — Тайгер берет нож для вскрытия писем с десятидюймовым лезвием. — Слушаю тебя.
— Боюсь, это не слишком вежливо. Он просил сказать следующее: русский старик говорит, что ты дурак. Впервые я услышал, что он назвал себя русским. Обычно он — грузин… — Попытка смягчить удар.
Улыбка не покидает лица Тайгера. В голосе добавляется елейности, когда он вскрывает конверт, достает и разворачивает единственный лист бумаги.
— Но, мой дорогой мальчик, он совершенно прав, такой я и есть!.. Круглый дурак… Никто больше не даст ему таких выгодных условий, как даю ему я… Поэтому он и не идет ни к кому другому, не так ли? — Тайгер складывает листок, всовывает в конверт, бросает его на поднос с входящими бумагами. Прочитал он письмо? Вряд ли. В эти дни Тайгер редко что читает. Он мыслит по-крупному, не снисходя к повседневной рутине. — Я ожидал, что ты дашь о себе знать вчера вечером. Позволь спросить, где ты был?
