Голоса в темноте - Френч Никки (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗

— Ты хочешь меня убить? Прекрасно. Мне это нравится.

Долгое время я концентрировала внимание только на одном — дыхании. Я слышала, что люди испытывают клаустрофобию от того, что заключены в свое тело, будто заперты в тюрьме. Их начинает мучить мысль, что им никогда не вырваться на свободу. Вся моя жизнь свелась к двум узким проходам в носу. Если заткнут и их, я погибла. Бывает, пленников связывают, затыкают рот, но убивать не собираются. Однако малейшая ошибка при пленении — кляп слишком плотно во рту, загораживает нос, — и несчастные задыхаются.

Я заставляла себя делать на раз-два-три вдох и на раз-два-три выдох. Как-то смотрела фильм, вроде бы про войну, где суперкрутой солдат спрятался от врагов под водой и дышал через тонкую соломинку. Мое положение оказалось не лучше. От одной этой мысли заломило в груди, и я судорожно втянула в себя воздух. Необходимо успокоиться. Вместо того чтобы думать о солдате и его соломинке, стала представлять реку, красивую, спокойную, прохладную, медленно текущую воду и солнечных зайчиков на поверхности по утрам.

В воображении вода замедляла бег, пока не остановилась вовсе, и я представила, что она начала замерзать. Крепкий на поверхности лед был прозрачным, как стекло, и под ним медленно плавали рыбы. Я не удержалась и стала фантазировать, что проваливаюсь в воду. Слышала или где-то читала, что, если человек оказывается подо льдом и не в состоянии найти полынью, можно лечь у поверхности и дышать из тонкой прослойки воздуха между водой и льдом. Но что потом? Утонуть я всегда боялась, хотя знала, что это на самом деле приятный способ умереть. Отвратительным и пугающим было другое — попытки не утонуть. Страх — это стремление избежать смерти. Отдаться смерти — все равно что лечь и уснуть.

Раз-два-три, раз-два-три, мне стало спокойнее. Некоторые, по крайней мере два процента людей, уже бы погибли от паники или удушья, если бы с ними сделали то же самое, что делаю с собой я. Значит, я сильнее, чем они. Я жива и дышу.

Я снова лежала со стянутыми лодыжками и запястьями, с кляпом во рту и мешком на голове. Но теперь я не была ни к чему привязана. Сумела встать на четвереньки, распрямилась и попыталась подняться. Но ударилась головой о свод. Потолок находился меньше чем в пяти футах над полом. Я опять села, запыхавшись от усилия.

По крайней мере я могла шевелиться. Ползать и извиваться в пыли, как змея. Но не решалась. У меня сложилось ощущение, что я находилась где-то высоко. Потому что когда он являлся ко мне, то приходил снизу. Его голос и шаги раздавались именно оттуда.

Я вытянула ноги в одну сторону — только пол. С трудом перевернулась, майка задралась и голая спина царапалась о грубую поверхность подо мной. Снова выпрямила ноги. Опять только пол. Стала толчками перемещаться вперед. И вдруг опора под ногами исчезла. Тверди не стало, под ступнями была пустота. Я продолжала мало-помалу продвигаться вперед. Ноги повисли, согнувшись в коленях. Если теперь сесть, я окажусь над обрывом или над расщелиной. Дыхание перехватило, и я поползла назад. Спина болела, голова запрокидывалась и колотилась о камень, но я продолжала извиваться, пока не уперлась в стену.

Села и потрогала связанными руками поверхность. Под пальцами оказался влажный грубый кирпич.

Я поползла вдоль стены, пока не оказалась в углу. Затем в другом направлении — мускулы горели от напряжения. Десять футов в ширину и четыре в глубину.

Ясности не было, потому что голова не переставала болеть. Что это: ушиб? Рваная рана? Что-то в мозгу?

Я поежилась от холода. Надо было постоянно думать, чтобы чем-то занимать ум и отвлекаться от плохого. Меня похитили и теперь держат против моей воли. Но почему похищают людей? Берут в заложники ради денег или по политическим причинам. Но все мое состояние — кредитная и магазинная карточки — некогда две тысячи фунтов, но половину я вбухала в старую ржавую машину. Что же до политики — я консультант по дизайну рабочих мест, а не посол. Но ведь я ничего не знала. Не исключено, что я в Южной Америке или в Ливии. Хотя голос принадлежит явно англичанину — у незнакомца южно-английский выговор, если судить по мягкому, сочному шепоту.

Какие еще возможны причины? Я исключала одно, другое и загнала себя в очень неприятные дебри. Можно сказать, отвратительные. На глаза навернулись слезы. «Сейчас же успокойся. Соберись и не сопливься».

Он меня не убил. Добрый знак. Хотя не исключено, что и дурной. Мне становилось плохо, когда я об этом думала. Но ничего другого у меня не оставалось. Я очень осторожно расслабила мышцы. Я не могла двигаться. Не знала своего местонахождения. Не помнила, где меня захватили, когда и как. И с какой целью. Я ничего не видела. Даже не могла судить о помещении, в котором лежала. Здесь казалось сыро. Что-то вроде погреба или сарая. Ничего не могла сказать о пленившем меня мужчине. Или мужчинах. Или людях. Знаком он мне или нет? Рядом или далеко?

Но это, наверное, хорошо. Если бы я его узнала, он бы меня... Профессиональные похитители всегда чем-нибудь закрывают голову, чтобы заложники их не узнали. Капюшон на голове у меня, вероятно, имеет такую же цель. И еще: он что-то сделал со своим голосом так, что тот звучал вообще не по-человечески. Не исключено, что он меня немного подержит, а потом отпустит. Выбросит в другой части Лондона, и я никогда не сумею найти его. Я совершенно ничего не знаю. Это первая, хотя бы отдаленно добрая новость.

Я не имела представления, как долго нахожусь здесь. Но во внешнем мире прошло не больше трех дней, может быть, даже два. Я была напугана, но не ощущала особенной слабости. Не отказалась бы поесть, но не умирала от голода. Да, наверное, два дня. Терри уже заявил о моей пропаже. Я не появилась на работе. Оттуда с ним связались. Терри сбит с толку и названивает по моему мобильнику. Где, кстати, он? Прошло несколько часов, и всю полицию подняли на ноги. Организован грандиозный поиск. Цепи полицейских прочесывают пустыри. Отпуска полисменам отменены. Служебные собаки. Вертолеты. Еще одна подкупающая мысль. Полицейские уже близко. Стучатся в двери, входят в дома, освещают фонариками темные углы. С минуты на минуту я их услышу, а потом увижу. Нужно одно: оставаться в живых до тех пор, пока...

Я на него накричала. Заявила, что убью его. Это единственное, что я сумела вспомнить. Кроме того, что сказала ему «спасибо», когда он дал мне воды. Теперь я негодовала на себя за то, что поблагодарила его. Но, накричав, я его разозлила. Как он сказал? «Хочешь меня убить? Прекрасно». Что-то вроде этого. Не слишком обещающе. Ему это на руку, потому что он собирался покончить со мной.

Я постаралась утешить себя другим: все это выглядело очень смешно — ведь я находилась полностью в его власти, и угроза расправиться с ним показалась просто нелепой. Я рисковала, нагрубив ему. Он мог бы ударить меня, начать мучить. Но он этого не сделал. И теперь, если я буду сопротивляться, он почувствует себя слабее и не сумеет причинить мне вред. Видимо, так и надо с ним себя вести — не сдаваться. Наверное, он похитил первую попавшуюся женщину, потому что боится женщин вообще и таким образом приобрел власть хотя бы над одной. Ждет, что я стану униженно просить сохранить мне жизнь. Но если я не сдамся, это нарушит все его планы.

Или наоборот. Он ощущает свое превосходство, и ему смешно, что бы я ни говорила. Значит, надо всеми силами показывать, что я человек из плоти и крови, чтобы ему было труднее причинить мне вред. Угроза его только разозлит. Я не могу сопротивляться или убежать. Остается одно — стараться его не раздражать.

Так как же лучше себя вести? Бороться? Подчиниться? Смириться? Я лежала на полу и смотрела в удушающую черноту мешка.

Характер темноты вокруг меня изменился. Послышался звук, я ощутила запах. Снова раздался грубый, каркающий шепот:

— Я сейчас выну кляп у тебя изо рта. Но только попробуй закричи — зарежу, как телку. Если поняла, что я сказал, кивни головой.