В просторном мире - Никулин Михаил Андреевич (книги онлайн полные версии txt) 📗
— Дед приходил на минутку. Спросил: «Гаврик, Михайло спит? Проснется, скажешь: гонцы на ногах… Может, говорит, к восходу солнца тут поблизости коровы замычат…»
— А куда дед глядел: в пол или выше, к потолку?
— Он глядел, как на море.
Миша повернулся к Гаврику, приоткрыл одеяло и предложил:
— Гаврик, заходи, пожалуйста.
Гаврик весело нырнул под одеяло и зашептал:
— Мишка, теперь спать. Дед настрого приказал: «Спать, спать и спать!»
На восходе солнца ребят разбудила дежурная — моложавая и проворная старушка.
— Скорее, скорее, с пожитками! Так распорядился старик, — говорила она и, пока ребята, звеня умывальником, промывали заспанные глаза, вынесла их багаж на крылечко и, завязывая сумки, наставительно щебетала:
— А теперь прямо-прямехонько этой улицей. Как тракторные мастерские, — они по правую руку, — пройдете, тут и степь начнется, там и дед.
Ребята недоуменно переглядывались. Похоже было, что старуха в срочном порядке выселяет их из Дома колхозника.
— Дед-то приходил? — спросил ее Миша.
— Давненько приходил. Этак, в пятом часу, — отвечала-старуха, вскидывая сумку на плечо Гаврика.
— А что ж он говорил? — хмуро допытывался Миша.
— Чтоб разбудила на восходе солнца и отправила. Больше ничего.
— А дед-то какой? Может, чужой?
Но старуха уже приспосабливала на плечо Мише мешок с пожитками.
— Ваш дед — сухонький, щупленький, а прыгает, как кочет на веревке.
— Наш, — пробурчал Гаврик и косым взглядом указал Мише на дорогу.
Попрощавшись со старухой, ребята, сердито шагая, отправились в путь.
На окраине им встретилась легковая машина. В кабине рядом с шофером сидел знакомый Мише и Гаврику широкоплечий человек в серой шинели. Ребята удивленно переглянулись.
— Он? — спросил Гаврик.
— Он, секретарь райкома.
— Чего ж ему не спится?
Вот и машинно-тракторные мастерские — длинные кирпичные постройки под этернитом, с узкой железной трубой, с трактором около настежь открытой широкой двери и локомобилями, поставленными на деревянные брусья… Дальше, за покатым холмиком, начинается степь, но деда нигде не видать. Левее холмика, в стороне от дороги, сереет проселок. По нему, направляясь к селу, степенной походкой идут трое старых мужчин: двое с хворостинами, а один с какой-то веревкой на плече. Двое из них сразу замахали руками, показывая ребятам куда-то за холмик. Гаврик и Миша поняли, что надо торопиться. Прибавив шагу, они вышли на взгорье и, восхищенные, остановились…
На рыжей траве, сбоку дороги, паслось больше десятка коров и телят. А дед, прямой и гордый, стоял с палкой на плече, как на часах.
— Скажешь, не наши? — спросил Миша.
— И глупой поймет, что наши. Видишь: смотрит, как на море, — сказал Гаврик и добавил, вздыхая: — Я больше стоять не могу.
— Ноги рвутся вперед… А ты, Гаврик, не сдерживай их! — крикнул Миша и первым рванулся вперед.
Когда ребята подбежали к Ивану Никитичу, старик, указывая на коров, задал короткий вопрос:
— Кто это? — и голос его прозвучал так, как будто он весело спрашивал: «Ну, как спалось?»
У ног старика лежал небольшой медный колокольчик; он ковырнул его сапогом и сказал:
— Пожитки покамест положите, а его, колокольчик, будем вязать на шею вот той, красно-бурой.
И начался сбор в дорогу. Старик то и дело повторял свои предупреждения: задавать вопросы можно, а стоять с опущенными руками строго воспрещается; спешить нужно, а суетиться не положено.
— Дедушка, почему мы вяжем его красно-бурой? — спрашивал Гаврик.
— Людей, что помахали вам с пригорка, заметили? Так вот они сказали: корова и на ферме в отстающих не любила тянуться…
Когда колокольчик был подвязан, дед, оглядывая стадо, сказал:
— Ну, а теперь нам нужна корова-лодырь.
— Зачем? — удивился Миша.
Старик засмеялся:
— Ты, Михайло, не пугайся. В наказание повесим ей на рога пожитки, и пускай плетется в хвосте.
