Гильотина в подарок - Ковалев Анатолий Евгеньевич (читать полную версию книги .TXT) 📗
– Напрасно вы так волнуетесь, Вадим Игоревич. Неужели не знали, на что обрекаете старушку? Неужели ни разу не прокручивали в голове подобный вариант?
– Да идите вы!..
– Пойдем дальше, – невозмутимо ухмыльнулся следователь. – Как видите, я ограничил круг подозреваемых до одного-единственного вечера шестнадцатого августа. К тому же не надо забывать, что этот человек знаком с вами меньше года, а еще вернее, познакомился совсем недавно, иначе он выкрал бы безделушку раньше.
– Беда в том, – медленно заговорил Старцев, – что в тот вечер я упился до такой степени, что не помню, кто у меня был в гостях.
– И часто это с вами случается?
– Всего второй раз, – улыбнулся он, как бы извиняясь.
– А когда был первый?
– Совсем недавно. В начале этого месяца.
– Странно. – Еремин задумался. – Предполагаю, что наш злоумышленник не брезгует всякого рода снадобьями.
– Вот и у меня такое подозрение! Я еще наутро спрашивал у братвы: «Кто мне подсыпал снотворное?» Они только гоготали в ответ.
– И все же мы близки к разгадке. Надо расспросить людей, которым вы доверяете, о вечере шестнадцатого августа. Мотивируйте тем, что у вас пропала в доме какая-то безделушка, что недалеко от истины. Не стесняйтесь расспрашивать подробно, и мы выйдем в конце концов на этого человека, если только он всех не опоил в тот вечер!
– Браво-браво! – вяло похлопал в ладоши парень. – Вы лихо отрабатываете свой гонорар! Если так дело пойдет дальше, то…
– …ваша вещица вскоре вернется к вам…
– …и это мне не встанет в копеечку, если вы будете продвигаться такими темпами.
Во время этого эйфорического обмена любезностями частный детектив позволил себе маленькую бестактность.
– Так что же все-таки у вас пропало? – вновь поинтересовался он.
– Хм-м, – недовольно промычал Старцев и отвернулся к окну, будто щебетавшая за окном птаха могла ему что-то посоветовать. – Открою лишь самую малость, – наконец решился он. – Это вещица находится в инкрустированном золотом футляре. Там целый орнамент из плюща, змей и скрещенных копий.
– Такой же, как на вашем перстне? – заметил Еремин и машинально посмотрел на руку юнца. Перстень сегодня отсутствовал.
– А вы наблюдательны, – натянуто улыбнулся Вадим.
– Это у меня с детства – дурная привычка.
Перед отъездом Старцев закрылся в туалете, и сыщик не преминул воспользоваться счастливым стечением обстоятельств: он прошел на кухню и с большим напряжением, боясь произвести шум, приподнял шпингалеты на внутренней и внешней рамах окна.
Уже в сумерках, летящей походкой минуя Страстной бульвар, Полежаев вспомнил, что обещал позвонить Василине. Он остановился, потоптался на месте, прикидывая, дома она или еще на работе, а потом махнул рукой и продолжил свое парение над землей.
С ним не часто такое случалось. Может быть, третий раз в жизни. Влюбившись, он терял рассудок в прямом смысле. Сам от себя ускользал куда-то и часами парил над городскими тротуарами: не важно, какого города, не важно, в какое время суток, в какое время года.
И все-таки внезапная мысль о Василине отрезвила его. Пришлось спуститься на землю и выбрать в толпе прохожих делового юношу в строгом костюме, с папкой под мышкой и сотовым телефоном в руке. У такого должны быть часы. У такого должно быть все.
«Уже десятый час! Василина давно дома. Еще позавчера я был совершенно ошеломлен, встретив ее после стольких лет. Еще вчера мечтал увидеть вновь… А сегодня просто забыл о ней! Еще вчера я чувствовал себя одиноким и даже начинающим стареть, и восстановление старой связи казалось обычным делом. Нет, не обычным. Такое случается редко, особенно после, как казалось, огромной любви. Во мне же давно все вытоптано. Да и в ней тоже… А куда я иду?..»
Вопрос был задан своевременно, он вернул писателя к действительности. Антон Борисович стоял посреди Рождественского бульвара и напряженно вспоминал, что ему тут понадобилось. Списав все на счет своей сумасшедшей влюбленности, он направился было к ближайшей станции метро, как вдруг нащупал в кармане брюк измятый блокнотный листок. Это был адрес постоянной прописки задушенной Констанции Лазарчук, который он вчера переписал из ее паспорта. Один из неприметных горбатых переулков, впадающих в Бульварное кольцо.
С помощью путеводных старушек Полежаев за каких-то полчаса добрался до нужного дома. Полуразрушенный дореволюционный особняк спешно приводился в порядок, как и все в столице, готовящейся к празднику – юбилею города.
Ему открыл мужчина лет сорока, интеллигентного вида, с короткими, давно вышедшими из моды усиками. По особому запаху, исходившему из квартиры, Антон догадался, что попал в коммуналку. С московской коммуналкой был связан самый неудачный, если не сказать трагический, период его жизни, поэтому он безошибочно угадывал ее смешанные запахи, ее нервные звуки.
– Вам кого? – спросил мужчина с усиками.
– Лазарчук.
Интеллигентное лицо перекосила презрительная усмешка.
– Ей звонить три раза! – раздался из кухни истеричный женский голос.
– Да и это не поможет, – продолжал неприятно усмехаться мужчина. – С утра – под градусом. Под большим-большим градусом!
– Как участковый к ней вломился – еще с одним, с солидным таким, – так Антонина после их ухода в стельку напилась! За ней не залежится! Дай только повод! – Высунувшаяся из кухни голова в бигудях произнесла это на едином дыхании. – Она у нас мастерица по питейной части! Дочь родная и та не выдержала – сбежала! А вы кто будете? – без перехода поинтересовалась голова.
Вместо ответа Антон обратился к мужчине:
– Где ее комната?
Голова фыркнула и исчезла, а усатый сосед в той же презрительной манере бросил:
– Направо от туалета.
Грязная дверь в конце широкого коридора могла украшать комнату беспомощной старухи или беспросветной алкоголички. Антонина Иосифовна относилась ко второй категории «потерпевших».
Он осторожно постучал и, не надеясь на гостеприимное «войдите», дернул разболтанную ручку.
Перегарный дух и запах нечистого тела хоть и были ожидаемы, но все же не в таких пропорциях. Антон задержал дыхание, чтобы превозмочь дурноту.
Комната, вытянутая и темная, упиралась окном в серое, облупленное здание, которое не готовилось к празднику, потому что было затеряно в глухом дворе-колодце.
Хозяйка комнаты безмятежно похрапывала на развалюхе-диване, прикрывшись клетчатым пледом, изрядно побитым молью и временем. Женщине, вероятно, едва перевалило за сорок. Исхудавшее лицо, несмотря на черные круги под глазами и болезненный румянец на щеках, поражало правильностью черт. Коротко остриженные перекисно-блондинистые волосы торчали липкими сосульками в разные стороны.
«Участковый сообщил ей о гибели Констанции. Следователь из МУРа допросил. Соседям она ничего не сказала. Зачем ей фальшивое сочувствие? Просто тихо напилась и уснула. Вот и все. Неужели не ясно, что вся эта история от начала до конца меня совершенно не касается? Надо сваливать! Надо взяться за ум и не впутываться ни в какие истории! Частная жизнь – это частная жизнь! При въезде – „кирпич“! Интересно рассуждаешь, писатель! А сколько раз ты плевал на этот „кирпич“?..
Споря с самим собой, он не двигался с места, хотя находиться в этой мрачной, вонючей комнате было уже невмоготу.
Полежаев присел на единственный стул, рискуя лишить хозяйку и этого сокровища, – стул едва выдерживал седока. Бросил брезгливый взгляд на столешницу с грязной посудой, недоеденными консервами, разодранной буханкой хлеба, пустыми бутылками…
Под одной из бутылок лежала перевернутая лицом вниз фотография с надписью. Он нагнулся пониже, чтобы разобрать в полумраке текст, и прочитал следующее: «На долгую память моей суке-матери. К.». Антон убрал бутылку и взял фотографию в руки. Это была Констанция. Красивое, надменное лицо. Жесткий, презрительный взгляд.
В тот же миг спящая женщина зашевелилась. Она повернулась на другой бок и вдруг отчетливо произнесла совершенно трезвым и молодым голосом:
