Сирены - ван Ластбадер Эрик (книги без сокращений TXT) 📗
– Меня зовут Мейер, – представился он. – Карл Мейер. Вы слышали обо мне, – последние слова звучали скорее утвердительно, чем вопросительно.
Она кивнула в ответ.
– Рубенс говорил мне о вас. Я думала, что вы в Сан-Диего.
Некоторое время Мейер с любопытством оглядывал ее. При этом он сидел, не шевелясь, и лишь большие зрачки его странных глаз торопливо перемещались из стороны в сторону. Полная тишина нарушалась лишь едва приметным шипением кондиционера. В зеркальных стеклах, непроницаемых для взгляда, отражался интерьер салона. Казалось, внешний мир перестал существовать.
– Вы опасаетесь меня, – произнес он наконец. – Очень хорошо. Это доказывает, что вы правы в своих оценках. – Вдруг он улыбнулся, и во рту у него сверкнули золотые коронки.
– Итак, стало быть, это и есть Дайна Уитней. Фраза прозвучала настолько неожиданно, что Дайна невольно рассмеялась.
– Простите, – произнес он. – Разве я сказал что-то забавное?
– В общем да, – отозвалась Дайна. – Такое ощущение, что каждый знает меня в лицо.
– А, – протянул Мейер с пониманием. – Разумеется. – Он наклонился вперед и, внезапно перейдя на «ты», поинтересовался. – А скольким удалось прикоснуться к тебе? – Он постучал кончиком пальца по тыльной стороне ее ладони. – Ты уже превратилась в икону... или, в крайнем случае, скоро станешь ею. Скажи мне, какие ощущения это вызывает у тебя?
Дайна ничего не ответила, точно не расслышав вопроса. Ее взгляд приковали к себе расплывшиеся, но все равно безошибочно узнаваемые синие цифры на внутренней стороне предплечья Мейера. Увидев, что отвлекло его собеседницу, он тихо сказал:
– Они считали, что мы не заслуживаем того, чтобы иметь имена. Имя – это привилегия людей. Нам же они давали только номера.
– Простите, – прошептала Дайна.
– Ничего страшного. – Рука Мейера вернулась на прежнее место. – Это был иной мир, отличный от того, в котором обитаешь ты. Однако и в твоем мире хватает ужасов. – Его глаза слегка округлились, и Дайне почудилось, будто она уловила в них отблески того прежнего мира, о котором говорил Мейер. Он поднял руки вверх. – В юности я очень любил рисовать и мечтал о том, чтобы стать новым Сезанном или Матиссом. У меня был талант. – Его голос опустился до шепота. – Я делал успехи. В моей душе горел светоч. – Его глаза сверкали. – Однако я задержался в Европе дольше, чем следовало. Слишком задержался. Я просто не мог поверить в то, что там творилось. Когда нацисты схватили меня и узнали, чем я занимаюсь, они сделали вот это. – Он поднял ладони вверх, растопырив, насколько это было возможно, искривленные пальцы. – Просто так, ради забавы. Они переломали мне один за другим все пальцы.
Наступила пауза, во время которой Мейер, не отрываясь, пристально глядел на Дайну. Потом, пожав плечами, добавил:
– Ну что ж. По крайней мере, я остался в живых, верно? – Он добродушно похлопал ее по коленке. – Ты не ответила на мой вопрос.
Дайне пришлось напрячься, чтобы вспомнить, что он имеет в виду.
– Мне нравится мое дело. Я занимаюсь творчеством и уже обрела признание. Что мне еще желать? Мейер проницательно смотрел на нее.
– В самом деле, чего? – Он улыбнулся. – Жизнь – приятная штука для тебя, Дайна, не так ли?
– Но отнюдь не безопасная.
– О да! – он рассмеялся, с размаху хлопнув себя по коленке. – Во что бы превратилась жизнь, если б из нее исчезли все опасности. Мой бог, какой невероятно скучной и серой она стала бы тогда! Нет, я бы скорее согласился отрезать себе кисть. – Он мрачно усмехнулся и принялся неловко развязывать кожаные шнурки на своих гуарачах.
– Позвольте, я помогу. – Дайна наклонилась вперед и, бережно отведя в сторону его изуродованные пальцы, развязала узлы.
Мейер опустил босые ноги в ванночку и нажал хромированную кнопку, включая массажный аппарат. Поверхность воды заколыхалась, и на лице собеседника Дайны появилась слабая улыбка.
– Вот так-то лучше. – Дотянувшись до бара, он открыл его и осведомился. – Что будешь пить?
– Виски.
– Сию минуту. – Он настолько ловко обращался с бутылками, стаканами и льдом, что Дайна начала сомневаться, не так ли уж неизлечимо были некогда повреждены его на вид совсем искалеченные пальцы. Впрочем, она тут же подумала о том, что он не позволил бы ей заметить это противоречие, если б не питал к ней полного доверия.
Когда коктейли были готовы, и они пригубили каждый из своего стакана, Мейер продолжил прерванную беседу.
– Возраст, моя милая Дайна, очень серьезная вещь. Конечно, в идеальном мире никто не должен обращать на него внимания, но, полагаю, ты не станешь возражать, если я скажу, что наша планета отнюдь не является таковым. В молодости я был очень терпеливым человеком. Я научился терпению, рисуя картины маслом. Подлинные творения не создаются в суете. – Он вздохнул и опустил стакан.
– Однако мне кажется, что с возрастом терпение истощается. Один из моих сыновей погиб в Корее. Второй – во Вьетнаме. Подлинных творений больше нет и быть не может. Время на исходе. – Он опять посмотрел на нее. – Когда человек стареет, он все больше и больше обращается к собственной фантазии. – Та же самая лукавая улыбка появилась у него на лице.
– Теперь я стремлюсь лишь к тому, чтобы создать собственный мир. Ты видела Марго: она – одна из многих. Однако никто из них, кроме нее, не разъезжает повсюду вместе со мной. Она понимает дорогу, машину, меня. Мы все составляем вместе единое целое.
– Таким образом, я обретаю возможность всецело предаваться мечтам, в соответствии с которыми обустраиваю свою реальность. Я чувствую то же, что наверное должен чувствовать господь бог. Если, конечно, он существует или существовал вообще, в чем я лично очень сомневаюсь. – Он заморгал глазами, как сова. – Бог не забрал бы у меня обоих сыновей. Он никогда бы не позволил совершиться столь бессмысленной жестокости, а непостижимость путей божьих, о которой бубнит церковь, пустой вздор и больше ничего. Нет. Наш мир – отвратительное, гиблое место, и поэтому необходимо гарантировать безопасность тем, кого любишь... ты не согласна? – он задал вопрос небрежно, словно невзначай.
– Не знаю, что может выполнить роль подобной гарантии. – Она вспомнила Бэба и Мэгги. Мейер поднял указательный палец.
– Кое-что. Кое-что. – Он осторожно поднес стакан ко рту. – Расскажи мне, – прервал он наконец молчание, – о Рубенсе. Я хочу знать, какие чувства ты испытываешь к нему.
– Я люблю его.
– Не знаю, – задумчиво пробормотал он, – достаточно ли одного этого в наши дни. Однако в прежние времена одной любви всегда оказывалось мало. Я любил своих сыновей, но не сумел спасти их жизни.
– Не понимаю.
Мейер всмотрелся в ее глаза.
– Ты должна спасти Рубенса.
– От кого? – серьезность тона Мейера встревожив ее не на шутку.
– От него самого. – Он похлопал Дайну по коленке. – Не торопись и выслушай меня. После того, как моего младшего сына в ящике с приколотой в углу медалью, посмертно врученной ему, привезли из-за океана, я просто сошел с ума от горя. В конце концов, бремя стало слишком тяжким для меня. Это было так, точно некие электрические цепи внутри меня вдруг оказались разомкнутыми, и мои чувства умерли.
– Тогда я, очертя голову, бросился в бизнес. Деньги представляли собой плохой заменитель сыновьям, но найти лучший мне оказалось не под силу. Встретив Рубенса, я все больше сближался с ним, учил тому, что знал сам, пока наконец не почувствовал, что по этим цепям вновь побежал ток. Однако так продолжалось лишь некоторое время, ибо существуют вещи, которые невозможно забыть.
– Теперь мне становится все более ясно, что он оказался чересчур способным учеником, и потому сделался, пожалуй, слишком похожим на меня. Однако никому не следует жить так, как живу я.
– Стало быть, вы несчастливы? Откинувшись назад, он глубоко вздохнул и, вынув ноги из ванночки, вытер их полотенцем.
– Нет, я отнюдь не несчастлив. В этом вся суть. Я просто не могу быть таковым.
