Тебе посвящается - Бременер Макс Соломонович (бесплатная регистрация книга txt) 📗

Сейчас, в гостях у Ксении Николаевны, Костяшкип впервые усомнился – правда, слегка, самую чуточку – в том, что говорил ему Алексей. Не похоже было, чтоб Ксения Николаевна «зашибала деньгу». Слишком скром­ным, даже скудным было убранство ее комнаты. И она, несомненно, умная, Ксения Николаевна, а вот... Не ста­ралась, что ли, как Алешкин дядя, нажить побольше доб­ра?.. Костяшкин даже спросил для проверки (может, он не все видел, что-то от него утаено...):

– У вас только одна эта комната?

Ксения Николаевна удивилась:

– Конечно. Я одна – зачем же мне больше! А ты по­чему спросил?

Он не мог ответить почему. Но, чтоб вывернуться, сказал, указывая на фотографии в простенке:

– Я думал, вы с сыном...

Ксения Николаевна взглянула на фотографии, и ли­цо ее на мгновение стало каким-то отрешенным и безза­щитным. Но сейчас же это выражение сменилось спокой­ным, чуть отчужденным.

– Мой сын убит в сорок третьем году, – сказала Ксе­ния Николаевна. – Ему было семнадцать лет. А пятнадца­ти ушел в народное ополчение: сумел упросить.

Она опустила глаза.

«Сын у нее не был шкурой. Сын был орел. Сумел упро­сить... А Шустиков все же брехун: «Умные зашибают деньгу, на остальное плюют».

– Вам, может, нужно чего сделать? – спросил Ко­стяшкин, скрадывая деликатность своего вопроса отры­вистым тоном и все-таки стесняясь этой деликатности.

– Сделать? Да что же сделать?.. Если б ты оказался умельцем, может, штепсель мне переставил бы к изго­ловью.

Но в электротехнике Костяшкин смыслил мало, о чем и пожалел.

– Вот Станкин умеет, – сказал он, – для него это пу­стяк сущий.

– Ну хорошо, – сказала Ксения Николаевна, – это и вообще пустяк, который внимания не стоит. Слушай, я хочу, чтоб ты понял очень важную вещь!

Голос Ксении Николаевны стал подчеркнуто серьез­ным. «Неужели выпытывать что-нибудь будет?» – мельк­нуло в голове у Костяшкина. Но она ни о чем не стала его спрашивать.

– Может быть, ты уже и сообразил это сам, но, мо­жет быть, и нелишне сказать тебе вот что... – Ксения Ни­колаевна остановилась в затруднении, потянула к себе газету, взяла толстый синий карандаш (им она, вероят­но, подчеркивала в ученических тетрадях ошибки и ставила отметки) и провела на белой полосе вверху газеты прямую линию. – В твоем возрасте человек часто нахо­дится на развилке дорог. Он выбирает не только буду­щую профессию, не только определяет свое призвание – к чемустремиться, но и еще одно – какимпутем идти. – Ксения Николаевна провела вторую линию, перпендику­лярную первой. – Есть путь честный. Есть путь недо­стойный. Тех, кто идет по этим разным путям, – Ксения Николаевна прикоснулась графитом к перпендикулярным линиям, – разделяет пропасть, которая ширится очень быстро.

Костяшкин смотрел на синие линии. Продолжаясь в пространстве, они бесконечно удалялись одна от другой. На уроке геометрии это было ему совершенно безразлич­но. Сейчас это странным образом касалось его, поистине к его жизни относился небрежный чертежик...

– Если человек ушел по дурной дороге недалеко, то может... ну, как бы это сказать?.. несколькими прыжка­ми, что ли, вернуться на честный путь. И вот сейчас, сто­ит тебе захотеть, ты можешь на него вернуться очень бы­стро... Но с какого-то момента это будет поздно сделать. И тогда возвращение займет годы времени.

Ксения Николаевна обращается к нему теперь напря­мик. Некто из геометрии, человек вообще – исчезли, учи­тельница сказала просто: ты... Хотя Костяшкин с самого начала понимал, что о нем, о его судьбе идет речь, но все-таки залился краской. Он предпочел бы говорить о себе в третьем лице. Он тогда решился бы, пожалуй, спросить – будто из праздного любопытства, – как это можно вернуться на честный путь очень быстро...

– Сейчас от тебя для этого требуются только жела­ние и воля.

Костяшкин спохватывается: влип! Надо отпираться: «Я ничего не сделал, Ксения Николаевна...» Но он гово­рит совсем другое:

– Думаете – стоит захотеть?.. (Мол, довольно ли мо­его желания?)

Ксения Николаевна встает:

– Я думаю, все может наладиться. Еще, глядишь, в комсомол тебя к Первомаю примут. А не к Первомаю – так осенью.

– Кто ж мне рекомендации даст? – В его голосе много безнадежности и даже обиды. Костяшкин словно бы заранее унывает: вдруг целых полгода он будет че­стным и старательным, а по заслугам ему потом не воз­дадут?..

Ксения Николаевна думает о том, сколько людей ве­дет себя всегда честно, доблестно, не ожидая за то ни признания, ни воздаяния, и ей становится противен маль­чишка, который, по-видимому, прикидывает вероятность выигрыша и размеры издержек. Но она не выдает ничем своего чувства.

– Если ты будешь достоин, – говорит она, – за ре­комендацией дело не станет. Я сама тебе дам рекомен­дацию.

– Правда, Ксения Николаевна?

Костяшкин предвкушает торжество над важничающи­ми членами комитета: пусть попробуют не принять его! Пусть посмеют сказать: «Может быть, повременим?» – когда у него будет рекомендация Ксении Николаевны!

Может, и верно – кончать бузу?!. Но придется объяс­нять Алешке...

От этой последней мысли Костяшкину не по себе, но решимости он не утрачивает.

– У меня так: сказано – сделано. Сами увидите, – говорит он Ксении Николаевне и рубит воздух ребром ладони, точно разнимая руки спорщиков.

Поскольку перед этим им не сказано ни слова, то вроде бы и неясно, что будет «сделано». Но Ксения Николаевна не переспрашивает, она удовлетворена. Все-таки позвала его не напрасно. Что-то в парне появилось новое, когда он прощался. Однако решимость его еще совсем не тверда. Какое-нибудь неосторожное прикосновение... Ну, что сей­час в школе может быть опасно для ломкой решимости Костяшкина?..

...Раздумье Ксении Николаевны прерывается боем стенных часов, отчетливым и резким в ночной тишине. Пробив двенадцать, часы издают звук, напоминающий глубокий выдох. День кончился.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Следующий день ознаменовался сразу двумя события­ми. На большой перемене впервые заработал школьный радиоузел. В прошлом году девочки никак не могли его наладить: голос диктора при пробах звучал в коридорах не то как шепот, не то как шорох. И все привыкли к тому, что в устройстве недостает чего-то, что стоит денег и на что у школы денег нет. В этом году мальчики доискались, каков конкретно дефект в радиосети, шефы-художники расщедрились и помогли деньгами, а Стасик Станкин впрягся в радиохлопоты и возглавил их, для чего почти что поселился в «рубке» – неприютной комнате, завален­ной останками и осколками всяческой техники. Помимо осколков техники, имелись в этой комнате поломанные стулья, надтреснутая или, точнее, немного недобитая ла­бораторная посуда, а также древесная стружка. Станкин с несколькими помощниками выкинул весь хлам, расста­вил скудную мебель так строго симметрично, что обста­новка в комнате тотчас стала чинной, и наконец прикре­пил к двери полоску бумаги с надписью: «Редакция ра­диогазеты «На короткой волне».

– Отныне, – разнесся по коридорам торжественный и торжествующий голос Станкина, – слушайте наши пе­редачи три раза в неделю, на большой перемене: по втор­никам, четвергам и субботам! Пора технических проб ми­новала. До завтра!

В коридорах раздались аплодисменты. В студию хлы­нули «экскурсанты». В названии будущей радиогазеты кто-то зачеркнул «волне» и сверху вывел «ноге». Зинаида Васильевна прочла: «Редакция радиогазеты «На короткой ноге», – и запротестовала. Кто-то предложил другое на­звание – «Школьные новости». На этом остановились.

Станкина назначили редактором. В редколлегию во­шла Зинаида Васильевна Котова. Совет дружины соби­рался ввести в редколлегию нескольких пионеров.

– Пока у нас не будет спецкоров в каждом классе, материал будем добывать из пальца, – втолковывал Станкину Гайдуков. – А это никому не нужно.

Станкин рассеянно кивал.

– Им бы сенсацию в первый номер!.. – воскликнул Кавалерчик жалобно, как бы моля о каком угодно проис­шествии, только бы забавном и чрезвычайном.