Прогулка среди могил - Блок Лоуренс (читаемые книги читать .txt) 📗

— Нет, это я все понимаю, — сказал он. — Я понимаю, почему вы так поступили. Почему бы не дать и им возможность тоже предоставить кое-что сделать? Ведь для этого они и существуют, верно? Просто я ожидал другого, вот и все. Я представлял себе, что мы их выследим, а закончится это все погоней на машинах, перестрелкой или какой-нибудь еще глупостью в том же духе. Не знаю, может, я слишком много времени сижу перед телевизором.

Вид у него был такой, словно он слишком много времени сидел еще и в самолетах, слишком мало бывал на воздухе и пил слишком много чересчур крепкого кофе на кухне. Он был небрит, нестриженые волосы взъерошены. За то время, что я его не видел, он похудел и осунулся, под глазами у него появились круги. Он сидел передо мной в светлых полотняных брюках, шелковой рубашке бронзового цвета и домашних туфлях на босу ногу — он всегда так одевался, и это производило впечатление неброской элегантности. Но сегодня вид у него был помятый и неухоженный.

— Ну, скажем полиция их поймает, — сказал он. — А что будет дальше?

— Все зависит от того, какие она соберет доказательства. В идеале должно найтись достаточно улик, чтобы доказать их причастность к одному или нескольким убийствам. А если улик не окажется, можно будет устроить так, чтобы один из преступников дал показания против остальных в обмен на смягчение обвинения против него.

— То есть откупился бы.

— Правильно.

— А зачем давать кому-то возможность откупиться? Ведь есть свидетельница.

— Она знает только о том преступлении, жертвой которого была сама, а оно не так серьезно, как убийство. Изнасилование, в том числе совершенное противоестественным способом, — это преступление категории "В", оно карается заключением на срок от шести до двадцати пяти лет. А если можно будет обвинить их в убийстве второй степени, им грозит пожизненное заключение.

— А за то, что они отрезали ей грудь?

— Все это подпадает под статью о нанесении тяжких телесных повреждений, а там наказание еще меньше, чем за изнасилование. По-моему, максимум — пятнадцать лет.

— Мне это как-то странно, — сказал он. — Я бы сказал, что это куда хуже убийства — то, что они с ней сделали.

Человек может убить другого человека, ну, скажем, потому, что вышел из себя или у него был какой-то повод. Но изувечить кого-то вот так, ради удовольствия, — кем же нужно для этого быть?

— Ненормальным. Или жестоким — можете выбирать.

— Вы же знаете, я просто с ума схожу, когда думаю о том, что они сделали с Франси. — Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Потом подошел к окну и, стоя спиной ко мне и глядя на улицу, продолжал: — Я стараюсь об этом не думать. Стараюсь убедить себя, что они убили ее сразу, что она сопротивлялась и они стукнули ее чем-то, чтобы утихомирить, и стукнули слишком сильно, так что она умерла. Раз, и готово. — Он повернулся ко мне. — Но черт возьми, какая теперь разница? Что бы они с ней ни делали, все уже позади. Ей уже не больно. То, что не превратилось в пепел, уже на небесах, если верить тому, что нам говорят. Или почиет в мире, или снова родилось на свет в виде птички или цветка, не знаю чего. А может, просто исчезло. Я не знаю, как оно бывает, что происходит после того, как умрешь. Никто не знает.

— Никто.

— Вы слышали эту чепуху про то, что испытывает человек, когда он при смерти, — как он идет по какому-то туннелю, и встречает Иисуса Христа или своего любимого дядюшку, и видит всю свою жизнь. Может, так оно и бывает. Не знаю. А может, так бывает, только когда человек при смерти. Может, когда в самом деле умираешь, все происходит иначе. Кто знает?

— Я не знаю.

— Нет, да и кому, к дьяволу, до этого дело? Будем думать о таких вещах, когда это случится с нами. Какой максимальный срок они могут получить за изнасилование? Вы сказали — двадцать пять лет?

— По кодексу — да.

— И еще противоестественным способом, вы сказали. Что это означает с юридической точки зрения — через задний проход?

— Или через рот.

Он нахмурился.

— Не будем об этом. Все, о чем мы говорим, я тут же перевожу на Франсину, я так больше не могу. От этого можно с ума сойти. Значит, человек получает двадцать пять лет за то, что трахнул женщину в задницу, и максимум пятнадцать — за то, что отрезал ей титьки? Что-то тут не так.

— Изменить закон нелегко.

— Нет, я просто пытаюсь свалить все на систему, и больше ничего. Но и двадцать пять лет — все равно мало. Даже пожизненного заключения и то мало. Это же звери проклятые, их убивать надо.

— Закон этого не допускает.

— Да, не допускает, — сказал он. — Ну, ладно. Все, что требуется от закона, — это разыскать их. А потом мало ли что может случиться. Если они попадут в тюрьму — что ж, не так уж сложно добраться до человека, который сидит в тюрьме. Там тоже хватает людей, которые рады подзаработать. Или, скажем, они выкрутятся в суде или еще до суда их отпустят под залог, и они окажутся на свободе, и тогда добраться до них будет совсем легко. — Он тряхнул головой. — Нет, вы только послушайте. Как будто я какой-то крестный отец — сижу и раздаю приказы, кого прикончить. Кто знает, что может случиться? Может, к тому времени я немного поостыну, мне покажется, что двадцать пять лет за решеткой — вполне достаточно. Кто знает?

— Если нам повезет, — сказал я, — мы, возможно, разыщем их раньше полиции.

— А как? Будем бродить по Сансет-парку и искать неизвестно кого?

— Кое-что может выяснить полиция. Кроме всего прочего, они посылают все материалы в ФБР, в тот отдел, где собирают данные о серийных убийцах. Может, наша свидетельница что-нибудь вспомнит, и тогда я раздобуду их портреты или хотя бы толковое описание.

— Значит, вы собираетесь продолжать.

— Безусловно.

Он подумал и кивнул.

— Скажите-ка мне еще раз, сколько я вам должен.

— Девице я дал тысячу. Адвокат с нее ничего не берет. Специалисты по компьютерам, которые залезли в архивы телефонной компании, получили полторы тысячи, номер, что мы снимали, стоил сто шестьдесят плюс пятьдесят долларов залога за телефон, который я не стал брать обратно. Всего около двух тысяч семисот.

— Ага.

— У меня были и другие траты, но их я считаю нужным оплатить из тех денег, что получил от вас сам. А это чрезвычайные расходы, и мне было некогда дожидаться, пока вы их одобрите. Если, по-вашему, я сделал что-то не так, готов это обсудить.

— Да что тут обсуждать?

— У меня такое чувство, будто вас что-то беспокоит.

Он тяжело вздохнул.

— У вас есть такое чувство, да? Когда мы вчера разговаривали с вами по телефону, вы, кажется, что-то говорили о том, что обращались к моему брату.

— Правильно. У него денег не оказалось, и я раздобыл их сам. А что?

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. А что? В чем проблема?

— Он не говорил, что может дать вам сколько-нибудь из моих денег? Ничего такого не говорил?

— Нет, больше того...

— Что больше того?

— Он сказал, что у вас дома наверняка есть деньги, но он не может их взять. Он сказал что-то ироническое в том смысле, что никто не сообщит наркоману шифр своего сейфа, даже если это его собственный брат.

— Он так и сказал, да?

— Не знаю, имел ли он в виду вас лично, — сказал я. — Но смысл был в том, что ни один нормальный человек не сообщит такую информацию наркоману, потому что ему нельзя доверять.

— Значит, он говорил вообще.

— Мне так показалось.

— Но, возможно, он имел в виду и меня, — сказал он. — И был бы прав. Я никогда не доверил бы ему столько денег. Он мой старший брат, и очень может быть, что я доверил бы ему свою жизнь, но наличные на шестизначную сумму? Нет.

Я ничего не сказал.

— Я вчера говорил с Питом, — продолжал он. — Он должен был прийти сюда, но так и не появился.

— Ах, вот оно что.

— И еще. В тот день, когда я улетал, он отвез меня в аэропорт. Я дал ему пять тысяч долларов. На непредвиденные расходы. Так что когда вы попросили у него две тысячи семьсот...