Гаврик предложил:
— Дедушка, вот этой пожитки на рога. На солнце часто глядит, ленивая.
— Можно ей… Михайло, а как по-твоему?
— Чего-ж на старую все вешать? У нее вон и телок, — заметил Миша.
— И то правда. Она лодырь без умысла, года большие, — согласился старик. — Ей одной сумочки хватит.
Мешок приладили высокой упитанной трехлетке, с добродушными и ленивыми глазами.
— Эта яловая, ей по заслугам. А теперь — я в голову, а вы в хвосте и по бокам досматривайте. До места, если по шнуру, двести километров. Прибавим на кривизну пятьдесят.
Старик серьезно задумался. Молчали и ребята.
— Положим на день по двадцать километров. Больше с телятами не уйдешь. — Миша заметил, что, говоря о телятах, старик почему-то смотрел на него и на Гаврика. — Видите лесополосу?
В сереющей дымке утра темножелтой грядой вставала полоса леса, похожего на длинный барьер.
— До этой полосы десять километров. Там поищем, где подкормить и напоить. А чтоб меньше там задерживаться, будем делать так: где по дороге густоватый пырей попадется, остановимся на минуту-другую, подкормим, и дальше… Ноги беречь. Дорога немалая. Все!
Последнее слово Иван Никитич сказал, как отрубил.
Миша и Гаврик видели, как он обошел коров, обернулся, снял шапку и, щурясь на бледнорозовый свет взошедшего над степью, словно над морем, солнца, тоненько прокричал:
— В добрый час! За мной! Гей-гей!
И пошел вперед, забирая от дороги на розовый простор жнивья.
— Гей-гей! — прокричали Миша и Гаврик. Коровы и телята медленно двинулись вслед за дедом. Вкрадчиво зазвенел колокольчик.
Солнце поднималось над степью все выше и выше. Лучи его постепенно перекрашивались из светлозолотистых в оранжевые, а потом в серебристые, подернутые накипью желтизны. На западе растаяли последние пепельно-серые следы утра. Небо, синея, все выше поднималось над рогами коров, и степь перед Мишей и Гавриком все шире разворачивалась в своем осеннем наряде. Отчетливей обозначилась далекая окраина побелевшего жнивья, отороченного прямой желтовато-темной чертой лесополосы.
— Гей-гей! — зазывно покрикивал идущий впереди старик.
— Гей-гей! — откликались ребята.
Коровы тянулись к зеленому подсету пырея, к кустикам повители, зацветающей осенним блеклосиним цветом. Телята были уже большие. Они обросли той грубоватой, закурчавившейся на лбу и на боках шерстью, которая им нужна была, как теплая одежда, для встречи дождливых ветров глубокой осени и морозных дней зимы. Но они все-таки были телятами: траву щипали неохотно, часто настойчиво останавливали матерей, чтобы пососать молока. Замечая это, старик, грозясь, ругался:
— Гаврик, что ловишь ворон?.. Увижу еще — взыщу со всей строгостью! Дорога дальняя! Ты не телок, чтоб забываться!
Миша видел, что старик снова стал таким, каким он наблюдал его в плотницкой, погруженным в дело, горячим в движениях и решительным в каждом слове. Как в плотницкой, он был придирчив ко всякому пустяку, который отвлекал внимание, мешал делу. Миша за дни совместной работы со стариком уяснил, что если не удается понять мыслей старика, торнадо следить за его взглядом, за походкой, за каждой мелочью, и тогда поймешь, что ему нужно.
— Гаврик, что ты делаешь?.. Ты больше понимаешь или дед? Ты старший или он? — с укором в голосе спросил Миша, когда Гаврик, приотстав, с усмешкой гостеприимного человека разрешил бычку с белым пятнышком на ухе полакомиться молоком матери…..
— Это же мой подшефный. За дорогу он хорошо поправится и будет не телок, а трактор. Мишка, мы его так и будем называть. Вам с дедом жалко чужого молока?.. Скареды!
«Скареды» было обидным словом, но Миша смолчал из-за сочувствия к Трактору, который сосал молоко, должно быть, с огромным удовольствием, потому что хвост его, задираясь кверху, рисовал в воздухе замечательные, быстро бегущие колечки.
— Гей-гей! — обернулся дед, и Миша, невыразимо быстро хлестнув веткой Трактора по ляжкам, выкрикнул:
