Метод 15/33 - Керк Шеннон (книга регистрации .txt) 📗
— Врач сказал, на следующей неделе, — ответила мама.
Отец нависал над нами, и родители напоминали мне двуглавого дракона.
Мама одной рукой теребила сумочку, а пальцы второй сжимали и разжимали несуществующий мячик для снятия стресса. Регистратор уставилась в журнал.
— Как насчет следующего вторника в два часа? О, погодите, она же будет в школе, так ведь? «Проспект-Хай»?
Мама ненавидит лишние вопросы и разговоры ни о чем. В другой ситуации она проигнорировала бы неуместную реплику относительно моей школы. Возможно, даже фыркнула бы, услышав ее. В обычной ситуации она ответила бы язвительным замечанием: «По-вашему, название ее школы и в самом деле имеет отношение к делу?» Она очень вспыльчива и не выносит тупости. Также ей не нравится, когда кто-то впустую тратит ее время. У нее скверный характер, но она очень организованна и внимательна к деталям. Она также необычайно язвительна, и у нее на все случаи жизни имеется план. Таковы ее качества: она адвокат в суде. Но в тот день она была всего лишь расстроенной матерью и поспешно ответила на вопрос, листая свой блокнот:
— Да, да, Проспект-Хай. Как насчет половины четвертого?
— Отлично. Давайте запишем ее на пятнадцать тридцать следующего вторника.
— Спасибо.
К этому моменту мама уже совершенно не слышала, что говорит ей регистратор. Спустя минуту она выталкивала нас с отцом за двери клиники. Тем не менее регистратор продолжала нас разглядывать. А я разглядывала ее, пока она разглядывала нас. В тот момент я думала, что она собирает городские сплетни относительно очередной «несчастной залетевшей» девочки-подростка из «известной» семьи.
Разумеется, она знала, где мы живем, прочитав наш адрес в моей карточке. И она только что узнала, что я не посещаю ни одну из местных частных школ, и, очевидно, ей известно, что я живу всего в квартале от государственной школы. В свою очередь это подводило ее к правильному выводу, что я хожу в школу по глухой дороге, с обеих сторон поросшей густым лесом. Для этой лазутчицы я представляла собой идеальную мишень, настоящий подарок. В ее прищуренных глазах читался холодный расчет, и, я думаю, она привела маховик в движение уже через минуту после того, как мы вышли из клиники. Возможно, память меня подводит и я все это придумала, но внутренним взглядом я и сейчас вижу, как она снимает трубку и, прикрывая ладонью измазанные розовой помадой губы, начинает говорить. При этом она ни на секунду не сводит зеленых глаз с моего дерзкого ответного взгляда в упор.
Вне всякого сомнения, мама заметила бы мое прогрессирующее положение гораздо раньше, если бы не тот факт, что она отсутствовала почти три месяца, участвуя в судебном процессе в Южном районе Нью-Йорка. Она лишь однажды приехала домой на выходные, и я позаботилась о том, чтобы уехать «в Вермонт кататься на лыжах с подругой». Один раз отец навестил ее, съездив в Нью-Йорк на «Амтраке». Я осталась дома без присмотра, но родители мне доверяли и были уверены, что я буду делать уроки и заканчивать лабораторные эксперименты в подвале.
Не поймите меня неправильно — мама нас любит. Однако мы с отцом знали, что ее лучше оставлять в покое, когда она входит в «режим судебного разбирательства» — состояние войны, во время которого ее поле зрения резко сужается и она полностью сосредоточена на своей миссии. Она должна была выиграть процесс, и в девяноста девяти и восьми десятых процентах случаев ей это удавалось. Неплохие шансы для ее клиентов. Корпорации ее обожали. Истцы ненавидели. В следственной части министерства юстиции, комиссии по ценным бумагам и биржам, федеральной торговой комиссии, а также у генерального прокурора ее считали «исчадием ада». Либеральная пресса регулярно поливала ее грязью, что только укрепляло ее профессиональную репутацию и повышало статус чудотворца. «Злобная», «безжалостная», «настырная», «бессовестная интриганка» — так описывали ее журналисты. Она увеличивала вырезки со всеми этими эпитетами и украшала ими стены своего офиса. Злобная ли она на самом деле? Лично я нахожу ее довольно мягкой.
