Во что бы то ни стало - Перфильева Анастасия Витальевна (книги полностью .txt) 📗
— Лизанька, боже ж наш, Лиза! — сдавленно прошептала старушка.
Поезд, вытягиваясь в одну черную линию, все больше разрывал просвет между собой и мостом.
Лена положила голову на перила и посмотрела во двор.
Двор был грязный, заплеванный, серый от подсолнечной лузги. На воротах висела надпись: «Этапный пункт». Что это, Лена уже знала. Место, где все приходят и уходят. На этапе останавливались проходом через поселок Куричья Коса белогвардейские воинские части или отдельные отставшие военные. Останавливались и очень скоро как сквозь землю проваливались. А вместо них приходили новые.
Только Лена с нянечкой жили здесь уже целых три месяца. «До холодов», — как вымолила она у коменданта, пока, может, удастся разыскать маму. Да где уж там!..
Лена поводила щекой по захватанным до блеска перилам и зажмурила глаз. Во дворе стояла женщина-солдат и чистила винтовку. Значит, тоже скоро уйдет с этапа.
Однажды ночью, когда голодная Лена, не дождавшись Кузьминишны, заснула на табуретке, в их комнатушку вошел солдат и молча стал устраиваться спать. Лена скоро догадалась, что это не настоящий солдат: на нем были сапоги, брюки и гимнастерка с погонами, но из-под фуражки все время вываливались кудряшки, голос был вроде маминого, не грубый, а уж про глаза и говорить нечего.
Женщина-солдат так и осталась жить с ними.
Сейчас она кончала чистить винтовку. Щелкнула затвором, надела штык… Сунула руку в карман и вдруг крикнула:
— Ленка, подсолнухов дать?
— Дать. Я еще не завтракала.
— О-о? А бабка где?
— Нянечка? На поденке стирает.
— Вали сюда.
Лена сбежала с лестницы во двор. На бегу она подпрыгивала, но у сандалии оторвалась подметка и мешала. Женщина-солдат стояла, обняв винтовку, и тихо напевала.
— Получай, — сказала она, высыпая в Ленин подол горсть бело-черных семечек.
— А вы скоро уйдете и больше не придете?
— Уйду… Больно ты с моей девчонкой схожа.
— Она где, девчонка?
— Померла моя девчонка.
— А куда вы уйдете?
— Отсюда не видать. Воевать пойду, Ленка!
— С кем?
— Эк пристала… С красными!
— Они враги?
— Нас учат — враги. А там кто их знает… Мала ты, не поймешь.
Лене очень хотелось есть. Она не стала больше спрашивать, побежала в конец двора. Там у старого сарая Лена играла в куклы. На этапе все время ходили, шумели, а она, играя, любила разговаривать вслух.
Лена присела на валявшуюся доску и быстро, надгрызая кожуру зубами и ловко вытаскивая зерна маленькими грязными пальцами, стала есть семечки. Сегодня утром нянечка, наверное, как всегда, оставила ей немного хлеба и помидоров. Но, когда Лена проснулась, на столе ничего, не было — может, кто зашел и утащил?
Съев все подсолнушки, она вздохнула, разрыла сырую от вчерашнего дождя землю и вытащила деревянный ящичек. Его смастерил один из этапных, солдат с култышкой вместо ноги. В ящичке лежали два маленьких, с палец, матерчатых негритенка.
Еще летом, когда их поезд ограбили и угнали налетевшие из степи бандиты, а они с пассажирами поплелись в станицу, Лене отдала этих негритят толстая дама. Негритята были приколоты у нее к шляпе, а когда в станице дама сменила шляпу на платок, попали к Лене. Каждый негритенок был завернут в клетчатый лоскуток, остаток от Лениного платья. Хоть нянечка сердилась и говорила, что лоскуты надо беречь на заплатки, девочка не утерпела, стащила один. Разорвала пополам, и получились одеяла.
Она бормотала что-то, заворачивая негритят, но в это время у ворот заспорили голоса. В воротах стояла нянечка. Низенькая, в повойнике и переделанной из поневы юбке. Ее держал за плечо часовой, который сегодня вдруг вырос зачем-то у этапа. Часовой злобно кричал, и нянечка кричала тоже, размахивая узелком, — Лена знала, в нем остатки мыла с поденки и что-нибудь к обеду для нее.
Она сложила негритят, сунула ящик за пазуху и побежала к воротам. Нянечка, переваливаясь, уже взбиралась на крыльцо этапа. Лена догнала ее около их комнатушки.
— А я вот где! — крикнула она.
Но нянечка вовсе не обрадовалась. Вошла, убрала узелок и присела на нару, покрытую жестким солдатским одеялом.
— Я думала, ты вечером придешь. Ты насовсем пришла? И покушать мне принесла? — спросила Лена, подпрыгивая, чтобы ящичек с негритятами стукнул о пуговицу платья.
Устало сгорбившись, нянечка сидела на наре и думала о своем.
— Беда, Лена! Что теперь делать будем, ума не приложу! — сказала она наконец и сложила на коленях блестящие, стянутые содой руки.
Лена тотчас подкралась и сунула под них свои, маленькие и очень грязные.
— Кончилась моя поденка-то, уезжает лазарет. Э-ва-ку-ируют.
— А чего это — эва-курируют?
— Уходят, мол. Отступают, значит. Чем кормиться будем?
Нянечка расстегнула ворот кофты, вытащила висящий на шнурке красный мешочек. Достала из него пачку бумажных денег, блестящую цепочку и долго, шевеля губами, перекидывала ее из руки в руку. Вздохнув, спрятала все и сказала:
— Собирайся, доченька, пойдем. Обедом тебя в лазарете напоследок покормить посулились, а там что бог даст.
Нянечка вытащила из-под сенника на наре Ленино пальтишко (его подарили здесь в поселке «добрые люди», которым она мыла полы), повязала ей колючий платок, взяла зачем-то свою безрукавку, и они пошли с этапа. Лене было жарко в платке, но нянечка сказала, что все теплое теперь надо носить с собой.
Долго плутали по каким-то проулкам, вышли на площадь. И вдруг нянечка, схватив Лену за руку, прижалась к забору.
Сначала где-то забил барабан, заиграла музыка. Потом от пожарной каланчи выбежала похожая на Рогдая собака. За ней вышли музыканты, впереди барабанщик. Он ударял палочками по барабану у себя на животе, и тот отвечал: бум-тыр-тра-та-та… За музыкантами, дувшими в трубы, ехал на лошади толстый, сердитый генерал с малиновыми нашивками на брюках, а за ним — несколько тощих, унылых офицеров. И, топоча, поднимая серую пыль, потянулись ряды усталых солдат в шинелях, с котелками за спиной. Покатились двуколки с изможденными ранеными…
Прохожих точно смело с площади. Одни мальчишки, как воробьи, сидели на заборе. Когда же генерал поравнялся с забором, и они исчезли. Музыка смолкла, только шуршали по земле сапоги солдат.
— Удирают защитнички наши… Ну и скатертью дорожка! — прошептала нянечка.
— Какие защитнички? — громко спросила Лена.
Но нянечка так быстро юркнула в проулок, что Лена еле успела за ней в своих рваных сандалиях. Наконец они пришли к будке, возле которой, как у них на этапе, стоял часовой.
Однако нянечка на него не закричала, а вежливо попросила разрешения пройти к какой-то Абрамовне. Часовой разрешил. Они прошли через будку и очутились на пустыре. Среди голых, как прутья, деревьев стоял длинный барак. Вокруг него были навалены койки, пустые ящики, носилки… Из барака вышла худая заплаканная женщина.
— Пришли? — Она приставила кулак к опухшей щеке. — Ох, пришли, болезные!.. Иди, Кузьминишна, уж поешьте с сиротой в последний разочек!..
Лена хотела сказать, что она вовсе не сирота, у нее мама просто потерялась, но не успела — они оказались в огромной черной кухне. Здесь был такой беспорядок, какого Лена не видела даже на этапе: вырванный из плиты котел стоял на столе; у самой плиты не хватало кирпичей, а колпак над ней съехал набок; у стен громоздились такие же, как перед дверью, пустые ящики, груды железных мисок и ложек валялись прямо на полу.
Заплаканная женщина взяла с пола миску и налила в нее из котла еще горячие щи. Нянечка с Леной сели и стали есть.
— Ешь, Лена, ешь. Когда еще хлебнем горяченького! — сказала нянечка. — Как же теперь, Абрамовна, а?
Заплаканная женщина всплеснула руками и вдруг запричитала:
— Ох, Кузьминишна, ничегошеньки-то я не знаю, не ведаю!.. Мечутся начальники как угорелые то туда, то сюда. Стращают — красных сила идет, всех будто порешат…
— Врут они, слышишь, Абрамовна, что красные — звери. Разве мы враги им? Чай, такие же трудящие люди да мирные жители, — строго сказала нянечка, вытирая о подол ложку.
