Доктор Смерть - Келлерман Джонатан (чтение книг txt) 📗
На заднем плане виднелось здание, которое я покинул совсем недавно. Судя по всему, телевизионщики появились сразу же после моего отъезда.
Я выключил телевизор. Робин села рядом.
Мы чокнулись.
— Твое здоровье, — сказал я.
Общество Робин я вытерпел еще десять минут. Затем, извинившись, я взял папку и ушел к себе.
Раны.
Глубокие порезы.
Время было далеко за полночь. Робин заснула больше часа назад, и я не сомневался, что она не слышала, как я тихо встал и пошел к себе в кабинет.
Первая моя попытка уединиться оказалась неудачной. Не успел я раскрыть папку, в кабинет вошла Робин. Она стала уговаривать меня отправиться вместе в ванну. Пойти погулять на улицу. Съездить в Санта-Монику и поужинать в итальянском ресторане. Остаться дома и поиграть в «балду», выпить джина и усесться рядом в кровати, разгадывая кроссворд.
— Как нормальные люди, — сказал я.
— Работай, гений, — зевнула Робин.
— Я тебя люблю, — вот видишь, я сказал это, а мы не занимались любовью.
— Смотри-ка, это что-то новенькое.
— То есть?
— Ты сказал это до того. Как мило.
Она обняла меня.
И вот теперь я, накинув халат, крался по темному дому, чувствуя себя грабителем.
Зайдя в кабинет, я зажег настольную лампу с зеленым абажуром, бросившую мутное пятно света на папку.
В комнате было холодно. Во всем доме было холодно. Старый махровый халат местами вытерся до тончайшего газа. Носки я не надел. Холод, вцепившись в пятки, медленно пополз вверх к бедрам. Сказав себе, что это как нельзя лучше подходит для предстоящей работы, я пододвинул папку и развязал веревку.
Фаско предоставил полный отчет о своем исследовании жизни Гранта Раштона — Майкла Берка.
Все аккуратно и упорядочено, с ссылками и подзаголовками, листы вставлены в скоросшиватель с тремя дужками. Бесстрастные заключения патологоанатомов, ступени деградации.
Страница за страницей описаний мест преступлений — замечания и выводы Фаско, а также копии полицейских протоколов. Проза агента ФБР была более гладкой, чем корявые фразы простых следователей, и все же ей было далеко до Шекспира. Мне показалось, Фаско с упоением копается в этой мерзости, но, может быть, все дело было в том, что я устал и замерз.
Постепенно я втянулся, поймав себя на том, что не могу оторваться от страниц, покрытых мелкими буквами, от мгновенных фотографий, сделанных на местах преступлений.
Снимки жертв. Жуткие, зловещие, неестественные краски человеческого тела, изувеченного, тронутого гниением. Снимки, от которых встают волосы дыбом и мурашки бегают по коже, сделанные во имя правды. Вселенные размером три на пять дюймов, а в обрамлении мертвой плоти цветущие орхидеи выпотрошенных внутренностей, реки застывшего гемоглобина.
Мертвые лица. Эти взгляды. Лишенные души.
У меня вдруг мелькнула мысль: Мейту бы это понравилось.
Чувствовал ли он то, что происходило с ним?
Я снова вернулся к фотографиям. Женщины — то, что когда-то было женщинами, — привязанные к деревьям. Страница снимков крупным планом: резаные раны в области живота, линии цвета спелой сливы на фоне похожей на серую бумагу мертвой кожи. Ровные, аккуратные разрезы. Геометрия.
Холод достиг моей груди. Медленно вдыхая и выпуская воздух из легких, я изучал эти узоры, пытаясь восстановить в памяти посмертные снимки Мейта, которые показал мне на месте преступления Майло.
Желая найти сходство между всем этим и вложенными друг в друга квадратами, выгравированными на дряблом белом животе Мейта.
Некоторое сходство есть, но опять же Майло был прав. Многие убийцы любят заниматься резьбой по телу.
Татуировка...
Где сейчас Донни Салсидо Мейт, самопровозглашенный Рембрандт по коже? «Урок анатомии». Давайте разрежем и узнаем.
Давайте разрежем папашу? Потому что мы его ненавидим, но хотим стать таким, как он? Искусство смерти... Почему это не может быть Донни? Может.
Тут я вспомнил Гиллерму Мейт, застывшую в крохотном убогом гостиничном номере после того, как я задал вопрос относительно ее единственного ребенка. Быть может, вера сама по себе является наградой, и все же судьба обошлась с этой женщиной сурово. Брошенная мужем, не видящая радости от единственного ребенка, Гиллерма Мейт обречена на одиночество.
Она постоянно молится, благодарит Бога.
Живет надеждой на грядущий лучший мир, или же действительно обрела спокойствие? Поездка на автобусе в Л.-А. опровергает последнее.
Ричард и его дети, Гиллерма и ее сын.
Одиноки, все одиноки.
Глава 23
Прошло уже три часа четверга.
В двадцать минут четвертого утра я прочитал последние слова творения Фаско. Никаких громоподобных заключений. Затем я снова просмотрел все фотографии и, наконец, увидел то, что искал.
Снимок, сделанный на месте преступления в штате Вашингтон, — так и оставшегося нераскрытым. Одна из четырех жертв, погибших во время обучения Майкла Берка в медицинском колледже. Четыре убийства, которые Фаско посчитал соответствующими стилю Берка, потому что жертвы были привязаны к деревьям.
Двадцатилетнюю официантку по имени Марисса Бонпейн живой последний раз видели на работе в кафе в Сиэттле. Четыре недели спустя ее тело было обнаружено распятым у подножия сосны в глухом уголке Олимпийского парка. На месте преступления никаких отпечатков ног; ковер иголок и опавших листьев должен был быть великолепным хранилищем улик, однако экспертам ничего не удалось найти. Одиннадцать дней проливных дождей, место преступления стало чистым, словно операционная — как того и хотел преступник.
Труп Мариссы Бонпейн был изуродован в уже ставшем мне знакомом стиле: разрезанное горло, раны на животе, издевательства над половыми органами. Одну глубокую трапециевидную рану прямо над лобковой костью можно было считать геометрически правильной, хотя ее края были неровными. Смерть от шока и потери крови.
На голове нет ран от грубого удара. Я решил, что Фаско приписал это возросшей самоуверенности убийцы, а также уединенности места преступления. Подонок хотел, чтобы несчастная девушка оставалась в сознании, смотрела на то, что он с ней делает, и мучилась. Он действовал не спеша.
Я снова взглянул на антропометрические данные Бонпейн. Четыре фута одиннадцать дюймов, сто один фунт. Совсем крошечная, с такой легко справиться, не оглушая ее.
Но мой взгляд привлекло не это; за три часа копания в страданиях и садизме я успел привыкнуть к подобным ужасам.
Я заметил какой-то блик на буром ковре иголок и листвы, в нескольких футах от откинутой левой руки Мариссы Бонпейн. Что-то поймало жалкий свет, пробивающийся через густую хвою, и отразило его. Пролистав папку, я нашел протокол осмотра места преступления.
Тело обнаружил случайный прохожий, гулявший по лесу. Лесники и полицейские из трех департаментов тщательно прочесали лес в радиусе двухсот ярдов от тела, и все их находки были перечислены в «Списке улик, обнаруженных на месте преступления». Сто восемьдесят три предмета, в основном мусор — пустые банки и бутылки, сломанные очки от солнца, консервный нож, полусгнившая бумага, окурки — как табак, так и конопля; скелеты мелких животных, крупные свинцовые дробинки, две пули с латунными рубашками — прошедшие баллистическую экспертизу, но признанные не относящимися к делу, поскольку на теле Мариссы Бонпейн не было огнестрельных ран. Эксперты тщательно исследовали три пары кроссовок, обжитых насекомыми, и другие брошенные предметы одежды, и пришли к заключению, что все это попало на место преступления задолго до убийства.
А где-то в середине списка было:
Улика № 76. Игрушечный шприц, производство тайваньской компании «Томи-той», предмет из детского набора «Хочу быть врачом», импортировавшегося в США в 1989 — 95 годах. Местонахождение: на земле, в 1,4 м от левой руки жертвы. Отпечатков пальцев нет, органических остатков нет.