Отец был не способен заметить мой растущий вес, потому что он замечает детали только самых крошечных и невидимых глазом объектов — таких как далекие кварки или протоны. Бывший морской котик, переквалифицировавшийся в физика, он специализируется на медицинской радиологии. В тот период нашей жизни он лихорадочно работал над книгой, которую ему поручили написать: об использовании облученных надувных баллонов в лечении рака молочной железы. Насколько я помню, его поле зрения тоже сузилось и он не видел ничего, кроме книги. Мама была в режиме судебного разбирательства, папа спешил уложиться в отведенные ему сроки. В этих идеальных условиях полного родительского отсутствия, на фоне всех их забот и проблем мое положение осталось незамеченным. Я не пытаюсь ни в чем их обвинить, а лишь рассказываю о том, как все было. Я оказалась в своей ситуации по собственной вине. Я и, разумеется, еще один человек создали мое положение. И я никогда не сожалела о том, что многие могли бы счесть «ошибкой». Для меня это ошибкой не было, но для некоторых это было именно так.
По дороге домой из клиники я сидела на заднем сиденье и молчала, сколько могла. Мои родители держались за руки и утешали друг друга на переднем сиденье. Я предположила, что маму терзает чувство вины за неисполненный материнский долг, и попыталась сказать ей, что ее карьера не имеет никакого отношения к сложной ситуации, в которой я оказалась.
— Мама, это не входило в мои планы, но можешь мне поверить, это произошло бы, даже если бы ты не работала и каждый день пекла брауни. В среднем степень неэффективности латексных кондомов составляет два процента и, в конце концов… — Я замялась, потому что отец заметно поморщился, но затем все же продолжила: — В конце концов, наука объективна. Биология проложит себе путь, если ей представится хоть малейший шанс. Но я по-прежнему отличница. Я не употребляю наркотики. Я закончу школу. Просто мне нужна ваша помощь.
Как и ожидалось, я выслушала бесконечную лекцию о постигшем их разочаровании и о том, насколько я не готова к такой ответственности и как я усложнила свою жизнь в то время, когда мне следовало бы наслаждаться детством и сосредоточиться на выборе колледжа.
— Я просто не понимаю, почему ты не пришла ко мне раньше… и почему ты решила открыться мне таким образом. Я… я не понимаю, — произнесла мама, растерянно глядя на меня потемневшими от депрессии глазами.
Такой я ее еще никогда не видела. Она была права, я показала ей свою беременность несколько, скажем, жестко. Но я не хочу опережать события.
Сколько бы раз она меня ни спрашивала, почему я не рассказала обо всем раньше, я ей так и не ответила, потому что, честно говоря, просто не знала, как ответить ей таким образом, чтобы это ей понравилось. Когда эмоции большую часть времени отключены, привыкаешь руководствоваться исключительно фактами и практическими соображениями. Голая правда заключалась в том, что я была беременна и мне казалось нецелесообразным вторгаться в ход маминого судебного разбирательства. Я понимаю, что, возможно, это трудно понять. Возможно, мой рассказ лучше всего остального разъяснит, и прежде всего мне самой, мои размышления, мое бездействие и мои поступки.
— Но мы тебя очень любим. И мы пройдем через это вместе, — произнесла она. Она снова и снова повторила эту мантру. — Мы через это пройдем, — бормотала она, готовясь к активным действиям на всю оставшуюся часть недели.
Постепенно успокаиваясь, она прибегла к испытанному средству — выработке наилучшей стратегии действий. В какой-то момент она позвонила в свой офис и сказала, что до следующего понедельника на работе ее не будет.
Она скупила все необходимые беременным витамины и превратила лабораторию в детскую комнату. Я делала все, что она мне велела делать, испытывая огромное облегчение и благодарность за поддержку. В те редкие моменты, когда я позволяла себе испытывать страх и пыталась исследовать его масштабы, я понимала, что на самом деле мне безумно страшно.
