Красный ледок (Повесть) - Ковалев Павел (лучшие книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
— Дочитывай, Петручок, дочитывай быстрее…
Слышу, как дядя Парфен слегка подталкивает меня под локоть да так ласково-ласково говорит:
— Мы все тебя просим, сынок…
Это «сынок» меня и подбодрило и смелости придало. И я снова начал читать громко и выразительно, правда, немного быстрее.
Во время чтения мужчины несколько раз меня останавливали и просили отдельные места повторить еще раз. И когда я это место торопливо перечитывал во второй раз, то уж в третий раз перечитывать не просили. Должно быть, боялись, что я и вовсе перестану читать. Людей же грамотных в деревне тогда было очень мало.
Как только я кончил читать, сразу же, вернув газету дяде Парфену, стремглав бросился домой. И ничего не расслышал, что говорили мужчины за моей спиной. А разговор там начался бурный.
В хате мать спросила меня:
— За тобой кто гнался, что ли?.. На тебе же лица нет, побелел весь.
Я, ничего не ответив, забился в свою каморку. Что же теперь будет? На душе было неспокойно. Меня что-то сильно тревожило.
И в самом деле, чтение то обернулось для меня большими неприятностями.
На другой день, в воскресенье, в школу идти не надо было. Я почти всю ночь читал, потому долго спал утром. Спал, как у нас говорят, словно пеньку продавши.
Проснулся от шумной возни возле печи. Мать что-то больше обычного гремела чугунами, плескала водой, и то выносила, то снова вносила в хату ведра, деревянные лохани.
В хате было уже совсем светло. Я догадался, что утро давно наступило. Но что делала мать, догадаться сразу не мог.
И только потом, когда встал, умылся, оделся и вышел во двор, понял, что у нас происходило. Отец и мать кормили своих… коня и вторую, которую обобществили, корову. У меня даже сердце зашлось. Понял: утром произошло невероятное — колхоз распался. Мои односельчане, прослушав днем статью «Головокружение от успехов», а потом, вечером — нашептывания Макара Короткого, всю ночь не спали, утром, на рассвете, позабирали все артельное и развели коров и коней по своим дворам. Правда, зерно Игнат Дрозд не разрешил разбирать, сказав, что это можно сделать позже. Против злой и молчаливой стихии, против такой реакции на статью Сталина он один не в силах был ничего сделать.
Отец тоже поддался общему течению и забрал своих коня и корову.
Спросил я тогда:
— Что ты наделал, тата?
Отец неохотно буркнул:
— Все так сделали… А я что, лысый?..
И пошел в хлев, к коню, который аппетитно, с хрустом расправлялся с большой охапкой клевера.
Хотел я бежать к дяде Игнату Дрозду, да как-то боязно стало: это ж я, выходит, виноват в том, что так получилось. Не надо было читать мне ту статью, пусть бы прочитал ее кто-нибудь из взрослых и, может, объяснил бы, что к чему. Вот тогда и не было б того, что произошло.
Но, признаться, далеко не так я тогда вначале думал. Совсем не так. Думал даже, что статья та не имеет к нам, калинковцам, прямого отношения, так как критикуются перегибы у других, а не у нас.
Да и мало ли о чем довелось мне думать в тот воскресный день, одному, сидя в хате.
А понедельник для меня был и вовсе тяжелый. Может, даже самый тяжелый в моей жизни. Хоть и раньше, чем обычно, пришел я в школу, но успокоения не было. Не заметил я прежнего ко мне внимания. С кем ни поздороваюсь — отворачиваются, с кем ни заговорю — отвечают молчанием, сердитым взглядом.
Перед самым началом занятий позвала меня к себе Софья Марковна. Она у нас была классным руководителем. Спросила, правда, ласково:
— Что у вас, Петручок, случилось?
Я понял ее вопрос, но ответа не находил. Тогда Софья Марковна сказала, что она уже знает о событиях в нашей деревне, в нашем колхозе, как там реагировали на статью о недостатках колхозного движения.
Пришлось мне рассказать все как было. Ничего не утаивая.
— После уроков, видимо, будут обсуждать твое поведение… — уже как-то безразлично, как мне показалось, сказала она и пошла в учительскую. Я стоял, словно онемевший, а в ушах слышалось только: «твое поведение, твое поведение». Страшно я тогда переживал, нервничал.
Когда прозвенел звонок, мне кто-то сказал:
— Иди, Ничипорук.
Куда идти, что делать? Ничего не знал. Так обидно мне стало, таким одиноким я себя почувствовал, что и представить трудно.
За партой сидел, как на угольях, будто чужой в классе. Никого, как мне казалось, это не интересовало, никому мое настроение не передавалось, никого не волновало. Мне показалось, что все от меня отвернулись, что для всех я был уже лишний, ненужный.
Ни по одному предмету в тот день меня не вызвали. И от всего этого мне было так горько, так тяжело, что и высказать не могу.
Скажу вам откровенно — таких переживаний, какие начались с этого понедельника, мало кто из моих друзей перенес в своей жизни.
И вот на классном собрании, о котором объявили после уроков, началось. Секретарь комсомольской ячейки школы сказал первым:
— Он (это значит я) помог кулакам… Иначе нельзя расценивать его поступок. Он, по существу, вел агитацию против колхозов… Он помог развалить колхоз, который с таким трудом был организован… Отец его одним из первых вышел из колхоза… Так может ли такой ученик быть в комсомоле и в школе…
В классе, где происходило собрание, воцарилась мертвая тишина. Секретарь говорил так серьезно и бросал мне такие обвинения, что становилось страшно не только мне. Видно было, что секретарь говорил не только от своего имени. И все ученики-комсомольцы притихли, задумались, когда услышали слова:
— Исключить!
После небольшой паузы начали выступать и другие. Что они говорили, я уже не слышал. Когда же мне дали слово, я не мог и языком пошевелить.
Мне было так тяжело, что я, признаться, заплакал. Стыдно, конечно, так себя вести, но ничего другого я не мог в тот момент сделать. И хоть это вызвало сочувствие у некоторых, секретарь комсомольской ячейки продолжал гнуть свое — нападал:
— Нюни распустил, а ведь знал, что делал!
Кто-то из преподавателей заметил:
— Он, наверное, не знал, что так все обернется…
Секретарь, однако, не обратил внимания на эти слова.
А кто-то из задних рядов выкрикнул:
— Пусть колхоз восстановит — тогда и учиться будет!
И все же я попытался как-то объяснить, почему вынужден был прочитать односельчанам статью «Головокружение от успехов». Тихо, всхлипывая, с каким-то, действительно, сознанием своей вины. Но меня уже не так внимательно слушали. Видно было, что мне не верят. Значит, не избежать ответственности. Теперь я думаю, что тогда такое отношение было ко мне еще и потому, что был я не местный, ну, не тихославичский, а из соседней деревни.
Один, и не нашлось у меня товарищей, которые могли бы за меня заступиться или хотя бы открыто высказать свое несогласие. А все тихославичские, тогда же организовавшиеся в колхоз, не разбегались, статья на них так, как на наших, не подействовала. Там вовремя растолковали людям ее содержание и направление, ее подлинный смысл. Статья же была направлена против перегибов, против недостатков, а не против добровольно организованных колхозов. Так людям и сказали:
— Нас это не касается… Пускай исправляют ошибки те, кто их допустил.
Действительно, в Тихославичах никто и не попытался выходить из колхоза, забирать назад обобществленное имущество.
Вот так.
Школьное собрание закончилось довольно быстро, решение было принято, как говорится, единогласно.
Меня исключили из комсомола и потребовали исключения из школы. Тут же директор перед всеми сказал, что он подписывает приказ и лишает меня права посещать Тихославичскую семилетку.
В одно мгновение большая классная комната опустела, и я остался один. Один-одинешенек. Будто на льдине в большом речном разливе или на каком-то острове после гибели корабля. В голове роились, возникали какие-то картины из недавно прочитанных приключенческих книг.
