Когда деды были внуками - Сапронова Надежда Алексеевна (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Учитель часто сидел в классе в пальто и зябко ежился, несмотря на пышащую жаром печь, возле которой стоял его стол.
Савка учился очень хорошо, на лету схватывая объяснения, забегая вперед. Учитель добился наконец некоторого подобия библиотеки, и Савка жадно глотал все, что в ней имелось.
Дома Савка и Петька, кончивший школу в прошлом году, учили грамоте хромого Пашку. У того с детства какая-то боль в ноге засела, и нога через то не росла. Ему трудно было ходить в школу по непролазной осенней грязи, а особенно весной, по колено в талом снегу. Да и одёжи подходящей не было.
— Отыскался, пропащий? Ну, садись поближе!
И, по совету учителя, его учебой занялись братья. К весне и Пашка научился читать.
И стало в сапроновской семье три грамотея с половиной, как шутил отец. Половиной он считал себя.
Пролетела незаметно и эта зима.
Весной выпорхнули на белый свет еще двадцать учителевых птенцов.
Учитель поздравил, их с успехами, пожелал счастливого пути в жизнь, дал наказы в последний раз и слег. Полежал, полежал недели две — и умер… Вся деревенская беднота провожала учителя на попоет. Плакали ребятишки, выли бабы. Мужики утирались рукавами втихомолку.
Хозяева побогаче истово крестились вслед гробу, не сходя с крылечек, пряча в бороды довольную усмешку: «Одним смутьяном меньше!»
Весна была в полном разгаре, но провожавшим день казался тусклым и печальным, особенно ребятам: они хоронили своего взрослого друга…
Потом наступила страда. Ни жалеть, ни горевать некогда: работать надо…
К осени только про школу вспомнили.
Новая учительница
А в школу новую учительницу прислали из соседнего села, Марью Петровну. Четыре года она там учительствовала, да понадобилось освободить место для старшей поповой дочери — горбатой, полуслепой вековуши: вот и выгнали Марью Петровну.
И теперь она больше всего боится потерять место, а потому старается угождать всем: и попечителю, и попу, и старосте, и уряднику. Беспрекословно выполняет она все их наказы и приказы: насаждает преданность вере и покорность царю, господам и кулакам, искореняет вольнодумство и «брожение умов». Проще всего запретить всякие вопросы. Это ей и самой выгодно: детская любознательность заглядывает далеко, а у Марьи Петровны кругозор узенький, мещанский. Дальше своих личных интересов она ничего не видит. Да и в тех-то она не сумела разобраться как следует: искала в учительстве легкой жизни, чистого, легкого труда, а на деле оказалось — трудней трудного. А теперь выбора нет: не в судомойки же идти! И она учит детей, чтобы получать двадцать пять рублей ежемесячно, всей душой ненавидя и свой труд, и учеников, как досадное, но неизбежное приложение к своему жалованью. Она моложе умершего учителя, но Душа ее — мелкая, себялюбивая — уже высушена злобой на жизнь, обманувшую ее ожидания. Пустота и холод в ней. Другая учительница, другая. И школа теперь другой стала…
Хмуро сидят по партам бывшие «вольнодумцы», напряженно ожидая, кого из них и за что Марья Петровна будет сегодня «есть».
Оживленно ведут себя кулацкие и купеческие сынки, чьи матери уже успели снести «учительше» подарок. Марья Петровна барабанит по книжке задание на завтра. Зубрилы без остановки повторяют вчерашнее задание, одни из непокорных стоят на коленях в углу, по головам других прохаживается квадрат, служивший прежнему учителю линейкой и указкой.
И так изо дня в день.
Труден был последний Савкин год. Но он твердо, помнил наказ своего первого учителя: «Учись, Савка! Без учебы ни нужды, ни хозяина не одолеешь!»
И учился так прилежно, так блестяще сдал выпускные экзамены, что никакие происки Марьи Петровны, ненавидевшей мальчугана за его упорный, прямо на нее нацеленный взгляд, не могли изменить постановления экзаменаторов: Савка получил выпускное удостоверение с отличными успехами, похвальный лист и библию.
— Ведьма-то аж зубами заскрипела, как мне бумажку давали! — рассказывал он дома, торжествуя свою победу.
Савка и бог
В этом же году произошло в Савкиной жизни и еще одно знаменательное событие: вторая и последняя его ссора с богом.
Размолвка Савки с богом четыре года назад не была еще разрывом их взаимоотношений. То был лишь протест слабого человека против обиды сильного, но недоброго бога: «Ишь, у бога всего много, все он сделать может, а ничего у него не допросишься!» — возмущался Савка, признавая, однако, и собственное бессилие, и всемогущество таинственного бога.
С младенческих лет слышал Савка 6 божьем могуществе. О нем твердили ему повседневные наставления бабки и таинственно непонятные слова молитв. На него намекал необычный вид «божьего дома», не похожего ни на один из прочих, с синей, как вечернее небо, крышей, усеянной золотыми звездами, с дивным убранством внутри, рассчитанным на то, чтобы поражать воображение.
Человеку, ничего не видавшему в жизни, кроме темных хат с земляными полами, с лоханками возле дверей, поросятами под полатями и тряпьем повсюду, — свет и высота церкви, золото отделки, настенная живопись кажутся сказочной роскошью, верхом красоты и искусства. А к ним ведь всегда стремится душа человека, даже маленького.
Савка, будучи еще малышом, никогда не упускал случая заглянуть в окна церкви, когда отец брал его с собой в село на базар (в Савкиной деревне церкви не было).
Золотая решетка алтаря, от пола до потолка увитая золотым виноградом, светилась и сверкала от солнца. По обеим сторонам резной золотой двери виднелись две красавицы с крыльями: после знакомства с Петькиными сказками Савка считал белую красавицу — Царевной Лебедем. Другая, в голубом, могла бы быть Прекрасной Еленой, но Савка нигде не нашел Серого Волка. Зато с удивлением увидел на стенах других животных: ягнят, птиц, головастого льва и даже быка. Присутствие быка в церкви сначала удивляло Савку, но, разглядев за спиной быка крылья, он успокоился: «Так это же не простой бык, а святой!»
Отовсюду со стен смотрели на Савку святые: больше всё старички. Добрые и сердитые, нарядные и в лохмотьях, одетые в необыкновенные одежды, они приводили Савку в смятение своим молчаливым спокойствием. Когда же попадались в поле зрения темные страшные лики старых икон, Савка спешил перевести глаза на «молодух» — их на стенах тоже было немало: с теми он чувствовал себя проще и легче. Потом взгляд его падал на пол. И здесь была красота!
Разноцветные стекла окон набросали на пол целую кучу цветов неописанной красоты, и от каждого к окну тянулся свой лучик: золотой, голубой, красный… Савке казалось, что по этим лучикам можно взойти на небо: святым, конечно, а Савке — где уж!
Маленькому Савке очень хотелось бы попасть в святые, и раз в году он имел эту возможность: по словам бабки, когда человек глотает причастие, то делается в тот миг безгрешным и святым.
Савка глотал каждый год, но вся беда была в том, что он никак не мог удержать в себе полученную святость больше одного мига: в следующий он начинал уже снова грешить. И с каждым годом — все больше и больше. А в последнее говение, одиннадцатилетним мальцом, он даже подрался в церкви. Правда, чуть-чуть, незаметно для прочих, а все же двинул дьяконова сына в бок. Тот вино в ковше подавал на запивку причастия: Савке еле понюхать дал, а купецкому сыну дал все вылакать. Савка заодно и сына толкнул, тот аж поперхнулся. Вот те и святой! Эх!
Пробираясь после грехопадения к выходу и испытывая в глубине души сладость отмщения, Савка все же сокрушался о содеянном и подумывал об искуплении грехов.
Решено! Он пойдет святить пасху. Это было нелегким делом при бабушкиных строгих порядках. Хочешь удостоиться этой чести — изволь поговеть: без всякой еды с четверговой ночи до пасхальной. Два дня: шутка ли! И Савка заговел. Напрасно Петька жрал у него под носом душистую печеную картошку — Савка был тверд. Напрасно ныл и щемил живот, прося пищи, — Савка был неумолим и непреклонен и, несколько очистившись от грехов, важный и торжественный, в лучшей одежде, набранной по частям у братьев и отца, в субботу к вечеру вышел из дома, неся завернутую в скатерку пасху.
