Синий краб (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
над самым горизонтом висел, опрокинувшись, бледно-звездный ковш Медведицы. И была тишина, лишь трещало в жертвенниках пламя, да изредка тихо звенел щит, коснувшись копейного древка.
— Слушай, — спросил я, — в небе столько больших, ярких звезд. Почему же вы собрались на такую тусклую и маленькую?
Ребята переглянулись, словно советуясь.
— Откуда вы знаете? — резко ответил Санька. — Может, она больше и ярче в сто раз, чем Полярная звезда. Она, может, просто очень далеко.
Васек беспокойно потянул его за рукав:
— Пойдем домой, Сань.
Больше я ни о чем не спрашивал у ребят. Видимо, у них была какая-то своя тайна.
— Может быть… — только и сказал я.
Семафор вспыхнул зеленым светом, и я вскочил на подножку.
— Ну, прощайте, космонавты!
Они кивнули и пошли к маленькому домику, желтые окна которого ярко светились за кустами акации. Я долго смотрел вслед мальчишкам и забыл прочитать название станции, когда вокзал медленно проплывал мимо вагона.
Так и не знаю, что это была за станция. Помню только, что шумели там высокие тополя и неяркие огни робко мигали на стрелке…
Черные деревья набирали скорость за окном. Летели мимо едва различимые столбы, тихо плыли далекие огоньки. Лишь звезды висели неподвижно, и среди них восьмизвездная Медведица.
Если бы кто-нибудь рассказал суровым воинам древнего Египта, что через тысячи лет двенадцатилетний мальчишка решит лететь к далекой звезде, по которой они проверяли свою зоркость! Они посмеялись бы, наверное, покачивая тяжелыми шлемами, и сказали бы, что все это сказка, если только мальчик не будет сыном богов.
1959 г .
Прачка
Студент Алексей Барсуков ехал из Москвы на каникулы. В Свердловске он решил остановиться на день, чтобы повидать школьного товарища. Алексею не повезло, он не застал товарища в городе.
Поезд уходил ночью. Не зная, как провести остаток дня, Алексей бродил по знойным, полным трамвайного грохота улицам, пока не оказался перед зданием картинной галереи. Он вошел.
В прохладных залах почти не было посетителей. Алексей долго стоял у полотна Айвазовского, на котором искрилось под луной никогда не виденное им море, задержался у этюдов Шишкина, где дремал пронизанный солнцем сосновый лес. Потом, побыв с полчаса среди чугунного кружева и черных статуэток каслинского литья, он спустился в зал западной живописи.
Равнодушно разглядывая копии итальянских и фламандских мастеров, оглянулся и встретился взглядом с темными глазами девушки.
Она смотрела из бронзовой тяжелой рамы, слегка улыбалась и словно ждала ответа на только что заданный вопрос. Художник изобразил ее склонившейся над деревянной бадьей во время стирки. Девушка лишь на минуту оторвалась от своего занятия, подняла голову и молча спрашивала о чем-то. Она была как живая. Впечатление не исчезло, даже когда Алексей подошел вплотную. Особенно поражали руки, лежащие на стиральной доске с влажным бельем. Руки были красные, распухшие от горячей воды и мокрые. На безымянном пальце правой руки блестело кольцо. Алексей смотрел на руки, испытывая неопределенное болезненное чувство. Он не сразу понял, что его беспокоит именно это кольцо. Оно врезалось в распухший палец, и снять его было невозможно.
На этикетке под картиной Алексей прочитал: «Челломи Паскуаль, «Прачка». II пол. XIX» века». «Итальянка», — подумал он про девушку, вглядываясь в округлое лицо с продолговатым разрезом глаз и темными завитками волос, упавшими на лоб.
Позади прачки была серая стена с обвалившейся местами штукатуркой. Вверху, в углу картины, виднелись нацарапанные на стене буквы: АМО.
Зачем нужно было выписывать каждую царапину? Какой в этом смысл? «Амо… Амо…» — машинально повторял Алексей. «Ре!» — неожиданно и звонко, словно клавиши, прозвучала в голове мысль. «Амо… Ре… Амо-ре… Аморе! По-итальянски это значит — любовь».
Нет, едва ли стал бы художник просто так выписывать нацарапанные на штукатурке буквы. Значит, что-то было? Может быть, в одном из приморских городков, где соленый ветер треплет в узких переулках развешанное на веревках влажное белье, Паскуаль Челломи встретил девушку…
В Италии голубой воздух и ласковое море. Мелкие волны бегут на песок, и, откатываясь, оставляют на берегу белые полосы пены. Из расщелин невысоких скал поднимаются кривые сосны с широкими темными кронами. И стоит над побережьем неумолчный звон цикад.
От старого дома, где Челломи снял комнату, до моря было совсем близко, но окна выходили на другую сторону, и Паскуаль видел в них только узкую мощеную улицу сонной окраины Салерно и часть двора с глухой серой стеной соседнего дома. Каждое утро у этой стены на одном и том же месте, склонившись над корытом, стирала девушка. Однажды, спускаясь по лестнице, Челломи сказал ей:
— Доброе утро, Лючия.
— Доброе утро, синьор Паскуаль, — ответила она, подняв голову. Вокруг нее летали мелкие мыльные пузырьки. В них ослепительными точками отражалось солнце, девушка и чахлая трава у ее ног. Паскуаль подумал, как трудно изобразить красками такой пузырек, отразивший в себе весь мир и оставшийся прозрачным, как воздух.
На следующее утро он снова сказал ей:
— Доброе утро.
И девушка опять, улыбнувшись, ответила:
— Доброе утро, синьор.
Так продолжалось неделю, две. А один раз как-то сам собой завязался разговор. Челломи узнал, что Лючия — дочь старого жестянщика, живущего в подвале. Это из их низкого подслеповатого окна целый день доносились частые металлические удары…
Однажды Паскуаль не пошел на прогулку. Он сидел у окна и делал набросок головы Лючии. С высоты третьего этажа был виден лишь ее затылок и ритмично двигающиеся плечи. Челломи рисовал по памяти. Потом он оставил рисунок на подоконнике и впервые ушел к морю без альбома и красок.
…Он вернулся поздно. Спать не хотелось. Паскуаль открыл окно. Теплый ночной воздух пахнул в комнату и потушил свечу. Ветер принес запахи моря и просмоленных рыбачьих барок. Лунный свет дробился на гладких булыжниках мостовой. Луч его упал на подоконник, осветил рисунок. Лючия улыбалась художнику. Челломи выпрямился и тихо сказал в ночь:
— Аморе миа…
Вскоре Паскуаль получил письмо из Рима. Он прочитал его, барабаня пальцами по столу, и скомкал листок. Через два дня Челломи собрался уезжать. Утром он обратился к девушке:
— Мне надо сказать тебе, Лючия…
Она выжидающе смотрела на него.
— …одно слово… Но я скажу завтра.
Ночью он спустился во двор. Улица спала, и ни одно окно не светилось. У стены в корыте с водой отражалась зеленая звезда. Она привыкла плескаться в море и, попав в мыльную воду, замерла от удивления. Паскуаль нащупал на земле ржавый гвоздь и, подняв его, нацарапал на стене: АMORE.
Известковые крошки упали в корыто. Звезда вздрогнула и разбилась на зеленые брызги.
Перед рассветом Паскуаль Челломи уехал в Рим.
Он вернулся в Салерно через месяц. Утром, как обычно, спускаясь по лестнице, он увидел Лючию. Она кивнула художнику с равнодушной улыбкой. Паскуаль ждал чего угодно, только не этой улыбки. Выцарапанное слово виднелось над ее головой, а она улыбалась как раньше. И Челломи вдруг понял простую вещь: девушка не умела читать. Тогда он подошел ближе, собираясь сказать то, что она не могла прочесть, и увидел на пальце у нее кольцо. Оно успело потускнеть от мыльной воды. Вскоре художник узнал, что Лючия вышла замуж за матроса с каботажной шхуны, который сразу после свадьбы ушел в рейс.
Каждое утро теперь выходил Паскуаль во двор с холстом и красками. Он писал портрет Лючии. Она не возражала, но почти не обращала внимания на художника. Челломи хотел изобразить ее такой, какой увидел ее первый раз. Поэтому он иногда спрашивал девушку о чем-нибудь, и Лючия, отвечая, поднимала голову и улыбалась уголками губ. Лишь один раз он задал ей вопрос не для того, чтобы она позировала.
