В просторном мире - Никулин Михаил Андреевич (книги онлайн полные версии txt) 📗
— Гей-гей! — дескать, у нас все в порядке. Гаврик злился. Чтобы задобрить обиженного телка, он отбегал в сторону, рвал сочный пырей и на ходу подкармливал своего «подшефного». Он успевал подобрать камешек или комок земли там, где проходил по мокрой пашне гусеничный трактор, и бросить его в пролетавшего грача или в маленькую, попискивающую в густой стерне птичку.
На убранной бахче, пересеченной узкой глубокой лощиной, одна из задних коров шарахнулась в сторону и, округлив глаза, зло, как паровоз, пырснула. Из-под ног ее с хлопающим свистом взмыли куропатки и, расстилаясь над землей, исчезли в кустах старого донника.
А Гаврик, пользуясь тем, что старик его не видит, скрывшись в лощинку, долго бегал, обшаривая сорные заросли.
— Гей-гей! — громко кричал Миша, посматривая на деда, на лесополосу, сказочно быстро вырастающую по мере того, как они приближались к ней. У Миши начинали тяжелеть и ныть ноги, и он завидовал выносливости Гаврика. Помня наставления Ивана Никитича, что ноги надо беречь, он старался обходить ложбинки, кусты, старался легко шагать. Чтобы меньше казалось расстояние до лесополосы, он разбил его на точки, отмеченные кустом, курганчиком или впадинкой, и считал шаги до каждой из них. Занятый этим делом, он не заметил, что Гаврик стал отставать, и вдруг дед резким голосом закричал:.
— Стоп! На печи тебе сидеть и палец сосать или в куклы играть? Что мы будем делать? Что?
Миша непонимающе смотрел на старика, потрясавшего у него под носом скомканным треухом.
— Что уставился на меня? Ты полюбуйся на того вон, обозника!
Миша оглянулся: Гаврик тихо плелся, хромая на правую ногу. Когда Гаврик подошел, дед почти свалил его на землю.
— Михайло, он зарезал нас с первого шага!
Рывком старик стащил с Гаврика правый сапог, размотал портянку. Достав из кармана очки, он долго осматривал ногу Гаврика с той придирчивостью во взгляде, с какой обычно в плотницкой осматривал обстругиваемый брусок дерева.
— Мозоль с боку большого пальца. Нарви, Михайло, конского щавеля.
Миша принес широких листьев травы — мягкой, густозеленой. Сдув с них невидимую пыль, старик окрутил ими палец, потом быстро и аккуратно обернул ногу портянкой.
Гаврик натянул сапог и, виновато отвернувшись, ждал приказаний.
— Михайло, — обратился старик, — во всяком большом деле непременно найдется бестолковый, несознательный. Посмотрим, что будет дальше. Теперь напрямую итти нам нельзя. Будем держаться ближе к железной дороге. Как знать, может, этого обозника придется в вагон да наложенным платежом… В главном деле он теперь не помощник, а обуза… Лишний телок прибавился… Иди на грейдер, там ровней, — с пренебрежением сказал Гаврику старик и быстро зашагал вперед.
Гаврик просяще посмотрел на Мишу:
— Я обозник?
— Иди, раз приказано, — с досадой ответил Миша и пошел за коровами.
Выбравшись на грейдер, Гаврик сразу почувствовал, что здесь и в самом деле итти легко и нога ничуть не болит. И опять во всем оказался прав этот сморщенный, резвый и всезнающий дед. Гаврик слышал понукающие голоса старика и Миши, видел, что Миша и старик, следя за коровами и телятами, неустанно следили и за его движениями… Стыд сдавил Гаврику сердце, и он часто заморгал. — Дед, он опять орел, а я…
Гаврик хотел назвать себя «телком», и только чувство обиды и жалости к самому себе остановили его.
За лесополосой найдено было отличное место для отдыха. Здесь пахали тракторы. У черной каймы поднятой зяби стоял бригадный зеленый вагончик. Около него дымила кухня. За табором тянулась неширокая полоска свежей зелени. На ее окраине, ближе к грейдеру, серел деревянный сруб над колодцем, а около колодца стояло длинное долбленое корыто.
Старик громко сказал:
— Михайло, шабаш! Знатный шабаш! Доставай из мешка налыгачи и веревки, будем вязать телят.
Гаврик несмело подошел к Ивану Никитичу и спросил:
— Что мне, дедушка, делать?
— Ты нестроевой. С тебя спрос невелик: возьми у Михаилы порожний мешок, набери в него листьев… Потом скажу, что дальше.
Когда Гаврик вернулся из лесополосы с мешком, наполненным листьями, на привале было весело.
На зеленой полянке уже горел костер. Около него стояли старик, Миша и еще один незнакомый человек — смуглый, чисто выбритый, с седым затылком, в выгоревшей кепке, опущенной на прищуренные, ласково глядящие на мир глаза. Человек этот, видать, сейчас только откуда-то приехал, потому что около бригадного вагончика теперь стояли дрожки с сиденьем для одного человека. Около них маячила гнедая лошадь с навешенной торбой. Закинув за куцый ватный пиджак маленькие, обхлестанные ветром руки, он усмехнулся, глядя на деда, как на старого знакомого.
Дед шутливо говорил ему:
— Вот и посудите, товарищ агроном, под семьдесят мне, а обличье мужское имею. Ни за что не смог подоить коровы — отворачивается. А вот к бабочке, видите, она с нашим почтением!
Рябоватая женщина, с широкими в кистях загорелыми руками, отставив босую мускулистую ногу, доила корову и насмешливо отвечала:
— Не в том причина.
— А в чем же, Даша? — спросил агроном.
— Она небритых не любит. Давайте-ка вашего Мишку. Сразу научу правильному подходу… Давайте… Он хорошо руки помыл?
— Михайло, вали! Возьмешь в толк — за пазухой не носить и людей не просить, — весело распорядился дед, но, заметив Гаврика, недовольно, как бы между прочим, проговорил: — Ты, нестроевой, высыпай листья, разувай сапоги и сиди смирно.
Гаврик понимал, что он должен был нести заслуженное наказание и терпеливо выполнять приказы. Усаживаясь на разостланные листья, разуваясь, он с жадной завистью смотрел на Мишу, которого поощряли в смелости и агроном и старик. Но кухарка тракторной бригады, отмахиваясь от этих поощрений, говорила:
— Штурмом не возьмете! Мишка, сними свой треух. Дай я тебе чуб прихорошу. Ну, теперь стал лучше, теперь подходи познакомиться.
И, уже обращаясь к корове, ласково наставляла ее:
— Мишка — мальчик хороший. Он тебя и будет доить.
Она гладила корову и поучала Мишу:
— Мишка, молоко не в соске, а в вымени. Чуть поддай его кверху, легонечко подтолкни, а потом уж потяни. Видал, как маленькие подталкивают?
Едва брызнули в ведро из-под Мишкиных неуверенных пальцев первые струи молока, взрослые потеряли интерес к дойке, и только Гаврик томился горячим желанием сказать Мише хотя бы одно слово. В этом слове он хотел выразить и то, что хорошо светит солнце над широким полем, что интересно смотреть на ползающие под синими дымками тракторы, что красива подернутая желтым пламенем лесополоса, что тетка Даша хорошая… Она научила Мишу доить коров, принесла пшена на заправку молочного супа и сказала, смеясь, застенчиво закрывая смуглой ладонью рот, в котором недоставало переднего зуба:
— Вы же со своим дедом пострадавшие от фашистов… Возьмите в дорогу ведро, оно мое, не колхозное. Мишка будет им орудовать.
— Пригодится, — сказал Миша, поставив ведро с удоем и опустившись на листья рядом с Гавриком, который все еще не придумал того единственного слова, что рвалось из души. Но ему подсказал Миша, шепнувший через плечо:
— Гаврик, жизнь?
— Конечно, жизнь! — облегченно вздохнул Гаврик, и ребята стали слушать, о чем разговаривали, сидя у костра, агроном и Иван Никитич.
— Земля-то, хорошо помнится, была землей коннозаводчиков? — сказал дед, поправляя кизячные головешки чадящего костра.
— Их. Так вон же, видите, краснеют кирпичные стены их молельного дома, а над крышей чернеет груша — купол… Там, ниже, отсюда не видно, остались каменные сараи и конюшни, — говорил агроном, раскуривая папиросу.
— Ну да же, да… Так оно и есть, а дорога проходила, значит, тут, где пашут тракторы.
Старик задумался.
— Бывали тут? — спросил агроном.
— Бывал. Давно. Годами, что туманом заволокло.
— Я-то агроном и пятьдесят три года уже прожил: могу догадаться, что тут было… Ни одного кустика, ни деревца. Целина, гуляет ветер по ковылям. Бродят кони, суслики пищат. Летом зной, дышать нечем. Воды не сыщете. Правда, у коннозаводчиков был пруд небольшой, теперь на этом месте колхоз насыпал огромную плотину. Но все-таки пруд был… Без пруда нельзя: я, Иван Никитич, такой охотник искупаться в жаркую пору, что и медом, не корми, — засмеялся агроном.
