Во что бы то ни стало - Перфильева Анастасия Витальевна (книги полностью .txt) 📗

Анастасия Витальевна Перфильева

ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО

Повесть

Часть первая

БЕЗ ДЕТСТВА

Это письмо — истрепанный, с темными печатями и почему-то уже вскрытый конверт — было принесено мартовским утром 1920 года в один из московских переулков между Арбатом и Пречистенкой.

Старичок, принесший письмо, вовсе не походил на почтальона. Он был в пенсне, потертой котиковой шапочке и переделанном из пледа коротком пальто. Достав письмо из висевшей на плече сумки, старичок остановился у ворот одноэтажного особняка с мезонином и колоннами.

Кругом, вдоль заваленного сугробами переулка, звенел, журчал, капал подтаявший на весеннем солнце снег. Голубые сосульки блестели на чугунной ограде особняка. Резные переплеты ворот, когда-то выкрашенные эмалью, теперь облупились, на колоннах темнели пятна обвалившейся штукатурки и у каменного льва, присевшего на лестнице у подъезда, было отбито ухо и половина хвоста.

Старый почтальон вошел в ворота.

В воздухе, несмотря на солнце, еще дрожала морозная свежесть. Но широкие окна особняка были распахнуты настежь и густо вымазаны мелом.

В одном из окон стояла высокая женщина в халате. Откинув повязанную шарфом голову, она ловко и старательно протирала тряпкой оконное стекло.

Старичок поднял шапочку и спросил:

— Не будете ли вы так любезны сказать, кто проживает в настоящее время в этом доме?

— Пока никто. Но скоро будут проживать, — громко ответила женщина. — А в чем дело?

— Дело, видите ли, в том, — сказал он, — что я когда-то знавал владельца этого дома. И теперь, помогая разбирать на центральном почтамте скопившуюся корреспонденцию, обнаружил на его имя письмо… — Он повертел конверт рукою в перчатке без пальцев.

— Письмо? Евлахову? — Женщина быстро повернулась и внимательно посмотрела на него. — Никого из Евлаховых здесь давным-давно уже нет. И тем не менее я хочу попросить вас… — Она легко спрыгнула с подоконника, бросила тряпку.

— Да я, собственно, почти в этом и не сомневался.

— Очень прошу вас, зайдите! Все вам объясню. — Женщина повернулась и крикнула кому-то в глубине: — Танюша, проводи товарища ко мне в угловую, быстро! А вас попрошу черным ходом, парадный еще заперт.

Старый почтальон обогнул заколоченную дубовую дверь подъезда, вышел на мощенный плитами крытый дворик. Здесь у крыльца были свалены новые некрашеные табуретки, к ним прислонились и торчали, как пики, большие и маленькие лыжи.

— Сюда, сюда! — позвала с крыльца девушка в измазанной красками спецовке.

Она провела его через несколько пустых, с лепными потолками комнат. В большой, свежеокрашенной и похожей на зал, над забрызганным известкой, выщербленным паркетом висела хрустальная люстра. У завешенных какими-то плакатами окон лежали друг на друге железные кровати. В углу стояли школьные парты, прямо на полу поблескивал новый телефонный аппарат.

Девушка толкнула ногой дверь:

— Марья Антоновна, привела!

Из двери тотчас выглянула женщина в шарфе.

— Заходите скорее, холоду напустим, — сказала она.

В полукруглой, заставленной ящиками комнате, несмотря на позднее утро, горела керосиновая коптилка. На подоконниках выстроились позолоченные чашки старинного фарфора, какие-то графины…

Старый почтальон присел на угол ящика и спустил с плеча сумку.

— Устал, знаете ли… — сказал он. — А вы меня, собственно, зачем пригласили?

— Погреться не хотите? Спрячьте-ка письмо, сейчас поговорим.

Женщина открыла один из ящиков и вытащила из-под сложенных в него байковых одеял обернутый газетой железный чайник. Поставила его на стол, сняла халат, шарф и сразу помолодела лет на десять.

Лицо у нее было открытое, с крупными чертами и умными насмешливыми глазами. Прямые русые волосы собраны в свернутую кренделем косу. На женщине была темная юбка и полотняная блузка с галстуком.

