Осиная фабрика - Бэнкс Иэн М. (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗

Смерть от огня всегда располагалась на двенадцати, и это один из тех Концов, которые никогда не заменяются Альтернативами. Огонь привязан у меня к смерти Пола, наступившей около полудня; аналогично – смерти Блайта от яда соответствует Будуар Паука на цифре четыре. Эсмерельда, судя по всему, утонула (Мужская Уборная), а время ее смерти я условно отнес к восьми часам – для симметрии.

Вот оса выползла из баночки – под фотографией Эрика, которую я положил на стекло изображением книзу, – и через несколько секунд была уже на циферблате Фабрики. Она переползла через марку изготовителя и дату выпуска, совершенно проигнорировала осиные свечи и более-менее прямым курсом направилась к цифре XII. Вот беззвучно захлопнулась дверца, и оса целеустремленно поползла по коридору, сужающемуся, как верша для омаров, и сплетенному из толстой нити таким образом, чтобы оса не могла дать задний ход; а дальше ее ждала никелированная воронка, из которой оса вывалилась в стеклянную каморку, где и умрет.

Я перевел дух и расслабился. Почесал в затылке и снова подался вперед, глядя, как оса ползает внутри дырчатой железной полусферы, закопченной, с радужными переливами, которая продавалась как ситечко для чая, но теперь висела над плошкой с бензином. В железных торцах стеклянной трубки было достаточно отверстий для нормальной вентиляции, чтобы оса не задохнулась в бензиновых парах: когда Фабрика заряжена, то, если принюхаться, можно ощутить слабый запах бензина. И, глядя сейчас на осу, я чувствовал этот аромат, а также едва уловимо пахло свежей краской, хотя, может, мне это только казалось. Я пожал плечами и надавил кнопку, штифт скользнул вниз по направляющему цилиндру из отрезка дюралевой палаточной стойки и чиркнул по колесику одноразовой зажигалки, установленной сбоку над плошкой с бензином.

Занялось с первой же попытки: полупрозрачные огненные язычки, еще довольно яркие в утреннем чердачном сумраке, заплясали под ситечком. Пламя не доставало до осы, но жар достал, и, сердито жужжа, она взлетела над беззвучным огнем, стукнулась о стекло, рухнула, задела край ситечка, начала падать в пламя, выправилась и снова взлетела, несколько раз ударилась о раструб воронки и снова упала в сетчатую ловушку. Вскинулась последний раз, безнадежно пометалась туда-сюда, но, должно быть, успела опалить крылышки, так как полет был совсем хаотичным, и вскоре она рухнула в ситечко, где билась несколько секунд в корчах, потом выгнулась дугой и недвижно замерла, слегка дымясь.

Я сидел и смотрел, как насекомое обугливается и чернеет, сидел и смотрел, как поднимается ровное пламя и встает вокруг ситечка, будто ладонь с разведенными пальцами, сидел и смотрел на отражение огненных язычков в дальней стенке стеклянной трубки – и наконец протянул руку, отщелкнул зажим в основании, выдвинул плошку с бензином и задул огонь. Снял с камеры смерти крышку и пинцетом извлек трупик осы, положил его в спичечный коробок и поставил на алтарь.

Фабрика не всегда расстается со своими мертвецами: кислота и муравьи не оставляют после себя ничего, а венерина мухоловка и паук – в лучшем случае сухую оболочку. Но сейчас я опять имел на руках обугленный труп, от которого опять же требовалось избавиться. Я уткнул подбородок в ладони и подался вперед на низком табурете. Меня окружала Фабрика, за спиной был алтарь. Я оглядел многочисленные Фабричные пристройки, разнообразие путей, ведущих к смерти, все ее лазы и коридоры, камеры, тоннели со светом в конце, резервуары, контейнеры и бункера, тумблеры, проводки и батареи, опоры и стойки, нити и трубы. Я щелкнул несколькими выключателями, и зажужжали крошечные вентиляторы, гоня воздух по боковым коридорам мимо наперстков с вареньем и дальше по циферблату. Я слушал их жужжание, пока и сам не ощутил запах варенья, но тот предназначался для того, чтобы заманивать нерешительных ос на верную гибель, а вовсе не для меня. Я выключил вентиляторы.

Потом я стал отключать все агрегаты – где-то отсоединял, где-то сливал, а где-то и подливал. За слуховыми окнами вступало в свои права утро, подали голоса первые птицы. Завершив по всей форме ритуал отмены боеготовности Фабрики, я вернулся к алтарю и внимательно оглядел все его составные части, все миниатюрные цоколи и баночки, сувениры всей моей жизни, драгоценности, которые я нашел и решил сохранить. Фотографии всех моих мертвых родственников – тех, что пали от моих рук, и тех, которые просто умерли. Фотографии живых – Эрика, моего отца и матери. Фотографии вещей: «BSA-500» (увы, не того самого, а просто из журнала; подозреваю, все фотографии того мотоцикла папа уничтожил), дома во всем его былом многоцветье и даже самого алтаря.

Я провел спичечным коробком с осиным трупиком над алтарем, покачал коробок перед ним, перед банкой песка с нашего берега, перед склянками с моими драгоценными веществами, перед горсткой опилок, соструганных с отцовской трости, перед другим спичечным коробком с несколькими молочными зубами Эрика, проложенными ватой, перед флаконом с несколькими отцовскими волосинами и пузырьком с шелушками краски и ржавчины, которые я соскреб с нашего моста. Зажег осиные свечи, зажмурился, прижал ко лбу коробок с трупиком, чтобы ощутить лежащую там осу, – щекотка, легкий зуд в лобных долях мозга. Потом задул свечи, прикрыл алтарь, встал, стряхнул пыль со штанов, взял со стекла над циферблатом фотографию Эрика и завернул в нее осиный гробик, закрепил резинкой и спрятал в карман куртки.

Я неторопливо побрел вдоль берега в сторону Бункера, шел, засунув руки в карманы, понурив голову, глядя под ноги, на песок, и не видя его. Куда ни повернусь – всюду огонь. Фабрика дважды повторила одно и то же. Когда на меня напал сумасшедший кролик, я тоже инстинктивно прибег к огню, и огонь маячил во всех пустых уголках моей памяти. И Эрик приближал его с каждым днем.

Я поднял голову к пастельно-голубому, начинающему розоветь утреннему небу, вдохнул прохладный воздух. Я слышал рокот отлива, ощущал на лице свежий бриз. Где-то проблеяла овца.

Остается Старый Сол; я должен попробовать связаться с моим сумасбродным братом, пока не поднялся огненный вихрь и не пожрал Эрика – или мою островную жизнь. Я пытался внушить себе, что на самом деле, может, все не так уж и серьезно, однако нутром чуял, что именно так. Фабрика не врет; к тому же в кои-то веки она высказалась сравнительно недвусмысленно. Мне было тревожно.

В Бункере, в пропитанной едким запахом тьме, я стоял, коленопреклоненный, перед алтарем. Коробок с осиным трупиком покоился перед черепом Старого Сола; глазницы черепа светились. Зажмурившись, я думал об Эрике, вспоминал, каким он был до того, как с ним приключилась неприятная история, – когда, покидая остров, он все равно оставался его частью. Я вспоминал, каким он был умным, добрым, чутким мальчиком, и думал о том, кем он стал – вестником огня и разрушения, летящим к мирным пескам нашего острова, словно обезумевший ангел, чья голова раскалывается от бесконечного эха криков бешенства и разочарования.

Я подался вперед и, не открывая глаз, возложил правую ладонь на череп старого пса. Свеча горела недолго, и череп был едва теплый. Какая-то часть моего «я» – неприятная, циничная – подумала, что я похож на мистера Спока в «Стар-треке», занятого слиянием разумов или еще какой хренотенью, но я проигнорировал эту мысль: какая, собственно, разница. Я дышал глубоко, размеренно; задумался еще глубже. Передо мной маячило лицо Эрика – веснушки, рыжеватые вихры, беспокойная улыбка. Юное лицо – худощавое, умное, совсем юное, таким я его видел, если пытался вспомнить то время, когда он был счастлив и когда мы вместе проводили на острове летние месяцы.

Я сосредоточился, задержал дыхание и натужился, словно при запоре; в ушах зашумела кровь. Большим и указательным пальцами левой руки я с силой надавил на веки, правая лежала на раскаляющемся черепе. Перед глазами вспыхнул хаотичный узор, неровные спирали – будто круги на воде или вращающиеся отпечатки пальцев.