Детская книга для девочек - Му Глория (серия книг TXT) 📗
Каждый раз, когда Силы Зла прибегали на зов, или запрыгивали на шкаф, стоило их об этом попросить, или приходили к ней ночью, чтобы отгонять кошмары и убаюкивать, у Гели в сердце словно взрывалась звезда — понимает! Она меня понимает! Я могу с ней говорить, хоть и не знаю никаких кошачьих слов! А всякие штучки, которым научились Силы Зла, это было уже так, второстепенное, только подтверждение драгоценного понимания. Геля и сама усердно «дрессировалась» — училась понимать, а вернее, чувствовать, в каком настроении зверек: в хорошем или в дурном, хочется ли Силам Зла поиграть, или стоит оставить их в покое и дать выспаться.
Но теперь Силы Зла почти не отходили от Гели — пока девочка чахла над учебниками, укладывались ей на шею вроде воротника или сидели на плече (уже без всякой команды). Было ужасно жарко и неудобно, кроме того, ходила вся исцарапанная, но терпела — уж очень ей льстило внимание капризного зверька.
Глава 17
Дни проносились стремительными ласточками, и никогда еще Геле не жилось так интересно и весело, хотя, казалось бы, ничего необычного с ней не происходило (ну, если не считать того, что Геля находилась в прошлом, чтобы по заданию Феи Снов спасти мир).
Ночи тоже стали спокойными и ласковыми, Силы Зла своим мурлыканьем распугали все Гелины кошмары, и тревожило девочку только одно — она ходила в гимназию больше месяца, а Люсинда ей до сих пор не приснилась. Но Геля была так занята — кошкой, экзаменами, прогулками по весенней Москве, — что засыпала после первых же тактов «Августина», не успев даже как следует подумать о своих тревогах.
После гимназии Геля шла домой каждый раз новой дорогой — ей нравилось гулять по городу, смотреть, что было раньше в хорошо знакомых ей местах. И каждый раз натыкалась на Щура, мальчишка вечно поджидал ее — не у самой гимназии, но где-нибудь поблизости. Конечно, Щур умел разозлить ее, как никто другой, и в любви, гад, упорно не признавался, а все же гулять вдвоем было веселее. От девочек из гимназии приходилось держаться подальше, оберегая свои тайны, а Щур и сам был довольно скрытным (что, признаться, совсем не радовало Гелю), зато и не имел привычки задавать лишних вопросов.
В пятницу ей загорелось посмотреть Ильинские ворота. Щур, как обычно, не возражал. Внизу, за сквером, до самой Солянки раскинулся рынок — среди палаток, навесиков, лавчонок бурлила толпа. Продавали что угодно — поношенную одежду, старые самовары, какие-то железки и даже еду. Щур сказал, ряды с едой называются «обжорка» — там задешево, на ходу, едят извозчики и другой толкучий люд.
Ну, понятно, — подумала Геля, — как у нас. «Свободная касса!».
Прошли через Ильинские ворота (если бы не Щур, Геля прошла бы и несколько раз туда-обратно, так они ей понравились) и двинулись к маленькой пятиглавой церкви, алевшей ярким пятном на фоне угрюмых серых зданий Северного страхового общества. В голове зажужжал рой всяких специальных слов — «апсида», «придел», «подклет», но девочка, увы, не помнила, к какой части здания какое слово надо приложить, чтобы совпало (папа, который Николас, вечно ругался, что Геля набивает себе голову разрозненными сведениями из интернета, и в результате получаются не знания, а колбасный фарш).
Когда подошли ближе, церковь оказалась не такой уж и маленькой, а вовсе даже огромной. Называлась — Никола Большой Крест, хотя кресты на ней были самые что ни на есть обнакновенные (тьфу ты, привязалось!). Но Щур объяснил, что в церкви хранится реликвия — саженный крест, в котором находится 156 мощей разных святых.
Внутрь заходить сразу расхотелось. Геля знала, что «мощи» — это останки святых христианской церкви, являющиеся объектом религиозного почитания. Не хотелось бы, конечно, оскорблять чувства верующих, но 156 расчлененных покойников — это немножко слишком.
Геля закинула голову, прикрывая ладошкой глаза от бьющего солнца, и шляпка уже привычно повисла на лентах. Ах, какие же они красивые, эти церкви! Как ракеты, только старинной конструкции! Если, не отводя глаза от храма, сделать несколько шажков назад, то кажется, будто он взлетает, как большая пестрая птица!
Потом направились к бульварам. Щур с независимым видом шел как бы и рядом, а как бы и сам по себе, насвистывая и что-то подбрасывая на ладони.
— Это что у тебя? — не сдержала любопытства Геля.
— Так. — Щур пожал плечами и протянул ей гладкий овальный камешек.
Камешек был увесистый и очень приятный на ощупь. Геля покатала его в ладонях, сказала:
— Хороший! — и вернула Щуру.
— Оставьте, ежели пондравился, — предложил мальчишка, — у меня их как грязи, — и, действительно, выудил из кармана еще несколько штук.
— Зачем они тебе?
— Так, — он снова неопределенно пожал плечами. — Они ухапистые. От рук греются, а с изнутри все одно холодом отдает. Антиресно. — И подбросил камешек, словно взвешивая, стоит ли посвящать всяких кисейных барышень в свои мальчуковые тайны.
— Что там, орел или решка? — окончательно обнаглела Геля. — Да ладно, рассказывай. Что тебе, жалко?
— Знаете, такой город есть — Одесса? — решился Щур.
— Конечно знаю. Один из крупнейших черноморских портов.
Мальчик кивнул:
— Город агромадный. Может, и поболе, чем Москва…
— Ну уж нет. Москва больше раз в десять, чем твоя Одесса.
— Моя Одесса точно больше, чем ваша Москва, — насупил брови Щур.
— А ты там был?
— Не был, — помедлив, признался он. — Но уж мне верный человек сказывал. Такой брехать не станет.
Щур покраснел и отвернулся, а Геле стало ужасно стыдно. У бедняжки, может быть, есть тайная мечта о никогда не виданном городе, а она лезет со своей правдой! Что за глупая, бессовестная трещотка!
— Извини. Я больше не буду, — виновато сказала она. — Рассказывай.
— Так вот. Стоит на горе агромадный белый город. — Щур подозрительно посмотрел на Гелю, но она молчала. — В городе том живет тьма-тьмущая людей, точно как в Москве — грязно, тесно, по улицам не протолкнуться. Только что тепло и абрикосы. Абрикосы — это такие…
— Я знаю, — сказала Геля и тут же прикусила губу.
— И ладно. Абрикосы к делу не касаются, — строго сказал Щур. — А город на берегу морском стоит. Куда с него ни выйди — упрешься прямо в море. И такой от этого простор и счастье человеку, что враз он забывает все плохое. Потому как лучше моря ничего на свете нету. Ночью оно светится своим сияньем, холодным, как месяц в небе. А под солнцем море золотое сверху, а в самой пучине — синее аж до черноты, как если б небо вывернули и кинули на землю. А когда разбунтуется, отрывает волнами куски от скал. Обкатывает их до круглой гладкости, вот и выходят такие малые камушки, — мальчик показал Геле округлый камень на ладони. — Там их видимо-невидимо на берег выносит. Но и тут есть — на Москве-реке найти можно. А по-над морем летают белые птицы, кричат кошачьими голосами да так, что делается знобко в сердце. И ежели кто море хоть раз увидал, тот всю жизнь будет об нем тосковать.
— Ты же не видел, — тихо сказала Геля.
Щур, не глядя на нее, дернул плечом:
— Сбечь туда хотел. Доехать под вагонами. По железке. А чего мне? Я — птица вольная, никого у меня не было. Совсем уж собрался, но тута фараоны меня замели. А после и бабуся отыскалась. Разве я ее брошу? А так бы добрался, вот ей-богу, устроился бы куда на пароход…
— Капитаном бы стал?
— Зачем капитаном? Эка вы хватили. Хоть на механика бы выучился. Я в этом сызмальства понимаю, тятька мой… Да шут с ним, с морем. Пойду я. Баба Яся шибко гневается, что шляюсь незнамо где. Говорит, навовсе дела забросил. Пойду. Бывайте, барышня хорошая.
