Земля лунной травы - Ширяева Галина Даниловна (версия книг TXT) 📗
Значит, надо было заманить на станцию и Райку. Но если Райка догадается, что из-за Али, не пойдет ни за что и Наташе уйти не даст.
— Что делать? — беспечно переспросила Райка. — А прежде всего надо обязательно к Петьке в лагерь сходить, мать просила.
Наташа возражать не стала — пионерский лагерь, в котором отдыхал Петька, двоюродный Райкин брат из той, из князьевской, не Наташиной родни, находился недалеко от Речной, а оттуда до Дайки рукой подать, если к тому же одну остановку проехать электричкой.
Через четверть часа они уже отправились в путь, захватив старый плащ и огромный бабушкин зонтик, больше похожий на грибок от солнца на пляже. А Райка захватила еще и сумку со своими пожитками — она всегда захватывала ее с собой, уходя из дома даже ненадолго, потому что бабушка Дуся, отправляясь к Петровне или еще куда, очень беспечно припирала дверь дома колышком.
По дороге к Петькиному лагерю пришлось прихватить, к Наташиному неудовольствию, кусочек холодного леса, который сегодня казался особенно враждебным и неприветливым. Я Он тяжело шевелил все еще не просохшими после прошедшего дождя ветвями под ветром, дующим с реки, и густой этот липкий шелест тянул, увлекал куда-то в темную глубину все тихие шорохи с размокшей дороги. Не слышно было ни их шагов, ни их дыхания, даже звонкий Райкин голос, украденный лесом, звучал приглушенно. Самые беспокойные деревья в лесу — осины, те, что шевелились и дрожали листьями даже в безветрие, — теперь шумели, словно водопады: каждое дерево старалось за целую рощу, чувствуя свою силу.
А Райка леса не боялась, Райка трогала его стволы небрежными ладонями и болтала, не замечая, как лес расправился с ее голосом. Она любила лес и не боялась в него ходить, и оборотни ей никогда не попадались.
— Понимаешь, — болтала Райка, — надо это и тебе уяснить! Отношения между людьми — все равно что отношения между государствами. Дипломатии нужно во сколько! А бабка наша — колониальная держава: все по-своему, все по-своему. Так что давай освобождай свою угнетенную независимость. Мне-то труднее, у меня их две, обе колониальные, обе воюют. Я по уши угнетенная… Я-то про лапшовую кофту ничего бабе Дуне не сказала. Узнает, что в Князьевке хочу купить, обязательно наших князьевских спекулянтами на весь совхоз обругает. В дипломатический институт после школы пойти бы, опыта хоть отбавляй… А конфет хочешь? Мать Петьке посылает, а я думаю, ему вредно, обедать на будет. Да и конфеты паршивые.
— А говорят, вчера на Дайку в буфет «мишки» привезли, — хитро вставила Наташа, разжевывая жесткую Петькину конфету и перенимая при этом Райкин дипломатический опыт. — А у меня с собой рубль есть.
— Так завернуть туда надо! — воскликнула Райка. — Только не теперь, а когда обратно из лагеря пойдем. А то Петька увидит, слопает. Смотри только рубль не потеряй.
В лагерь они попали перед самым обедом и с Петькой пробыли недолго. Райка только и успела передать ему кулек с гостинцами да в придачу краткие наставления — и лично свои, и материнские, и отцовские, и еще чьи-то, самые суровые, — наверно, бабы Груни.
Почтительное Петькино отношение к старшей сестре краешком задело и Наташу, и ей тоже захотелось преподнести лопоухому и курносому, типично князьевскому Петьке пару лично своих наставлений, но Петька предупредил события, скорчив ей мерзкую гримасу. Между Сурковыми и их князьевской родней не было мира. И бабушка Дуся, и Наташина мать считали, что князьевская родня загубила, засосала, затащила в беспросветное болото умного и доброго Райкиного отца.
А страшное это болото — так представлялось когда-то маленькой Наташе — было там же, в глухой непроходимой чащобе Князьевского леса…
К Дайке не поехали электричкой, чтобы не потратить Наташин конфетный рубль, а пошли пешком, берегом реки.
Промчался мимо, справа от них, скорый стремительный поезд, потом облака в таком же стремительном движении слились в длинную узкую тучу, и далекий противоположный берег-горизонт за тяжелыми пенными волнами начал густо темнеть, словно вобрал в себя, жадно торопясь, цвет серой тучи и посеревшей, помрачневшей воды.
Наташе вдруг вспомнилось, как однажды они с Алей вот так же шли берегом вдоль бесконечной серой воды и Аля сказала: «А знаешь, может быть, люди на земле видят все цвета по-разному. Может быть, для кого-нибудь небо вовсе не голубое, а зеленое. Но все называют его голубым, и он тоже. И не знает, что этот цвет для него не голубой, а зеленый. Вот, может быть, мы с тобой сейчас идем, смотрим на небо и видим его разным. И никто в жизни никогда не сможет это проверить». Алина мысль тогда Наташу страшно заинтересовала. Я ведь и в самом деле — никто никогда не сможет проверить, какими, к примеру, Наташа видит листья на деревьях. Может быть, зеленый цвет для других совсем и не зеленый, а другой и Аля, например, видит лес голубым, считая этот цвет зеленым. А небо над ее головой, может быть, наоборот, зеленое. Или розовое. А холмы для нее не желтые вовсе, как для Наташи, а фиолетовые. Она же считает этот цвет желтым, потому что все так говорят — желтые холмы.
Наташа зажмурила глаза, пытаясь представить реку оранжевой. А вдруг именно такой видят ее все остальные люди? Я И это нельзя проверить. Никак нельзя… Каждый человек наш земле один-единственный, и никем нельзя его заменить даже на время, чтобы его глазами посмотреть на землю, на реку и небо. Вот уехала Аля, и никем на свете, даже сестрой Райкой, заменить ее нельзя. И расстались они, может быть, надолго, может быть, даже навсегда… И может быть, даже до самой смерти не встретятся. И умрут поодиночке. И Наташа так и не узнает, какое небо погасло над Алей — голубое или зеленое, и сколько унесла с собой Аля еще вот таких разноцветных неразгаданных тайн — голубых, лиловых, фиолетовых, розовых…
А может быть, то солнце в барбарисе для Али было совсем другое? Потому она и забыла его? Вот же не показались ей однажды фигуры на склонах острова-холма могучими воинами в старинных шлемах. Вот не показались же…
Несколько лет назад они с Алей попробовали добраться до барбариса, оставшегося на острове. У Кеши Мягкова, Алиного одноклассника, была лодка — обыкновенная, весельная. Мягковы уже давно купили новую, моторку, а эта, старая и маленькая, болталась на цепи у старого причала под обрывом, нависшим над водой, и от безделья — как ящерица или змея — сдирала с себя о волну зеленую краску-шкурку.
К острову Кеша подвел лодку благополучно. Воины в шлемах, вырастая перед ними в гигантов, молчали и ничем не проявляли своей враждебности. Но когда лодка ткнулась носом в песчаную стену, в ноги одного из них, он грозно зашевелился, зашелестел, словно расправлял свои могучие плечи, и, прежде чем Кеша успел рвануть лодку назад, рухнул вниз, прихватив край лодки и сидящую на носу Наташу… Если бы не какой-то твердый каменистый выступ под водой, в который, погрузившись от тяжести, уперся нос лодки, они бы, наверно, пошли ко дну сразу. Пока Аля и Кеша вычерпывали песок из лодки, а потом вытряхивали его из густых волос еле опомнившейся от удара Наташи, рядом рухнул еще один песчаный воин, потом еще один. Они не рискнули больше искать удобного для причала места, тем более что и там, со стороны открытой воды, стояли все те же суровые и молчаливые воины. Они вернулись назад к берегу, и Аля, глядя, как всегда, мимо Наташи огромными, почему-то еще больше косящими глазами, сказала шепотом, что вблизи-то, оказывается, песчаные фигуры выглядят и не воинами вовсе.
Вблизи-то они, оказывается, похожи на печальных женщин в платках, стоящих на коленях. Стоят на коленях скорбные жалкие старушки и плачут…
И на Дайку они попали в неудачное время — только-только начался московский обеденный перерыв, и в буфете было полно народу. А сластена-Райка, как назло, забыв про свою дипломатию, сразу все испортила — не заняв очереди, чуть ли не с порога спросила у Доры Андреевны, есть ли в буфете «мишки косолапые» или, на худой конец, те, что сидят на льдине, в голубых обертках. И когда Дора Андреевна ответила, что никаких мишек, ни косолапых, ни толстопятых, в буфете нет и не было уже месяца три, Райка стала возмущенно кричать:
