Трое в машине - Щеголихин Иван Павлович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Отец приехал убитый горем, молчал, а мать не горевала, а злилась. «Мне должны были присвоить заслуженную, и вот...» Как она теперь выйдет на сцену? Зашикают — мать преступницы. Нервная, издерганная, жалко на нее было смотреть, неприятно. Она вела себя так, будто беда случилась не с дочерью, а только с ней, актрисой Пригорской. Сам Бойко пошел провожать Демина до трамвая, и по дороге они разговорились. Он все пытался оправдать жену: «Ее можно понять — она актриса прежде всего. А потом уже мать, жена и прочее. Тем более, сорок лет. Критический возраст для актрисы, самоутверждения хочется, прочной славы, объективно оформленной. Званием. А с Таней... полная для нас неожиданность. Как будто ее автобус сшиб... Никакой предрасположенности к таким связям у нее не было... Хотя после школы она изменилась. Какой-то вывих произошел. В сознании...»
После школы она поехала поступать во ВГИК на актерское отделение. С двумя письмами к известным деятелям кино, с которыми режиссер Бойко был знаком. Не прошла по конкурсу, вернулась, привезла нераспечатанные письма, она с ними никуда не ходила. Подробностей не рассказывала, сказала лишь, что там ей не понравилось. «Если бы и прошла, сбежала». Школьная подружка уговорила ее вместе поступать в строительный, обещала помочь и предупредила тихонько, что надо внести триста рублей. Об этом Таня сказала отцу уже после того, как срезалась на первом экзамене по математике. А подружка прошла, хотя в математике ни бум-бум.. Прошла и на вопрос Тани: «Помогло?» — отвечала, отводя взгляд: «Да ну, что ты, за взятку судят». Была подружка — и нет подружки.
Матери она ничего не говорила, а отцу рассказывала все. В конце концов поступила на курсы чертежников, и вот уже третий месяц работает в «Водоканалстрое».
«А в школе у нее была совсем другая жизнь, — со вздохом закончил Бойко. — Полная хлопот и успеха».
Демин побывал в школе. Разыскал Валентину Лавровну, полную, солидную и спокойную женщину лет сорока пяти. На вопрос Демина: «Могли бы вы заподозрить Бойко в соучастии», — Валентина Лавровна не заахала и не заохала, склонила голову чуть набок, приподняла брови, раздумывая, и ответила, что да, заподозрить могла бы. «Почему?» — спросил Демин. «Знаете, она такая. Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Вот так-так. Классную не удивило сообщение следователя. И не испугало. Уже два года, как Таня не ученица, а школа не может отвечать всю жизнь за своих воспитанников. А Демина удивило такое толкование Некрасова: коня на скаку... «Очень своенравная, — пояснила классная, — на все способна. Получала тройки только из-за своего гонора, а могла бы и на пятерки учиться». Демин поинтересовался, у всех ли учителей такое мнение. «Еще хуже, — ответила Валентина Лавровна. — Кроме, может быть, Синельникова. Он из нее хотел мастера спорта сделать по художественной гимнастике».
В те дни в газетах, в «Комсомолке» и в «Литературной», появились статьи о феминизации школ, дискуссия началась: а хорошо ли, что в школах преподают одни женщины.
По мнению Демина, тут и спорить не о чем — плохо! Ребят бы следовало призвать в педагогические институты. По комсомольским путевкам. Детей воспитывать, пожалуй, не легче, чем поднимать целину или перекрывать Ангару.
Конечно же, для учительниц, особенно молодых, она и ходила не так — гимнастка, видите ли, и одевалась не так — модница, и на замечания огрызалась — дочь актрисы Пригорской.
Демину в разговоре с классной пришлось почти допрос учинить. Была ли она комсомолкой? Была. А кто не был, все комсомольцы у них в школе. Имела взыскания? Кажется, нет. Принимала участие в общественной работе? Да, танцевала в самодеятельности, грамоты получала на смотре, и по гимнастике этой самой — дипломы. Тем не менее — «на все способна», такая была у Валентины Лавровны уверенность. У Демина же была другая — нет, не на все! «Все школа да школа, — вздохнула Валентина Лавровна, — чуть что, сразу школа. А семья виновата больше».
«Вы говорили прежде, что ее дети любили, — допытывался Демин. — Значит, были у нее какие-то душевные качества, доброта, отзывчивость, дети ведь — сама чистота». Валентина Лавровна ответила, что да, дети сама чистота, но дети не любят тихонь, как это ни странно. «Дети больше любят, знаете, таких — с душком».
Демин признался ей, что ожидал от учительницы другой реакции и вообще... других взглядов на детей. Валентина Лавровна не обиделась. «Вы, молодой человек, только начинаете работать, и у вас еще вместо опыта полно в голове книжных аксиом. А я уже пятый год в комиссии по делам несовершеннолетних». У Демина чуть не вырвалось: «Тогда другое дело!» — но он все-таки спохватился — не к лицу следователю порочить такую комиссию.
Одним словом, просить у нее поддержки было бессмысленно, она человек факта, как и Шупта.
А Шупта говорил Демину после его докладов: «Ты бы в другую семью сходил. Там, где трое детей без матери».
Демин горячился: «Но я же не оправдываю виновных. А Маркс что говорил? Государство даже в нарушителе закона должно видеть человека, свою живую частицу, в которой бьется кровь его сердца». Шупта в ответ усмехался: «С отличием, говоришь, закончил? Ну-ну». И смотрел на Демина косо, разглядывал его по частям.
Лапина наконец задержали в Саратове, у родственников, и этапировали сюда. Он показал, что передал портфель Тане Бойко, просил отнести к себе домой и ждать звонка. Он отрицал сговор, она ничего не знала, не такой он позорник, чтобы раскрывать бабе дело, она либо разболтает, либо переполошится прежде времени, и дело лопнет. Демин ему верил, и Шупта склонен был верить, однако Таня стояла на своем — нашла! Никто ей не передавал. Так она и заявила на очной ставке с Лапиным. И Лапин тут же переиграл, примитивно, глупо: «Я не ей передал, другой чувихе, фамилию забыл». Лишь бы отказаться, соблюсти традицию. Отказ — как высшая цель сама по себе. А что из этого выйдет — барабир, наплевать ему.
Впрочем, как и ей тоже. Она солгала в первый день, и теперь самолюбие не позволяло идти на попятную. Лгала упрямо, твердила одно и то же, но подозрение во лжи ее оскорбляло до глубины души. Может быть, потому, что. постепенно стал забываться тот факт, что портфель она все-таки принесла сама. «Я нашла, я сдала вам деньги, огромную сумму, а все остальное меня не касается».
Если бы она любила кого-нибудь, то не связалась бы с Лапиным. Но пока она любила только себя и никому не позволяла к себе прикасаться. Когда Лапин в первый же вечер попытался ее обнять в темном подъезде, она его так отбрила, что он растерялся, послушно отстранился и не стал грубить. Уже хотя бы поэтому она могла принять его за нормального человека.
Лапин ей не позвонил в тот вечер, как обещал. Портфель стоял на полу, возле ее кровати и никаких подозрений не вызывал. Она почти про него забыла.
На другое утро пришла из магазина бабушка и рассказала про убийство в сберкассе возле парка. Таня еще лежала в постели, было воскресенье, на работу ей не идти. «Два парня убили женщину, — причитала бабушка, — трое сирот осталось. А ты каждый вечер гуляешь, я тут сижу, на часы гляжу да переживаю. Полный портфель денег унесли».
Таня закрыла глаза и сразу все поняла. Мгновенно вспомнила все подробности их знакомства. Уже после кино, поздно, к ней пристали двое. От них пахло водкой. Один схватил ее под руку и второй под другую. «Пойдем, подружка, не пожалеешь». А мимо шли люди — и хоть бы что. Она стала вырываться молча, кричать ей было стыдно, но те не отставали, у нее уже выбилась кофточка из юбки, а тут и появился Лапин. «В чем дело?» Ему в ответ: «Шагай, не задерживайся!» Лапин без слов ударил, один свалился в арык, второй отскочил. Как из-под земли выросли еще трое парней, волосы длинные, руки в карманах. Те едва унесли ноги. А Лапин пошел ее провожать.
Они встретились и на другой день и на третий. В лице Лапина, в его повадке было что-то такое, отчего, когда они шли по «броду» или в толпе возле «Армана», перед ними будто прокладывался коридор. Она не хотела думать, почему так, ей это нравилось. Она полагала, что его уважают как спортсмена. А сейчас поняла, что его боялись. Наглые подростки здоровались с ним с каким-то вызывающе хамским подобострастием. Иногда он оставлял ее, говоря: «Я на минутку», — отходил чуть в сторону, и возле него мгновенно, как железные опилки к магниту, плотно сбивались трое-четверо парней или подростков. И рассыпались, едва он отходил. И Толик перед ним лебезил, и Марат из ателье, и все.
