Когда деды были внуками - Сапронова Надежда Алексеевна (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Ни сестра, ни приемный отец не дожили до осуществления его мечты: оба они умерли от чахотки за год до получения им диплома.
Эта же проклятая болезнь сжигала сейчас и его легкие. Но Александр Андреевич не клонил перед ней голову. Хорошо понимая свою обреченность, он смотрел правде в глаза мужественно и спокойно, отметая от себя мысль о болезни, стараясь как можно больше сделать в тот короткий срок, какой ему осталось жить.
И это ему удавалось.
Его ученики на выпускных экзаменах поражали экзаменаторов основательностью своих знаний, и отцы все охотнее отдавали своих ребят в школу. Сам же он, одинокий и больной, находил полное удовлетворение в работе и от души радовался успеху каждого ученика, как сейчас радовался Савкиному.
Порадовавшись и помечтав у окна, Александр Андреевич обернулся к третьеклассникам:
— А ну, старшаки, кто решил задачу? Поднялось три руки.
— У кого совсем не выходит? Поднялось восемь.
— Эге, слабовато! Степа, к доске! Урок продолжался.
Савка, как в жару, бубнил под нос свои «склады», находя в них всё новые и новые прелести. А по дороге домой выкрикивал их изо всех сил.
Когда через несколько дней им была прочитана первая связная страница букваря, с настоящими словами и я.4 же фразами, Савка опять летел домой сломя голову и, влетев хату, не раздеваясь, тотчас же зачитал эту страницу бабке.
Потом отцу, Пашке, сестрам.
А под вечер, потихоньку, — телушке.
С тех пор читал он все, что попадалось под руку.
Но найти печатное слово в Савкиной деревне было нелегко. Если из детворы лишь десятая часть училась, то о старших и говорить нечего: «Чем древней — тем темней».
Грамотными, как правило, были только зажиточные люди, а те до книг не охотники.
В школьной же библиотеке, умещавшейся на одной полке учительского шкафчика, было тридцать — тридцать нить книг «душеполезного», главным образом религиозного, содержания, да и те получены учителем с великим трудом. «Умеешь приход-расход подсчитать, вот те н хватит!» — рассуждали богатеи. — Полушку мимо кармана не положишь — вот те и хвала! А книги — они ни к чему, — внушали они своим сынкам, а те — своим. Так и жили псе без книг.
Савка и не просил у отца книг: знал, что покупать не на что. Но однажды, когда тот собрался к Кирейке за солью, взмолился:
— Папаня! Испроси у Кирейки книжечку какую ни на есть. Человек он богатый, неужто у него нет? А я уж ему отработаю за нее летом!
Отец почесал в затылке, покряхтел, хотел поспорить, но посмотрел в умоляющие глаза сына — и молчком ушел.
Придя к Кирейке, он, собрав духу, отважился и попросил.
— Что тут было — упаси Господи! — рассказывал он потом дома. — Кирейка-то сначала глаза выпучил, а потом закатил. Да как вскочит! Да как затопает: «Ах ты, говорит, гольтепа разнесчастная! Скажи на милость: книжечку захотел! Да на кой ляд она тебе нужна, книжечка-то? Книжка тому надлежит, у кого есть что считать. А у тебя, голодранца, есть ли грош ломаный за душой?» И пошел! И пошел! Насилу ноги унес из-за тебя, дурака!
Савка стоял, то краснея, то бледнея и желая только одного: провалиться сквозь землю.
С тех пор число ненавидимых Савкой людей увеличилось на единицу. Книжечка Кирейки вкололась ему в самую душу и застряла там на всю жизнь, рядом с онучами.
Как-то, уж на второй год учебы, Савка рассказал учителю оба случая: с онучами и с книжкой; при этом присутствовали и другие ребята — друзья Савки.
Учитель точно давно ждал этого.
Начал просто, будто урок объяснял, рассказывать, как получается, что одни люди забирают над другими власть и силу, и как бывает, что те сбрасывают эту власть, одолевают силу.
Позже, много лет спустя, проходя трудную школу революционной борьбы, Савелий Сапронов не раз вспоминал эту беседу, как первый революционный урок.
После занятий
Часто беседовал учитель со своими учениками. Зимой забегали они к нему в школу в праздничные дни, а иной раз и в будни — вечером, «на огонек».
Тускло светит под потолком малосильная керосиновая лампа. Старик сторож убирает классы, немилосердно пыля и отравляя воздух махоркой.
Учитель услышит робкие шаги и шепоток ребят, улыбнувшись, отложит книгу, что читал, и выйдет к ребятам. И тогда начинается беседа слаще всякого угощения: про леса, про зверей, про чужие страны, про широкий белый свет.
И почти всегда найдется в ней место и главному: где правду на свете найти?
Уйдут ребята, как свежей воды напившись.
А учитель опять за перегородку уйдет: тетради поправлять, материал к урокам подбирать. Ведь завтра опять усядутся на партах десятки живых, любознательных детей.
Если нет тетрадок и здоровье позволяет, он, пообедав вместе со сторожем, идет по деревне проведать на дому кое-кого из ребят.
Ему нужно знать: почему стал отставать способный второклассник Ваня Колесников? Почему приходит с заплаканными глазами Алексаша Серегин?
А за шишку на лбу Степана Паршина, набитую отцом, надо сделать отцу внушение. Да мало ли еще что нужно сделать.
Ненавидят учителя богатеи: чуют они и знают, что он — беднякам помощник. Мстят ему всем, чем могут: кого надо — задарят, кого можно — напоят, глядишь, и отменили школьный ремонт или в дровах отказали.
Дрогнет учитель в худой, нетопленой школе, а не сдается — все с беднотой водится: для той у него всегда и ласковое слово, и совет, и помощь.
Ну и беднота, чем могла, благодарила учителя: не раз конопатились бесплатно щелявые школьные стены, подвозился возок-другой торфа.
Зимние короткие дни летели один за другим как угорелые, похожие один на другой и в то же время разные.
Утром, проснувшись до свету, Савка мчался во двор убирать выпавший за сутки снег: дворик крохотный, если снегом забьется, то с ползимы и не пройдешь по нем.
Еле перекусив, мчался в школу. Там узнавал и делал столько новых и важных дел, что позабывал обо всем остальном. Но, возвратясь и едва переступив порог, он уже снова мчался — к телушке, на зады, к соседям, в погреб, выполняя свою долю труда в нескончаемой домашней работе.
Кататься на санках-ледянках ему теперь совсем было некогда, только на святках и катался. А на буднях он про них и не вспоминал — нисколечко!
Так и пролетела зима в мгновение, как птица мимо окна.
Зато к четвертой четверти он уж и грамотеем был хоть куда, и дома все в порядке.
А с весны пошло известное: кому весна — цветочки да ветерочки, а Савке — хозяйская кабала.
Но в этот год и кабала казалась ему легче. Зудят и ноют натруженные пятки, дрогнет тело под осень в холодном сарае, а в душе поет радость: «Скоро домой! В школу!»
Второй год учения
Этим годом снег выпал рано, на Савкино счастье, и он в тот же день прибежал домой, не дожидаясь расчета отца с хозяином.
Обчистившись и обмывшись, Савка на другой же день заявился в школу одним из первых.
Там уже виднелось в каждом углу по нескольку ребят; в «первоклассном» — больше всех. Савка с гордостью сел во второй — на самое худое место: позади.
За перегородкой, отгораживавшей куток учителя, слышался его глухой кашель, но сам он почему-то не выходил, как обычно, поговорить и пошутить с ребятами до урока.
Наконец все собрались и раздался жиденький звук разбитого колокольчика. Ребята заняли места, вынули доски и тетради. Дверь учительской каморки наконец открылась, и показался он сам. Савка весь устремился ему навстречу. Глаза впились в знакомое, дорогое лицо — и не узнали его… Лицо учителя было худое, восковое, неживое, незнакомое. Только глаза горели тем же живым, щедрым огнем, что и раньше, даже еще ярче. И румянец ярче стал.
Учитель, видимо, сильно хворал.
Он сразу заметил Савку и улыбнулся:
— Отыскался, пропащий? Ну, садись поближе!
От простых шутливых слов оторопь Савки прошла — и все вошло в свою колею.
Второй учебный год для Савки начался.