— Садитесь сюда! — приказала она, подтаскивая к столу ящик и разворачивая чайник, из его носика полетела тонкая струя пара.

— Да я, собственно…

— А вы без «собственно». Чай-то морковный.

Женщина взяла две позолоченные чашки, бросила в каждую по маленькому куску сахара.

— Так вот о письме, — сказал старичок, с наслаждением потягивая дымящийся рыжий настой и грея о чашку руки. — Дело в том, что я когда-то лично знал хозяина этого дома. И хотя не имел оснований относиться к нему с симпатией, счел своим долгом, найдя это затерявшееся письмо, доставить его по адресу. Сам я встречался не столько с ним…

— Знаю, — перебила внимательно слушавшая женщина. — Не раз и не два я вас в этом доме видела.

— Вы? — Он даже встал и снял запотевшее пенсне.

— Да, я. Андрей Николаевич Комов, так? В университет вы хозяйского сына готовили. Удивительно у вас тупоголовый ученик был!

— Позвольте… — Он протер пенсне и снова надел его. — А вы, собственно, кто же будете?

Женщина засмеялась и подвинула ему тарелку с похожими на сухие грибы лепешками.

— Да вы подкрепляйтесь, проголодались, наверно! Меня зовут Марья Антоновна Лицкалова. Не знаю, помните ли, но думаю, что помните; жила в этом доме из милости старая кормилица дочери Евлахова, Лизы. А при Лизе не то горничной, не то компаньонкой — дочь той самой кормилицы. Узнать меня, конечно, трудно…

Женщина вдруг опустила голову. Что-то горькое легло у нее в складках еще молодого рта. Однако она тут же тряхнула головой и снова засмеялась, сверкнув ровными зубами. Вынула из кармана плоскую жестянку с табаком, свернула козью ножку и прикурила от коптилки.

— Так. Признаться, удивили, — медленно ответил старичок. — Матушку вашу помню хорошо. И судьбу ее нередко… наблюдал. А вас, признаться, забыл.

— Не мудрено. Я ушла от Евлаховых вскоре после того, как вас пригласили сюда репетитором. Жила в Петрограде и мать свою не видела с тех пор ни разу! В тринадцатом году Лиза вышла замуж за своего кузена, взяла ее в няньки к двум близнецам, в революцию сбежала куда-то на Украину, а потом на Кубань, к супругу. И там моя мать точно в воду канула, сколько ни разыскиваю…

Женщина рванула на шее галстук. Хмурое солнце скользнуло из окна, погасило коптилку, зажгло позолоту на ручках и ободках фарфоровых чашек.

— Позвольте тогда и мне спросить, — тихо сказал Андрей Николаевич. — Что же вы теперь здесь делаете? И как опять сюда попали?

— Сейчас расскажу. Пойдемте.

Она отворила дверь в зал. По полу, извиваясь, полз электрический провод. Парень в валенках, взгромоздившись на стремянку и посвистывая, крепил его к стене.

Марья Антоновна подвела Андрея Николаевича к окну, сдернула с него плакат и повернула к свету.

— Смотрите! — сказала она.

На плакате был грубо нарисован худой подросток с развевающимися зелеными волосами. Над ним той же краской было написано:

«Усилим борьбу с детской беспризорностью!»

— Догадываетесь? — спросила она.

— Кажется, да.

— Мне удалось в Петрограде кончить педагогические курсы. Сейчас по поручению деткомиссии при ВЦИКе налаживаю здесь детский дом.

— Дело огромной, первостепенной важности! В Москве столько сирот…

— Ну, если бы в одной Москве.

Она подошла к парте, откинула ее крышку и вынула кипу разноцветных карточек.

— Смотрите! — заговорила оживленно. — Деткомиссия разыскивает также ребят, о которых поступают сигналы, по городам, только что освобожденным от белых. Рассылает с санитарными поездами своих уполномоченных на юг, на Урал… Привезенных детей, если отыщутся родители, позже будем переправлять к ним или же оставим здесь. Если бы вы знали, как хочется скорее наладить, устроить все!

Андрей Николаевич взял наугад две карточки. На первой стояли какие-то цифры, сбоку было написано: